Сны над Танаисом

– Задерживаешь.
– В голосе Посланника блеснуло раздражение, и старик в один миг скрылся позади.

– Да хранит твой путь Агурамазда!
– прокричал он вслед.

У ворот Посланник показал страже печать фиаса Бога Высочайшего и небрежно принял поклоны.

– Господина проводить?
– спросил старший стражник.

– Нет, - усмехнулся перс.
– Я знаю, куда иду.

Войдя в устье Алтарной, он свернул на улицу Золотой Сети и на мгновение задержался у еще одних массивных врат.

– Да освятит порог стопа Посланника, - торопливо проговорил новый стражник, приложившись губами к высшему знаку тайной иерархии на браслете пришельца - свастике, увитой виноградными лозами.

Во внутреннем дворе Посланник чуть замедлил шаг, позволив другому слуге фиаса выскочить вперед с докладом.

Несколькими шагами позже этот слуга вновь появился на ступенях и с приветствием "Да освятит порог..." замер, склонив голову. Посланник поднялся мимо него в дом.

После яркого света он на мгновение потерялся в сумраке покоев и в белом силуэте у дальней стены не различил поначалу, но лишь угадал черты "отца" фиаса.

Старый жрец краем взора заметил Посланника на пороге, но не повернулся к нему лицом. Край взора не расчленяет предмет на обманчивые пестрые детали, выхватывая из его бытия главное: форму и направление движения - в этих признаках таится источник движения. Встречай гостя краем взора - узнаешь, кто он и каким духом послан. Старый жрец никогда не изменял этому правилу, постигнутому еще в пору отроческого учения, - дожидаясь Посланника, он стоял неподвижно...

Он заметил, как в проем двери поднялась известково-белая фигура, как, вступив в дом, она словно обуглилась: запыленные одежды Посланника разом впитали в себя сумрак, отчего силуэт показался вдруг темнее стен, показался тенью, вызванной из глубин ночи невольным заклинанием. И в этот самый миг Посланник замер на месте.

"Это плохой знак, что он так вошел, - подумал жрец, ощутив тяжесть в груди.
– Плохой знак... плохой..."

С трудом остановив старческое коловращение мысли на одном месте, жрец медленно повернулся навстречу гостю.

Тот склонил голову:

– Чистые Помыслы приветствуют тебя, отец.

– Фиас и Великий Город приветствуют тебя, Посланник Чистых Помыслов.

Перс поднял голову. Лицо его было широким и почти до самых глаз заросшим коротко стриженной курчавой щетиной. Глаза перса были мелки, но ровный их, стойкий взгляд выдавал человека, живущего решительным замыслом, хищного и спокойного.

"Старик знает, как бальзамироваться живьем, - с беззлобной усмешкой подумал Посланник.
– Духу смерти он уже сводный брат".

"Мне испортили ученика, - вспомнив юность Посланника, подумал без всякой досады старый жрец.
– Привычка "освящать пороги" и принимать поклоны привратников взрастила в нем не силу духа, но тщеславие".

– Сондарзий, твои труды не проходят для тебя даром, - сказал старый жрец.
– Ты, вестник, уже заслужил собственного вестника.

Перс постарался сдержать удивление и улыбнулся, выказывая почтительное внимание.

– За час до твоего прихода во дворе, у самых врат, поднялся вихрь в человеческий рост и побежал через двор к ступеням.

– Лестно, когда родные стены ждут тебя, - несколько озадаченно ответил перс.

– Вот лучший виноград Боспора, кепский, - указал жрец на стол, тонко наблюдая за Посланником в надежде заранее раскрыть истинную цель его появления.

Посланник оторвал от грозди одну ягоду. Сосредоточенность, с которой он разжевал ее, выдала сильный голод.

– С утра у тебя на языке не было и крошки, - заметил жрец.

Перс остался невозмутим, однако приподнял бровь.

– Сетями честолюбия можно опутывать сердце, но не желудок, - улыбнулся жрец.
– Он не признает гордости хозяина. Проси.
– Жрец чуть приподнял руку, и перед Посланником появился раб.

– Кусок мяса. Жарить на сильном огне, - приказал перс.

– Залить уксусом. Побольше маслин. Вина - полегче и покислее.

– У тебя появился римский вкус.
– Жрец с укоризной качнул головой.
– Откуда?

– Два месяца в начале года я провел в Риме, - ответил перс, садясь в кресло.

– Я неоднократно передавал верховному понтифику знаки Чистых Помыслов, - сообщил он, развалясь.
– Раз от разу он встречал меня все более почтительно. Полагаю, что наступает день Персии, потому я сам, Посланник и перс по крови, избран Чистыми в качестве условного знака. Суматоха в Риме - надолго. Там ходит предсказание, что порядок наведет человек из Аравии или Парфии.

– Твой рассудок, Сондарзий, огорчает меня.
– Жрец снова отвернулся от перса, оставив его на краю взора.
– Он отравлен римскими искусами - пирами и болтовней римских умников... Я учил тебя, я, Аннахарсис, жрец Сераписа, а не эллинские ротозеи. И что же? Двадцать лет учения погребены под двумя месяцами разврата? Ныне ты - Посланник, ты - на самом острие меча. Не твое дело, куда направляют удар глаз и рука хозяина, однако простые истины ты обязан различать под позолотой любых событий. Ты забыл, что должен быть не только вестовым, но и добрым учеником своего учителя... Рим никогда не был и не станет Средоточием Чистоты. Мы всегда держали его за дальнюю, глухую провинцию. Рим - большой и шумный козий загон, хорошая приманка для степных хищников. И Рим, и Вавилон - не более чем козьи загоны. Если же второй заблеял вдруг громче первого, то о наступающем дне Персии говорить слишком наивно, это уж совсем... по-афински.

"Что за огонь в глазах юнца?
– гадал старый жрец.
– Это - сила еще не открытой вести. Он наслаждается своим молчанием и видит меня повергнутым в прах. Что принес он в своей гнусной улыбке?"

– ...моей персидской крови, - договорил тем временем Сондарзий, и старый жрец с усилием догнал невольной памятью начало фразы: - Если я ошибся в своей высокой надежде, то в том вина моей персидской крови.

– В жилах Посланника домлжно течь не крови, а стеклу, - переходя на повелительный тон, ответил жрец.
– Я отпустил тебя слишком рано. Учение - это повозка: отпустишь раньше вершины - покатится вниз.

– Следовательно, ошибся не только я, - чуть развел руками Сондарзий.

Жрец сделал глубокий вдох и задержал дыхание - лучшее средство предупредить испуг и панический удар сердца.

"Он принес Исход!
– прозрел он.
– Вот - страшная тень, которую я отгонял прочь шесть десятилетий!"

– Исход, - медленно прошептал старый жрец, и слово со зловещим шелестом степного смерча поднялось в человеческий рост из кресла, в котором сидел Сондарзий, и потянулось навстречу.

В лицо старому жрецу дохнуло холодом, он сощурился, с неприязнью подумав, что глаза его заслезятся, и тогда перс начнет с наслаждением прятать усмешку, - и, сощурившись, жрец взглянул на пламя светильника. Оно волновалось, распугивая по стенам тени.

"Проклятые степные сквозняки, - тяжело вздохнул старый жрец.
– От них не будет спасения и во мраке гробницы".

– Прежде...
– громко и отрывисто произнес он, подняв перст.

Сондарзий, едва обрадовавшись поставленному перед ним блюду, замер в недоумении.

– Прежде чем приступить к трапезе, - неторопливо продолжил жрец, - ты соизволишь наконец расстаться с вестью, с которой послан ко мне и которую до сих пор бессовестно таишь с видом нищего, что нашел на дороге перстень и вьется весь день вокруг лавки скупщика, боясь показать находку.