Сны, цветы и животные

Все, кроме меня. Я был для неё живым. Я и для себя стал живым только после того, как она появилась в моей жизни. Мы могли говорить об этом часами. Мы могли думать об этом часами, не произнося ни звука. Мы были неразлучны. Я всегда всё ей рассказывал. С самой первой нашей встречи вдруг начал рассказывать ей про всё подряд: про детство, которого почти не помнил, про ссоры родителей, про смерть одноклассницы, с которой мы сидели за одной партой, даже про то, чего никогда никому не рассказывал, да и не вспомнил бы нарочно. Она жадно слушала и просила ещё. И я говорил, а она засыпала у меня на плече, тёплая и успокоенная.

Ещё мы сразу стали мечтать о детях и большом доме, чего оба, как выяснилось позже, всю жизнь сторонились и, в глубине души, опасались, думая, что дети и большой дом – это что-то ненужное, скучное и обременительное. Вроде общественной повинности. А тут стали мечтать. Тогда же я понял, что для воплощения нашей мечты понадобятся деньги. И позволил работе понемногу красть наше время. Но мы справлялись. Мы придумывали уловки и ставили силки для времени – и были счастливы.

Конечно, я рассказал ей о той девушке. Нет, не конечно, а хорошенько всё взвесив, оценив опасность возможных последствий. У нас был уговор – никогда не обманывать друг друга, даже «во благо» – так она говорила. И я рассказал. Она рассмеялась и сказала: «Это нормально. Что здесь такого?». Я ещё больше покраснел, но не стал прижимать её к себе, не хотел отпускать её взгляд. Боялся. Она повторила: «Это нормально».

Всё в этой жизни повторяется. С этой фразы всё и началось.

Однажды я пришёл с работы, и она встретила меня с сухими опухшими глазами. Мы стояли в тёмной прихожей, и я слышал её частое дыхание, и взгляд её был жестким и пристальным.

Я был парализован. Чувствовал, что что-то произошло, но боялся сделать шаг, чтобы не дать беде воли. Пока мы стояли вот так, упершись друг в друга взглядом, окончательно стемнело, и, решившись, я нашарил включатель и чужим, хриплым голосом спросил: «Малыш?».

Она продолжала смотреть на меня сухими опухшими глазами, а потом сказала – тоже чужим, хриплым голосом: «Всё в этой жизни повторяется».

Я ждал, зная, что она закончит фразу. Не все это понимали, думали, что она из тех, что любят напустить загадочность, бросая обрывки фраз и смолкая в самом неожиданном месте. На самом деле, нужно было просто выждать, дать нужным словам вызреть в её голове.

– Всё повторяется. Я подумала… знаешь, я подумала… я такая же, как она.

Я знал, о ком она, но решил уточнить, на что-то надеясь:

– Как кто, милая?

– Как твоя девушка.

Так начался этот кошмар. В тот вечер мы больше не возвращались к этому разговору. Она шутила, смеялась и дулась, мы кромсали следующий день, прикидывая так и этак, как выкроить из казавшейся непрерывной цепи деловых встреч и переговоров общую минутку. Но я знал, что что-то изменилось.

Каждый день я приезжал к нам домой на обед, и мы ехали к озеру с высоким фонтаном посередине. Ей всегда нравилось это место. Фонтан бил одинокой мощной струёй прямо в небо, и лёгкий ветер доносил до нас капли теплой воды, что приводило её в совершенно детский восторг. Мы что-то ели, и я отвозил её в какие-то места, где её ждали другие люди, а сам, счастливый, возвращался к делам, весь в ожидании нашей вечерней встречи, обдумывая по дороге, что я расскажу, вернувшись домой, когда она обвернётся вокруг меня тёплой змейкой и положит голову мне на плечо, тихо посапывая в шею.

Как-то раз я, как обычно, собирался ехать к ней, но она позвонила и сказала, что сама будет ждать меня на озере.

Подъезжая к нашему месту, я вдруг почувствовал тревогу, но сразу приписал её нашей предстоящей встрече – за те несколько лет, что мы жили вместе, я так и не привык к тому, что она – моя. И всегда волновался, завидев её силуэт. Как в первый раз. Как сейчас.

Сердце билось, как сумасшедшее. Она надела моё любимое платье. Я заметил её издалека. С озера дул довольно сильный ветер, и она то и дело заводила непослушные пряди за уши, нетерпеливо переступая с ноги на ногу и сердито косясь на прохожих. Увидев меня, она заулыбалась и замахала руками. Такая кроха.

Мы взялись за руки и пошли по аллее, разговаривая о всякой всячине. А потом она спросила: «Вы здесь гуляли, правда?».

Я остолбенел. Конечно, я понял, о ком она говорила, но дело было даже не в этом. Я вдруг вспомнил, что мы действительно гуляли здесь с той девушкой.

И, втайне от самого себя, стал вспоминать дальше. Я отвез её домой и вернулся на работу. Но и там вспоминал. Шаг за шагом я отходил в глубины памяти, к тому смутному времени юношеских метаний, неприкаянного студенчества, когда я познакомился с этой сутулой крупной девушкой, отношения с которой, непонятные ни мне, ни ей, болезненные и тоскливые, были лишенным лирики сопровождением, жидким наполнением моих будней, скрашивали одиночество, которое я по долгу возраста, испытывал вместе со всеми своими сверстниками.

И хуже всего было то, что воспоминания эти изо всех сил поощряла во мне моя жена.

Каждый вечер, укладываясь спать, она напоминала мне об этой моей студенческой привязанности, словно находя в этом особое, непостижимое для меня удовольствие. В какой-то момент я понял, что это вошло у неё в привычку. Вернее, у нас. Она говорила: «Наверное, вы…» или «А, правда, она…» – и я уже не мог остановить какой-то механизм, запущенный её словами. И когда она уже сворачивалась теплой змейкой у меня на груди, я еще долго-долго спускался всё ниже по лестнице памяти, всё настойчивее устремляясь к самому дну, к началу, словно это было каким-то испытанием, состязанием с самим собой, победа в котором снова вернула бы нам наше счастье, недавно бьющее одинокой мощной струёй, как тот фонтан.

Иногда, уже глубокой ночью, она вдруг просыпалась и совершенно твёрдым голосом говорила: «Ты, наверное, был к ней несправедлив?». Но, прежде чем я успевал что-то сообразить, она снова оплетала меня своим узким телом, и я слышал ровное дыхание человека, спящего крепким сном, но уже не мог заснуть до утра, откапывая из утрамбованных временем пластов воспоминаний свои поступки и слова и пытаясь угадать в их посеревших размытых ликах, была ли она права. Был ли я несправедлив?

Постепенно её расспросы утратили легкость и шутливость, стали настойчивыми, навязчивыми.

– Я видела ваши фотографии. Она очень… интересная. Очень интересное лицо. И она умеет интересно его поворачивать.

– Умела. Милая, зачем тебе все это?

– Как зачем? – этот вопрос, казалось, поставил её в тупик.

– Подумай, это было пять лет назад – целую вечность! Я уже почти ничего не помню, да и помнить не хочу!

– А она?

– Что она, малыш?

– Она помнит всё, я уверена. Она любила тебя по-настоящему. И теперь любит. Она настоящая женщина.

– Почему ты так уверена?

– Я читала вашу переписку.

– Где?

– В интернете. Ты был всем, что у неё было.

Я вспомнил, что дал ей все пароли от своих соцсетей. И покраснел. Что она могла там вычитать? Чего не напишешь более-менее знакомому человеку в минуты слабости, особенно, когда тебе восемнадцать и весь мир кажется враждебным и жестоким, а ты сам – таким одиноким и непонятым?

– Малыш…

– Не думай, что я ревную. Я всё понимаю. Но… но мне бы хотелось с ней встретиться. Не перебивай – не перебивай меня! Она сильная, гораздо сильнее меня. Она все всегда делала сама, а я тряпка. Она тебе больше подходит.

Конец ознакомительного фрагмента.