Сны на ветру, или Плотоядное вино

– А прочие – это девочки? – Драпович ошарашенно тряс головой.

– Почему бы и нет, для особо нетривиальных и свободных личностей, почивших в Бозе, но желающих отправиться в мир иной с лихостью и удалью, мы можем предложить и такие услуги.

– Публичный дом и похоронное бюро! Тарабаркин, тебя окончательно понесло, надо тормознуть. Давай остановимся на идее похоронного бюро коммунистического толка.

– К сожалению, ты прав, но какая классная мысль, оцени, ведь никому в голову ещё не приходила. Ты даже не можешь осознать, охватить своим жалким умишком нетривиальность и гениальность хода: «Девочки для покойников». Это ж какой крутой тариф, а? – Тарабаркин зажмурился от увиденной картины, возникшей у него в воспалённом мозгу. В это время электричка остановилась на городской платформе, как раз против пожарной части.

– Вперёд к новой жизни! – с революционным задором Тарабаркин кинулся к дверям, за ним побежал Шансин, а Драперович лишь крикнул вдогонку, что завтра придёт, и остался сидеть, предвкушая свой поход в универсам, где он с чувством, расстановкой и горестным ворчанием гурмана, выберет себе кусок докторской колбасы и выпивку.

Всё пошло легко, что вызвало серьёзные опасения Шансина. Он верил: если трудности возникают в начале пути, то в последующем дорога будет спокойной и безопасной, но если наоборот – жди неприятностей. В пожарной части они купили автобус, который был в хорошем состоянии. Автобус показался Косте слишком уж радостным, яркая окраска, аккуратные резинки на дверях, чистый дерматин на креслах, новые коврики. Завхоз пожарной части, осанистый мужичонка в двух шерстяных жилетах, прощался с автобусом, как с родным человеком. И даже уже когда он получил деньги и подписал необходимые документы, всё ходил вокруг него, хлопал по корпусу, нахваливал, слёзно просил, чтобы хранили автомобиль только в тёплом боксе. Первым не выдержал Тарабаркин:

– Костя, садись, заводи. Надо ехать.

– Ты только сразу не дёргай, аккуратней трогайся, – наставлял завхоз Шансина, как родная мать, сердобольно наставляющая неслухов.

– Мы сейчас приедем и положим его в тёплую кровать, – заверил его Санька, заскочил в салон и крикнул: – Трогай!

– Вам бы шутки шутить, а у меня сердце кровью обливается, – вздыхал завхоз, горестно провожая в последний путь свой автобус.

Они быстро доехали до мастерской, где обитал знакомый Тарабаркина. Тот походил вокруг машины, поцокал языком, удивился, что за двадцать лет так никто и не ударил эту коробку, а уж когда заглянул под капот, то долго вытирал руки и удивлялся сохранности двигателя. Потом, пожав плечами, сказал, что завтра после обеда машина будет готова, взял ключи и скрылся в недрах гаража. Тарабаркин радостно потёр руки и предложил занырнуть в ближайший кабак отметить славное начинание. Но Шансин отказался:

– Нет, у меня дома в холодильнике только шкурка от ливерной колбасы осталась, да полбутылки молока. Надо купить продуктов, дети из школы скоро вернутся, тебе тоже не стоит, завтра будешь ходить по казённым коридорам, а там не любят, когда перегаром дышат. Им и так по утру нелегко, а тут ещё ты с отстойными напоминаниями.

Как это ни странно, Тарабаркин согласился и зашагал в сторону дома.

3

Сны в жизни Тарабаркина всегда играли важную роль. Ему казалось, что они определяли дальнейшие события, направляли их, подсказывали правильные шаги, ободряли, иногда осуждали, сдерживали, поэтому он всегда к ним чутко прислушивался, всякий раз пытаясь понять, о чём поведал сон, как это скажется в дальнейшем. В этот раз ему приснился непонятный сон, состоящий из двух слов «Милый Эшгольц». Они выплыли на фоне горного леса, задрожали на ветках гигантских елей. Кто это? Женщина, зверь, лесной дух? Имя было как-то связано со звучащей музыкой, он чувствовал её лёгкой горечью на губах со сладким привкусом, странное сочетание. С этими словами он проснулся, и вновь возник вопрос: кто это? Почему милый?

– Точно не мужчина, – поднимаясь с кровати, произнёс Санька. – Тогда кто же? Может, женщина?

Он вспомнил свою давнюю подружку, московскую журналистку с короткой стрижкой под мальчика, в парусиновых брючках, в клетчатой рубашке. Коллеги звали её Борькой. Было в ней нечто трогательное, нежное, некая детская беззащитность. У Саньки защемило сердце, когда-то он звал её Милый Борька, любил её и тосковал по ней. Она растворилась, исчезла, быстро, как до этого появилась. До сих пор ему казалось, что это был сон «Милый Борька», но Эшгольца у него не было. Может, это будущее? Может, это женщина из Австрии или Германии, кто их знает? Он поднялся, потянулся и громко заявил:

– В любом случае этот сон к удаче! Главное, чтобы Эшгольц не была бы слишком высокой, этакой сухой, безгрудой доской и не басила бы, раскуривая сигары.

Утром Тарабаркин бодро вышел на балкон с чашкой кофе и сигаретой, посмотрел на жалкие блёклые пятиэтажки, вздохнул полной грудью и подумал, что теперь у него точно начнётся новая жизнь. Ему показалось, что город не по-обычному напряжён, а вальяжно раскинулся домами, по-доброму вытянул улицы с битым асфальтом, вроде как в ожидании от него, Александра Тарабаркина, великих свершений, а начать он должен с малого, но после первого дела, ему точно откроются невероятные возможности. Он верил в своё предназначение, как, впрочем, всегда, когда начинал новое дело, даже пустяшное.

С регистрацией новой фирмы особых проблем не было. Только произошла небольшая заминка, когда секретарша, импульсивная девушка с длинными ногами из подмышек, записывала данные его паспорта. Она никак не могла взять в толк, что это за место рождения у Александра Тарабаркина – странное, состоящие из нескольких цифр.

– Девушка, там на чистом литературном русском написано, буровая номер четыре тысячи триста пятьдесят шесть, известное в мире место, севернее города Мирный, всего каких-то шестьсот километров.

– Я не знаю такого города, – она обиженно сжала очаровательные губки, и дешёвая помада посыпалась мелкими кусочками на бумагу.

– Вы, главное, так не расстраивайтесь, – приободрил её Тарабаркин, – бумагу испачкаете, а это государственный документ. А про место хочу вам сказать лишь одно: скоро там будет установлен обелиск в честь моего рождения, будут возить с Большой земли целые экскурсии, паломники будут брести по пыльным дорогам, так что вы не теряйтесь, можете сейчас же попросить у меня автограф, и я, после нашего с вами ужина в ресторане, не смогу отказать, – Тарабаркин был похож на побитого молью бобра, и, конечно, не произвел ожидаемого впечатления на юную особу. – Это буровая вышка под таким номером. Моя мамаша, в прошлом геолог, рванула в экспедицию, не дожидаясь моего появления, ведь тогда люди считали, что сначала надо послужить родине, а уж потом решать свои личные проблемы. Она бы и не заметила моего рождения, но уж сильно я брыкался, вертолёт по случаю плохой погоды не прислали, пришлось её тащить до буровой на вездеходе.

– Там был роддом? – удивилась девушка.

– Нет, там была тёплая печка и главный геолог, который не боялся крови и криков людей. Он принял двести спирта, столько же дал мамаше, и я, уже задыхаясь, как подозреваю, от паров крепкого алкоголя, вылетел в этот мир.

– Тогда понятно, – с испугом проговорила секретарша, старательно вывела цифры в бумагах и передала ему. – Внесите госпошлину, подпишите, поставьте печати и можете приступать к работе.

Тарабаркин приехал к бывшей пивной после полудня. Он привёз большой пакет с пивом и бутербродами. За ним вился его сосед Видлен, маленький сухонький шустрый старик, остроносый, с жидкими прядями седых волос, старательно зачёсанных назад, с водянистыми сверлящими глазками.

– Вот, уважаемый Видлен Афанасьевич, перед вами наша последняя партийная обитель, откуда почившие товарищи могут без лишних проблем отправляться в дальнейший путь с должным почётом, уважением, в привычной для них обстановке, с перечислением всех заслуг и регалий. Организация гарантирует. При необходимости и ходатайстве отдельных товарищей можем даже устроить посмертное награждение, – Тарабаркин широко разводил руками, показывая на облупленный потолок, на стены, на сломанный прилавок, где громоздился Драперович с большой банкой краски и бутербродом с колбасой.

– Правила конспирации как, соблюдаются? – сухо, по-ленински, спросил Видлен, засунув палец за жилетку.

– Сейчас это ни к чему, государство позволяет, народ одобряет.

– А зря, расхолаживает товарищей, время кардинально изменилось, об этом надо не забывать. – Он подошёл к художнику, быстро протянул руку в сторону некрашеной стены, другой схватил его за обшлаг старого пиджака и, пристально глядя в лицо, выкрикнул:

– Здравствуйте, товарищ! Меня зовут Видлен Афанасьевич, можете звать просто Видлен, чтобы сделать акцент на значительной важности аббревиатуры моего имени, что есть Великие Идеи Ленина.