Снобы

Бесполезно было отрицать, что ее рассуждения были очень логичны.

– Вы можете мне помочь? – Она деловито принялась за второй сэндвич и налила нам обоим чаю.

Она была со мной откровенна, и я не мог не ответить ей тем же.

– Нет, леди Акфильд, я не могу вам помочь.

От удивления она застыла с чайником в руке.

Мне кажется, она чувствовала, что оказала мне такую огромную честь, до такой степени открывшись мне, что я просто не могу не быть сейчас с ней заодно. Я пояснил:

– Не потому, что я с вами не согласен. Честно скажу, согласен. А потому, что не верю, что какие бы то ни было аргументы могут убедить ее, что ей не стоит с ним встречаться. И я считаю, что не имею ни малейшего права вмешиваться.

Она чуть кивнула – резкое, отрывистое движение выдало ее сильную душевную боль.

– Я так понимаю, вы хотите сказать, что и у меня такого права тоже нет.

Я покачал головой:

– Вы – мать Чарльза. Вы имеете право вмешиваться. Не уверен, что у вас есть надежда на успех, но право попробовать у вас есть.

Я почувствовал, что беседа подошла к концу, и поднялся. Учитывая ситуацию, я сомневался, чтобы нам с леди Акфильд еще довелось в будущем чувствовать себя друг с другом непринужденно. Она нарушила слишком много своих светских правил, чтобы быстро простить мне то, что я видел ее в таком состоянии. В довершение всего я заметил, что глаза ее увлажнились, и моему потрясенному взору предстала слезинка, которая сама была удивлена, выбравшись на свободу после не менее чем двадцати лет заточения, и нерешительно пробиралась вниз по тщательно напудренной щеке.

Она встала и положила ладонь мне на руку: – Только не помогайте ей. – В ее голосе была настойчивость, это верно, но не та девчачья псевдопроникновенность («Только папе не говори!»), к которой я привык, – это был крик отчаяния. Не поддерживайте ее в этом намерении. Это все, о чем я прошу. И не только ради него, но и ради нее. Они оба будут несчастны.

Я обещал – настолько, насколько считал себя вправе, – поблагодарил ее за чай и в очередной раз поразился, как быстро она берет себя в руки, так что к тому времени, как я направился к арке, ведущей к выходу на Арлингтон-стрит, она уже махала мне с такой невозмутимостью, будто сидела в королевской ложе в Аскоте. Я знал только одно – что я понятия не имел, что скажу Эдит.

– Конечно, ты права. Она не хочет, чтобы вы встретились.

– Я же говорила.

– И все-таки, я не очень понимаю, как она может это предотвратить.

– Она опять отошлет его куда-нибудь. В Америку. На лошадиный аукцион или еще куда. Договорится с кем-нибудь из друзей. Они у нее повсюду.

– Звучит, как Уотергейт. Она резко рассмеялась:

– Ты, наверное, думаешь, что пошутил.

– В любом случае, он же не может оставаться в Америке навсегда. Тебе только нужно не сдаваться. Не думаю, что он станет тебя избегать, если ты его настигнешь. Тебе нужно только выждать какое-то время.

– У меня нет времени.

Что-то в ее тоне заставило меня воздержаться от вопросов, и должен признаться, что намеренно выбросил эти ее слова из головы. Мне не хотелось об этом задумываться, наверное, и уж точно не хотелось делиться этим с Аделой, потому что я чувствовал, что это может значить все что угодно или не значить ничего. Если за этим что-то стоит, зачем рисковать, что слова превратятся в сплетню? Если ничего, почему бы не забыть об этом?

Мы помолчали. Эдит, похоже, почувствовала, что сказала больше, чем собиралась. Может быть, она думала, как бы взять свои слова обратно, не упоминая их.

– И что ты собираешься делать? – спросил я.

– Не знаю.

Глава двадцать первая

Она не знала. Может показаться диким, но она в самом деле не знала, как связаться с собственным мужем. Кому-то это может показаться неожиданным, но какое-то время она надеялась, что «Кристи» или «Сотби» помогут ей справиться с этой дилеммой. Широкая публика не знает об этом, но за последние десять лет приемы, которые устраивают летом эти два дома аукционов, стали во многих смыслах знаменательными датами в календаре светской жизни Лондона, возможностью для истинных gratin, в отличие от вездесущей клубной публики, встретиться и пообщаться, пока все не разъехались на лето. Эдит знала, что Чарльз будет на обоих приемах и Гуджи тоже. Даже Тигра был готов выбраться в город, чтобы обновить знакомство с большей частью представителей своего класса. Это была ежегодная приятная обязанность, которую с радостью исполняла большая часть высшей аристократии, – ту же самую роль некогда играло открытие летней выставки. Там можно будет найти Чарльза, и там его Эдит и поймает. Вот только дни шли за днями, каждое утро на коврик перед дверью шлепались конверты, но искомых белых карточек из плотного картона с тиснеными курсивными надписями среди них не было. Для того ли, чтобы избавить Чарльза от унижения, или, может быть, чтобы не доставлять неудобств леди Акфильд (никому бы и в голову не пришло, что лорд Акфильд может заметить присутствие Эдит), но имя графини Бротон, очевидно, было вычеркнуто из списка. Ее не пригласили ни на один из приемов.

Она сидела, склонившись над своей телефонной книжкой, перелистывая заполненные карандашными записями страницы, – эту привычку она неосознанно переняла у ненавистной свекрови. Такую запись можно было легко стереть, если человек переехал или если она была больше не нужна. В то утро она просматривала страницу за страницей, выискивая, кто бы мог ей помочь. Наконец, faute de mieux [49] , она набрала номер Томми Уэйнрайта. Трубку взяла Арабелла, Эдит попросила Томми, в ответ на той стороне последовало холодное молчание, потом Арабелла сказала:

49

За неимением лучшего (фр.).

– К сожалению, он за городом.

– А когда он вернется?

– Дело в том, что он сейчас ужасно занят. Я не могу чем-нибудь помочь?

«Не можешь, – подумала Эдит, – да и не захочешь».

– Да нет, – сказала она беззаботно. – Не хочу вас затруднять. Просто передайте ему, что я звонила.

– Конечно передам.

По тому, каким безжизненным голосом она это сказала, было предельно ясно, что Арабелла ничего не собиралась передавать. Но ей стало неуютно оттого, что ее могут поймать на лжи, так что о звонке она все-таки рассказала, но, как и следовало ожидать, очень настаивала, чтобы муж его проигнорировал. Такой или аналогичный сценарий Эдит уже проиграла в своей голове и потому удивилась, когда вечером взяла трубку и услышала голос Томми.

– Я хочу увидеться с Чарльзом, а все против меня, – сказала она, покончив с необходимыми любезностями.

– Почему?

– Потому что боятся Гуджи, потому что хотят быть на хорошем счету у семьи. Не знаю, почему.

Последовала короткая пауза. Просьба хоть и не прозвучала, но была ясно выражена.

– Я не хочу его ни во что впутывать.

– Я тоже, – твердо сказала Эдит. – Просто хочу с ним увидеться.

Снова молчание. Потом с чем-то похожим на вздох Томми заговорил:

– Он зайдет к нам в среду, часам к семи. Ты тоже можешь заглянуть.

– Я этого никогда не забуду.

Ее голос был наполнен таким чувством, что Томми легко мог представить себе, как с ней обращались остальные представители ее былого мира.

– Не надейся слишком сильно, – сказал он. Он прекрасно представлял себе, с какими серьезными силами она пытается бороться.

* * *

Я сидел у Уэйнрайтов в гостиной, когда появилась Эдит. Вечеринка была небольшая, двадцать или тридцать человек, которым нечем больше заняться. Они покорно собрались в небольшом домике рядом с Куин-Энн-стрит, чтобы начать свой вечер с ломтиков копченого лосося из «Маркс энд Спенсер» и нескольких бутылок шампанского «Маджестик». Посиделки уже шли к завершению и гости начали расползаться, кто в ресторан, где были заказаны столики, кто в театр или отпустить домой дневную няню, когда в дверь вошла Эдит. Она улыбалась, предвкушая долгожданную встречу, но я заметил, как вытянулось от разочарования ее лицо, когда она оглядела комнату. Я подошел к ней.