Сны над бездной

Мальчик почувствовал себя усталым.

«Мне пора возвращаться», – подумал он.

Вновь побрел он по набережной, которая теперь уже перестала выть и рыдать.

Наступало затишье.

Вертолеты один за другим шли на посадку.

Луна ярко сияла в небе. Весь ее огромный диск был виден целиком.

Сильно избитый человек лежал на тротуаре.

И мальчик узнал его.

Это был артист, игравший князя мира сего. Одеяние на нем было порвано и испачкано в пыли и крови, драгоценная диадема потеряна. Он утирал окровавленный нос рукавом хитона и громко стонал:

– Дикари! Мерзавцы! Я исполнял роль! За деньги! Чтобы развлечь!

– Вам нужна помощь? – спросил мальчик.

– Помоги мне встать! – ответил артист. – Они так страшно избили меня.

Мальчик с трудом поднял его и довел до ступенек ближайшей парадной.

– Это же спектакль! – твердил артист. – Выдумка!

И, взглянув на мальчика, добавил:

– Ты видел?

– Да, – ответил мальчик.

– А все же, согласись, я сыграл сильно! – произнес артист, усаживаясь на приступочку. – Какое воздействие на зрителей!

Внезапно вся набережная одновременно ахнула.

Толпы людей шарахнулись от парапета.

«Что там?» – удивился мальчик.

И мгновенно понял: вода хлынула на набережную.

Сокрушая все на своем пути, падая, вопя, перескакивая через лежащих, расталкивая друг друга, люди бежали прочь.

Набережная быстро пустела.

Мальчик увидел густую темную воду, стремительно заливавшую асфальт.

И только один человек не убегал, но, задрав руками брючины, лихо плясал, притоптывая в воде ногами.

– Теперь и я – со всеми! И я уйду не один! – радостно выкрикивал он. – Как я счастлив! Как счастлив! – он отпустил брючины и ткнул себя рукою в живот. – Она – тут! Тут! Может, слышали, вы, трусы, испугавшиеся воды, про то, что есть на свете смертельные болезни? И от этих болезней умирают, потому что они смертельные! Но знаете, как обидно умирать одному, когда все остальные остаются жить? Благословенная Луна! Ты светишь мне ярче Солнца!

Увлекаемый массой разбегающихся людей мальчик оказался прижатым к стене в боковой улице рядом с группой полицейских; полицейские озверело били людей дубинками по головам. Двоих из них толпа сшибла с ног и тут же затоптала. Мальчик понял – и его сейчас ждет такая же участь. Но внезапно человечья лавина вновь подхватила его и понесла вместе с собой дальше. Улица влилась в другую улицу, более широкую. Толпа стала редеть, рассасываться… Крики затихали.

Вдруг мальчик увидел рыже-белую колли.

Она неторопливо шла вдоль стены дома, гордая, красивая, шла так легко и спокойно, словно не замечала всей суеты, которая происходила вокруг.

Мальчик захотел подозвать ее, но понял, что не может этого сделать, потому что не знает клички собаки.

– Эй! – крикнул он. – Это я! Подожди!

Собака обернула голову, посмотрела на него золотыми глазами и пошла дальше.

Но мальчику почудилось, что в глазах ее сверкает радость.

Он догнал собаку.

Некоторое время они шагали рядом.

Колли свернула в короткий кривой переулок, дугою ведший к маленькой круглой площади.

Касаясь стены дома рукой, навстречу им по тротуару семенила полная седая женщина. Белый платок на ее голове сбился на спину.

– Уходят! – шептала она. – Уходят все! Они не могут ошибиться!

«Кто уходит?» – хотел было спросить мальчик, но в этот момент что-то светлое мелькнуло перед самыми его глазами – гибкая сиамская кошка прыгнула с карниза второго этажа вниз и опрометью бросилась к площади.

Когда же мальчик вышел на перекресток, ему открылось зрелище столь невероятное, что, не в силах совершить более ни одного шага, он замер на месте.

Сотни тысяч собак и кошек широкой колонной двигались по проспекту, и конца-края не было видно этой колонне. В разноцветном свете неоновых реклам, без спешки, но ни на секунду не останавливаясь, животные целенаправленно шли все вместе, друг подле друга, словно кто-то разумный выстроил их в эту ужасную колонну и вел за собой. Высокие, низкие, черные, серые, они шли, бесшумно переставляя лапы, мрачно опустив головы и глядя в землю. Они ничего не просили, не отзывались на окрики людей и ничего не боялись. Великое количество темных спин, колышась, текло над мостовой; у мальчика даже на миг закружилась голова. Движение на проспекте встало; железные машины высились над этой медленной и непрерывно текущей живой рекой как странные уродливые острова. Воздух был наполнен грозным шорохом, урчанием, и мальчику почудилось, что он слышит дыхание обезумевших животных.

Рыже-белой колли рядом с ним не было. Она незаметно влилась в колонну и ушла навсегда.

Мальчик задрал голову кверху и увидел над собой уходящий в небо дом. В лунном сиянии грозно чернел над ним прямоугольный каменный эркер и сверкали жестким ночным блеском квадратные темные окна.

И мальчик понял, что смотрит на окно той квартиры, где до отъезда в Рим жила со своими родителями Изабель и где в тот чудесный зимний вечер он впервые поцеловал пальцы на ее руке…

Глава 4

Око зрит округ…

В безмолвии – слова не надобны, ясен сокровенный смысл предметов; так пересекают пространство во сне… Это движение со стремительностью пожелания сердца биться в ином пейзаже.

Но есть еще нечто большее – зов тайны.

Душа спешит, полная смятения, страха и счастья, плутает, надеется, отчаивается.

Кто и куда призывает ее?

Человек не задается вопросом: кто? Он идет, зная, что это необходимо, потому что зовущий сильнее его. Он идет внутри сна по зыбким качающимся твердям, над морями и безднами, оставляет за собой удивительные мосты, прозрачные лестницы, нескончаемые туннели, проходит сквозь города, не отмеченные ни на каких картах, видит то, что было, и то, что будет, и то, чего не было никогда и не может быть, а оно есть, с полной ясностью сознавая, что пейзажи эти реальны, как и сам он, находящийся в них, эти горизонты существуют, рождают в нем чувства, мысли, они осязаемы, и нет разницы между сном и бодрствованием, ибо нет сна, но все вокруг бодрствует. И что и смерть – бодрствование, и уничтожение лица человеческого невозможно точно так же, как уничтожение духа.

Мальчик шел. Он совершал шаг за шагом. Он не знал, куда он идет и зачем и что ожидает его там, куда он идет, но он говорил себе: «Я должен идти, идти вперед, идти туда, где вдали едва заметно темнеет смутное круглое пятно. И это пятно и есть то, что мне нужно. Это оно зовет меня. Ради него я иду. Я хочу шагать быстрее, но что-то сковывает мои ноги, мне трудно ступать, но еще труднее было бы не ступать, остановиться, и я иду».

Вблизи мальчика было светло и ясно, но далее во все стороны пространство замутнялось и сияло тревожным зеленоватым светом – густое, слоистое, как бы видимое через толстое зеленое стекло.

И мальчик понимал, что он идет в воде.

Он понимал, что он – внутри ее толщи, на огромной глубине, в центре океана. Но при всем том это обстоятельство не смущало его, это было естественным – то, что он, живой человек, окружен сотнями тысяч кубических километров плотной тяжелой воды, и он идет в ней по дну океана, и дышит, и сердце его бьется.

Он видел дно, по которому ступал, свои ноги в потертых джинсах, в светлых спортивных туфлях с белыми шнурками – шнурки при каждом взмахе ноги взвивались кверху, а потом плавно опадали вниз, виясь упругими изгибающимися кольцами, точно белые черви, – видел свои руки, кисти рук, пальцы, ногти на пальцах…