Сны Николая Закусина
Шрифт:
А потом рассказывал про это Петровичу в сторожке. Уставший город сонно дышал на улицы синим сумраком. Вокруг электрической лампочки под потолком бились мотыльки, скрипела Степанова ручка, а Николай всё рассказывал.
– Платили вам за работу-то? – спрашивал Петрович.
– Платили, – кивал Николай. – От двух до четырёх рейхсмарок.
– Чего? Рейхсмарок?
– Да. Германия себя Третьим Рейхом объявила. Третья империя благоденствия… на плечах тысяч рабов, взятых в плен…
– А Красный крест-то помогал? Вещи там, лечение?
Николай грустно засмеялся, и откуда столько сарказма в его смехе появилось:
– Французам и англичанам они помогали,
Он задумчиво помассировал лодыжку. Во сне он сильно натёр её деревянным башмаком, твёрдым, как камень. А здесь, в жизни, ботинки были удобными, не мягкими, но прочными, не врезались тупым ножом до мяса. Всё же он расстегнул их на всякий случай.
– Много в лагере народу было?
– Много, – эхом отозвался Николай. – Человек с четыреста, может, больше. Французы там были, поляки, югославы, сколько-то бельгийцев. А наши – отдельно. Наособицу.
И снова Петрович спрашивал имена и фамилии.
И снова Николай их перечислял:
– Белорус Фима Савич, связист Ваня Федотов… военком Вова Мазуренко – лысый, как коленка… Саша Шатиров со Ставрополья, Антон Кривенко и Ваня Кравченко – украинцы, артиллерист Лёшка Голиков – тоже… Луньков Борис из Торжка, Гриша Рачинский, Скорик Савелий, армянин Толик Мурадов, Игорёк Савостин – молоденький совсем…
– И что, вперемешку все? Рядовые и сержанты?
– Да нет. Немцы-то, видать специально отбирали по ранжиру. Мы-то все лейтенанты, как на подбор, редко кто старший, кто младший. Разве что Ипатьевич – капельмейстер. Кац – строитель. Лагерь офицерский был. Потому и охраняли эсэсовцы, самые лютые – начальство далеко, твори, что хошь… А в сорок втором в нашем полку прибыло. Капитан Коцюбинский к нам попал. Иван Дмитриевич. Сильно его в Румынии потрепали. Звери эти румыны, хуже немцев... Потом за ним полковник Шаров прибыл, тёзка мой, Николай Михайлович, он под Старым Осколом в окружение попал…
Петрович неодобрительно крякнул, глухо выругался. Спросил у Степана:
– Всё записал? – повернулся к Николаю: – Как там с управлением было в этой Арбайтскоманде?
Николай хмыкнул:
– Немцы полицая над нами, значит, ставили. Построили нас, мол, кто будет полицаем – выходи! А наши молчат все, стоят в рядок. Знают, что полицай обязательно доносить будет, а таких нет у нас. Все проверенные. И немцы, значит, дядь Гришу Ловкова вывели, а он с усами такими будённовскими. А немцы, видать, в кино на «Чапаева» ходили, раз выделили самого солидного русского из толпы. Дядь Гриша и согласился. Он нам потом сказал, что в Харькове в милиции сыскарём работал, за порядком ему следить привычное дело. А Будённого самого не видел, хоть и сражался недалеко, вот усы и отрастил… Лёша Гребенча, конечно, переводчиком у нас стал. Фёдор Ильченко поваром вызвался….
– И что, – заинтересовался Петрович, – часто ваш полицай породу деятельности работал?
Николай потемнел лицом.
– Поймал одного. Новенького к нам в команду забросили. Он, значит, сразу к нам почему-то пристроился, а у нас уже сложившаяся бригада: мы с дядь Гришей накладываем, Фима возит. А этот новенький и так с лопатой покрутится, и эдак. А толку? Такого работничка охрана бы давно в два счёта дубинками в чувство привела, а этого не трогают. Я и смекнул… А как обед стал, он подсел к нас и давай разговоры заводить. И скользкий такой,
как сом, чешет про мир во всём мире, про свободу. А дядь Гриша ко мне наклонился и шепчет: «Ты посмотри, он же сам почти не ест! Да ест так неохотно, что видно, что повкуснее едал...» А вечером этот скользкий только в баню зашёл, мы сразу дверь заперли и скрутили его тряпками. Дядь Гриша сразу его в оборот взял. «Давно, говорит, шпионишь?» Тот в отказ, конечно, а дядь Гриша и говорит: «включай, ребята, воду, чтоб не слышно было, как он орёт». Ну тут он и сдался. Сказал, что из комендатуры шпионить его послали за нами. Чтоб всех, кто с политикой Хитлера не согласен, гестапо сдал… Зло меня такое взяло! Спрашиваю, откуда ты? Звание какое?..Николай замолчал, и Петрович увидел, как у него кулаки сжались в два камня.
Он снова был пленным там, в бане и зло кричал:
– Ты что, на своих доносишь?! Мы такие же люди, как и ты! Нас убьют!
– Жить-то хочется! А полицаи комендантские мне суп обещали! И хлеб настоящий!
– Так вот что! За тарелку супа ты продался!
– А ты бы не продался?!
В глаза у Николая потемнело. Он разом сгрёб его за грудки и сдавил за горло так, что тот захрипел, вытаращил глаза. И страшным шёпотом сказал:
– Никогда бы не продался! Я – советский командир…
Когда Николай пришёл в себя, Петрович ещё и себе в блокнотик записал все данные предателя: звание, место рождения, имя, фамилию. Записал и то, что наутро «скользкого» увезли в лазарет. Отчего-то обезножел. И ерунду какую-то нёс…
***
– Женись, – твердил при каждой встрече Петрович. – Чего не женишься? Мужик видный. Вон за тобой сколько девок увивается. Надюха-машинистка. Татьяна Шутихина из столовой. Валька-хохотушка. Только на американке не надо.
– Чтоб и жена тоже под наблюдением была? – недовольно отвечал Николай.
– Такое бы прикрытие железное было, – ворчал Петрович. – Ячейка общества опять же.
И не знал, что самое тайное Николай ему не сказал. И никому не сказал... Был ещё один сон. Вот только Николай не был уверен, что это сон. Было похоже, что это как раз случилось по-настоящему. Ещё в декабре 1936 года, когда они с Федей Ждановым перед армией отметили малость вечером. Посидели с пирогами и солёными огурцами, выпили немножко. Дома было натоплено, жарко, и Николай вышел на улицу подышать.
Над прудом весело гуляла метель, заметала посёлок белыми сугробами. В лицо ударило свежим, холодным ветром, слегка отрезвило. И тут прямо у крыльца в вихре вьюги возникла женщина. В какой-то чуднoй дутой куртке, никогда он таких не видывал. Николай так и не понял, откуда она взялась. А незнакомка подошла ближе, вглядываясь в его лицо:
– Закусины! Здесь живут Закусины?
Он уже хотел ответить, а потом вдруг насторожился и спросил:
– А кто спрашивает?
Она взошла на крыльцо, щурясь от ветра, и наконец разглядела его в свете фонаря. Ахнула и вдруг вцепилась в его рубашку. Вытаращила глаза и потрясённо выдохнула:
– Это ты! Ты – Николай Закусин!
Николай схватил её за руки, пытаясь отцепить. В её глазах был такой ужас, что ему стало не по себе. Он разом протрезвел.
– Ты кто такая?!
Она вцепилась в него ещё сильнее и открыла рот, чтобы что-то сказать.
– Не слушай... Н-не ходи...
Но рот свело в мучительной судороге, будто любое слово было смертельно опасным. Из глаз её градом покатились слёзы, застывая на холодном ветру.
Она затараторила:
– Не верь, не верь там никому! Среди них предатель! И нож...