Сны богов и монстров

В Королевском люксе отеля «Сент-Реджис» Эстер ван де Влут стояла у двери в ванную комнату и, застыв, смотрела на… лежащую на мраморе скрипку.

Лежащую на мраморе скрипку.

Скрипку.

…

…

…

Она издала горловой давящийся звук, почти кваканье, как подыхающая жаба. Псы в тревоге бросились к хозяйке, она их отпихнула, упала на колени и потянулась рукой к щели за мраморной мойкой.

Не в силах поверить, Эстер все шарила и шарила, в исступлении не находя слов даже для проклятий, – а когда закричала снова, это был нечленораздельный вопль муки и отчаяния.

Это чувство было Зузане не знакомо. Сокрушительное поражение.

За последний час она усовершенствовала свое искусство сердитых вздохов. Небо оставалось безнадежно пустым: плохой знак. Кэроу, Акива и Вирко отправились к Иаилу уже давно, но ничего не происходило, и экран телефона оставался таким же пустым, как небо. Конечно, Зузана отправила несколько эсэмэсок с предупреждениями и даже пыталась дозвониться – все звонки попадали на автоответчик, что напоминало о кошмарных днях, когда Кэроу покинула Прагу – и Землю – и Зузана не знала, жива она вообще или нет.

– Куда мы теперь?

Они забрели в узкий переулок. Мик странно воровато оглядывался; Зузана усадила Элизу на ступеньку крыльца и прислонилась рядом. Они находились в одном из совершенно итальянских закоулков – крошечных, словно все местные жители были таких же кукольных габаритов, как Зузана, – где Средневековье соперничало с эпохой Возрождения на костях Античности. И поверх всего этого – вклад двадцать первого века: замызганный призыв, предписывающий им: “Apri gli occhi! Ribellati!”

«Разуйте глаза! Мятеж!»

Почему, интересно, у анархистов всегда такой кошмарный почерк?

Мик присел рядом и положил футляр со скрипкой ей на колени. Навалилась тяжесть.

Тяжесть?

– Мик, что у тебя в футляре? Камни?

– Вот интересно, – пробормотал он вместо ответа. – В сказках есть герои, ммм… которые воры?

– Воры? – Зузана подозрительно прищурилась. – Не знаю. Робин Гуд, может?

– Это не сказка, но годится. Благородный вор.

– Еще Джек и бобовый стебель. Он обокрал великана.

– Точно. Уже не так благородно. Мне всегда было жалко великана. – Мик щелкнул замком на футляре. – Но вот об этом я не жалею. – И добавил после паузы: – Надеюсь, это зачтется как одно из моих заданий. Задним числом.

Мик поднял крышку: футляр был полон кругляшками. До края. От монеты до блюдца размером; блестящие, тусклые. Всякие. Кое-где бронза совсем позеленела. На всех было грубо отчеканено одно и то же: баранья голова с тугими спиральными рогами и мудрыми глазами с вертикальным зрачком.

Бримстоун.

– Вот, – медленно протянул Мик. – Когда наша «бабушка» заявила, что у нее больше не осталось желаний, она врала. И накаркала. Теперь и правда не осталось.

60 Сегодня никто не умрет

Двери распахнулись. В комнату потоком хлынули солдаты Доминиона.

Первым побуждением Кэроу было заплатить дань болью и прикрыть себя невидимостью. С болью было все в порядке: Разгут вцепился в ее запястье мертвой хваткой. Но толку в невидимости не было.

Видимую или нет, ее держали.

Она вырывалась и боролась с Падшим. Он хихикал и не отпускал. В спинных ножнах у Кэроу висели клинки-полумесяцы, однако достать их значило пролить кровь – последнее средство. Поэтому, когда множество солдат с неумолимыми пустыми лицами заполнили зал, ее рука помедлила на эфесе. Снова, как уже случалось за последние дни, время стало плотным и густым, как смола. Вязким. Тягучим. Сколько событий вмещает секунда? А три? А десять?

Сколько секунд требуется, чтобы потерять все, что любишь?

Это Эстер, подумала она. И в дикой неистовой потасовке не испытала удивления, только горечь. Их здесь ждали. Обычно в покоях Иаила стояла охрана из шестерых солдат. Сейчас здесь было самое меньшее тридцать ангелов. Или сорок?

И снаружи. Сквозь распахнутые двери было видно, что там их тоже полно. И Иаил.

Император смотрел прямо перед собой. Его уродство было в точности таким, как описывалось в рассказах: узловатый рубец, вывернутые гноящиеся ноздри. Изувеченный рот, рваные губы над осколками зубов, сиплое дыхание – будто пузыри лопаются в грязи. Но самым мерзким в императоре серафимов было не это, а выражение лица. Лицо искажала ненависть. Она сквозила даже в улыбке: ненависть и злобное торжество.

– Племянничек, – произнес он.

Всего одно слово. Но как много оно демонстрировало.

Из-за плеч солдат император разглядывал Акиву. Так называемый Истребитель Тварей, на чьей смерти он настаивал, когда этот огненноглазый ублюдок был еще вопящим сопляком, в слезах засыпающим в учебном лагере. «Убей его», – советовал он тогда Иораму. Он и сейчас помнил вкус этих слов во рту – горячих, страстных; он произнес их едва ли не сразу, как с лица сняли бинты. Первые слова, которые он пытался тогда произнести, ибо говорить было мучительно больно, и рот казался мокрой красной трещиной, и отвращение, которое он видел в глазах брата и всех остальных, будило в нем жгучий стыд. Он позволил женщине ранить его. Неважно, что он выжил, а она нет. Ему предстоит носить ее метку всегда.

– Если у тебя есть мозги, ты убьешь его прямо сейчас, – сказал он тогда брату.

Сейчас он понимал, что тогда неверно выбрал тактику. Императору нельзя приказывать, сделаешь только хуже.

– Что, все еще пытаешься ей отомстить?

Иорам усмехался, и между ними витал призрак Фестиваль. Оба они пробовали усмирить непокорную стелианку-наложницу. И оба не преуспели. Она так и умерла несломленной.

– Тебе мало ее смерти? Злоба покоя не дает, хочешь и мальчишку угробить? Надеешься достать ее хотя бы после смерти?

Иаил настаивал:

– Он от ее семени. Она – принесенный сюда вирус. Инфекция. Ничего доброго из такого корня не вырастет.

– Доброго? Мне нужен воин. А он моей крови, братец. Ты хочешь сказать, что моя кровь слабее, чем кровь какой-то бешеной шлюхи?

В этом был весь Иорам: нелюбознательный слепец. Леди Фестиваль с Дальних островов была чем угодно, но только не шлюхой.

Впрочем, и не пленницей.

Как бы то ни было, она оказалась в императорском гареме, и почему бы ни решила здесь остаться, трудно поверить, что это произошло против ее воли. Она была стелианкой и, без сомнения, владела магией, хотя никогда этого не показывала. Скорее всего, часто думал Иаил, замысел, в чем бы он ни заключался, принадлежал ей самой. Так ради чего дочь загадочного народа подложила себя в императорскую постель?