Сны Персефоны

— Хочу… Но… здесь же нет цветов, — девочка повела рукой, — смотри: ни одного самого малюсенького цветочка нет!

И действительно — только белизна на сотни километров вокруг.

Первый цвет, что приходит в этот мир, чёрный. Он в буквальном смысле падает с неба — хотя где небо в это кромешной белизне?

С неба падали огромные чёрные, как волосы Аргианомы, градины — буквы: «л», «у», «г».

Она быстро сложила их в короткое слово «луг». И вокруг — зазеленело, запестрело, зацвело.

Малышка рассмеялась:

— Мама! Мама сколько цветов! Давай скорее плести венки! — и вприпрыжку побежала собирать цветы.

Девочка приносила матери яркие маки, строгие дельфиниумы, весёлые ромашки. А та — сплетала их в изящную композицию. Венок вышел очень красивым. Арианома, водрузив его себе на голову, радостно смеялась и кружилась среди цветов.

Мать откровенно любовалась ею.

Но вот девочка остановилась, огляделась и задумчиво приложила крохотный пальчик к губам. Похлопав зелёными глазёнками, наконец, спросила:

— Мама, а почему здесь так тихо? Нет ничего, кроме наших голосов?

И тут же сверху, теперь уже приминая цветы, упали буквы — «л», «у», «г».

И девочка, взглянув на них, воскликнула:

— Смотри! Можно же наоборот! — и сложила слово «гул».

Пространство тут же наполнилось звуками — жужжанием пчёл, стрёкотом кузнечиков, шорохом пробегающего в траве зверька…

Так — они наполняли свой новый мир красками, звуками, запахами. Много-много слов являлось им. Теперь они уже не падали тяжёлыми градинами, а обнаруживались под кустом, перекатывались галькой в ручье.

Их мир вышел красивым и совершенным.

— Мама! — радостно проговорила Агринома. — А давай пригласим сюда всех-всех! Папу, брата, бабушку, тётей с дядями… То-то нам весело будет жить!

И мать, держа малышку за руку, пообещала так и сделать: ведь последнее слово, которое они собрали, было «Любовь». И переворачивать это слово совсем не хотелось.

_____________________________________

[1] Агрианома (др. — греч. ) — дочь богини Персефоны, супруги Аида в древнегреческой мифологии. Многие отрицают то, что Аид отец Агрианомы, т. к. был бесплоден, что не везде указывается. Поэтому в нашей версии она дочь Аида и Персефоны.

* * *

…мы стоим посреди абсолютной белизны. И поскольку на белом невозможно определить, где верх, где низ, невозможно проследить линию горизонта, то кажется, что мы внутри сферы. И трудно сориентироваться. Кажется, одно неловкое движение — и ты сгинешь в белом мареве навсегда. Или — покатишься кубарем, как перекати-поле.

— Что это? — спрашиваю я, оглядываясь.

Старик смотрит на меня немного лукаво:

— Всё, что ты захочешь, Весна.

«Весна» в его устах коробит меня, словно кто-то беззастенчиво коснулся грязными руками самого святого. А бархатные нотки, которые чудятся мне вместе с хрипловатым, чуть усталым голосом, и вовсе неуместны. Раньше они будоражили и согревали. Теперь — мне холодно, я обхватываю себя руками и, надеюсь, бросаю злой взгляд на своего непрошеного визави.

От меня зашифровали чувства, залили ориентиры белым, сбили с толку. Но я знаю, где-то там меня ждёт девочка с чёрными волосами, и я приду к ней, чего бы это мне не стоило.

А старик, между тем, продолжает:

— Хочешь, создай здесь новый мир — с лугами и лесами, полный любви и гармонии, — поводит рукой: и по стенам (хотя откуда стены у сферы?) бегут картинки — красивая молодая женщина с маленькой девочкой собирают цветы, темноволосый мужчина наблюдает за ними с нежностью, парень лет двадцати, — чуть сутулый, со смешными рожками — перебирает струны гитары, женщина средних лет с тяжёлыми золотыми косами расставляет угощения на импровизированном столе. От этого сладкого видения больно щемит в груди. Старик щёлкает пальцами. Вокруг темнеет, и Разрушительница поднимает шипастые лозы, готовая ударить. — Хочешь, создай тьму, — указывает на моё Альтер-эго собеседник. — Тебе решать, тебе творить.

Но я лишь сильнее закрываюсь от него и хмыкаю с ехидством:

— В честь чего такая невиданная щедрость?

Он пожимает плечами:

— Может быть, в честь того, что я, наконец, нашёл тебя? Ту, которая сможет это сделать?

Неубедительный аргумент, но других мне не предоставляют. Значит, будем добывать информацию сами.

— А ты тогда что будешь делать? — уточняю я. — Стоять и смотреть? Или же — пользоваться плодами моего труда?

— Не то и не другое, — говорит он. — Я буду доносить весть о тебе жителям нового мира.

Щурюсь недобро: знаем мы вас, вестников, и то, как вы вести доносите, и какие. Отлично помню, как некий вестовой донёс Аиду о моей «измене» — крутил картинки на обманчивом тумане.

— С чего ты решил, что изберу тебя в качестве своего ретранслятора? И что он мне вообще нужен?

Старик улыбается, как мог бы улыбаться дедушка — внучке:

— Затем, что Боги-создатели не могут говорить со своими творениями напрямую. Всегда нужен тот, кто будет трактовать людям волю богов. А почему я? Поверь, лучше меня никто не может этого сделать.

Теперь я уже смеюсь ему в лицо:

— Надо же какая самоуверенность!

— Это факт, дорогая.

Меня передёргивает вновь.

— Если будешь фамильярничать и дальше — мы вообще прекратим разговор.

Старик разводит руками:

— Ты сама поставила меня в тупик: как мне тебя называть. Корой[1] вроде уже не по статусу. Персефоной?.. Но так, уйдя от мужа, ты отказалась от царствования. Весной? Слишком интимно. Как же мне быть?

— Ты ведь хочешь, чтобы я создала для тебя мир? — он кивает. — Вот и зови Создательницей. Я не против.

— Договорились, Создательница.

— Хорошо, — киваю я, — и поскольку разговор будет долгим: нам бы присесть.

— Так за чем дело стало? — усмехается он. — Твори!

Ну что ж — попробуем: я представляю себе столик и пару уютных кресел. Они тут же материализуются.

Я приглашаю собеседника сесть и начинаю:

— Чтобы я выбрала тебя своим вестником, мне нужно знать кто ты и каковы твои цели? Так нам легче будет работать.

— Я — один из демиургов Звёздного Чертога, — не без гордости говорит он.