Сны(Романы, повесть, рассказы)

Лунный луч медленно подвигался своим обычным путем и должен был скоро дойти до тела утопленницы. Водяной размечтался. Каждая новая, покорно становившаяся его женой, молодая русалка вносила на некоторое время разнообразие в несколько скучную жизнь старика. Сначала все они, ужасно боясь своего повелителя, со страхом отдавались его ласкам, трепеща, как вынутые на берег рыбки, в огромных и скользких лягушечьих лапах Водяного, но потом, попривыкнув и успев познакомиться с другими русалками, скоро забывали свой страх, а затем и вовсе переставали оказывать старому должное послушание…

«Какова окажется эта? По лицу судя, как будто не сердитая», — мелькало в голове хозяина омута.

Светлый кружок луны дополз наконец до разбросанных по дну черными змеями тяжелых кос утонувшей… Ах, сколько этих кос перевидал старик Водяной, сколько расплетал их и вновь заплетал, сколько гневно трепетал своей сердитой цепкой лапой! Если вы всех их собрать — тесно бы стало на дне многоводной река. Но старый и мудрый хозяин хорошо знал, что, по мере пребывания у него, русалки из году в год становились тоньше, легче, прозрачнее и, наконец, вовсе куда-то пропадали со дна глубокой Ярыни. Водяной склонен был объяснить их исчезновение коварною шалостью ветров, которые могли уносить приглянувшихся им красавиц в свое воздушное царство. Во всяком случае ни одной из тех русалок, память о которых в нем сохранялась от давних времен, на дне реки уже не было.

Так, давно уже исчезла жена варяжского викинга, утонувшая здесь некогда при переправе, во время сечи с неожиданно напавшими на ее свиту дулебами. Русалки — вспомнилось старику — тогда сняли с нее крылатый воинский шлем, но долго не могли справиться с застежками позолоченной тяжелой кольчуги. Кольчуга эта долго висела потом на ветвях затонувших деревьев, пока ее не унесло как-то во время весеннего половодья. Варяжская женщина сначала была непокорна, но потом смирилась, и Водяной с удовольствием ее вспоминал. Помнил он также и приносимых ему некогда в жертву рабынь, связанных ремнями, с камнем на шее, бросаемых за борт ладьи, днище которой плыло в высоте, подобно телу большой хищной рыбы.

«Теперь не то. Немножко масла, коврига черного хлеба, тощий гусь осенью от рыбаков и полудохлая кляча по окончании весеннего ледохода… Вот и все!.. Мясники топили мне прежде черных свиней. Теперь перестали!.. Скуп стал народ; не ценит владыку, который поит людей и их скот водой и позволяет бабам полоскать в ней свои грязные тряпки, не трогая мельниц и лодок, и, в довершение всего, кормит всех рыбой… Глупые и неблагодарные люди!..»

Тут старик встрепенулся, заметив, что лежавшая дотоле неподвижно утопленница зашевелилась. Пятно лунного голубовато-зеленого света ярко озаряло ее молодое лицо с приподнятыми теперь черными стрелами ресниц и темным цветком полураскрывшихся уст. Она приподнялась, села и начала, с испугом и изумлением, озираться вокруг.

«Где я? Что со мною?» — словно хотели сказать, беззвучно шевелясь, ее губы.

По движению их понял сразу старик мысли утонувшей красавицы. На дне не говорят, но и без слов хорошо понимают друг друга.

Желая доказать гостеприимство, а заодно не дать новой супруге времени для каких бы то ни было самостоятельных решений, Водяной, по давней привычек, поспешил обнаружить свое к ней расположение.

Но едва он склонился к своей жертве и скользкими лягушечьими лапами начал гладить ее тело, в широко раскрытых глазах утопленницы сверкнул злой огонек, красивое лицо исказилось гневом, одна прекрасная рука вцепилась в коснувшуюся высокой белой груди длинную бороду, а другая отвесила растерявшемуся старику полновесную пощечину.

Водяной рванулся, подняв облако мути, освободил свою бороду и недовольно ушел прочь от непокорной утопленницы.

«Погоди ужо! Не уйдешь от меня. Сама еще будешь прощенья просить», — утешал он себя в неудаче, хорошо зная, до какой безразличности доводили порой утонувших тоска и отчаянье.

Подойдя к дубовому идолу, Водяной улегся с ним рядом, выжидая, что тот ему скажет.

«Это бывает, — прочел Водяник сочувственную мысль, промелькнувшую на топорных, темно-зеленою тиной поросших чертах свирепого лика дубового бога. — От женщин всегда можно ждать глупостей. С ними надо быть строгим. Когда я жил на небе….»

— А ты разве был на небе? Ты ведь рос в дубовом лесу, пока дерева твоего не срубили, а из тебя не сделали пугала, которому люди когда-то кланялись, жгли пряди волос, горючий камень морской и закалали взятых в плен юношей…

— Да, только юношей; приносимых в жертву девушек я на земле не имел. Но запах и вкус крови их тоже, поверь мне, очень приятен.

— Про каких же женщин и дев ты говоришь, если вырос в лесу и на земле их не имел? — недоверчиво спросил Водяной.

— Но я был и на небе. В памяти моей всплывает порою, как хохотал я во время грозы, гоняясь за облачными девами. Они старались укрыться от меня, принимая вид разных животных и чудовищ. Но разве можно обмануть небесного бога?! С женщинами надо быть строгим и непреклонным, иначе они обманут тебя, — наставительно повторил дубовый идол.

— А тебя разве обманывали?

— Боюсь, что да.

— С кем?

— А разве за ними уследишь?! Думаю, что тех, с кем они мне изменяли, был не один. Знаешь того, что прячется теперь в небе за круглым щитом и светом своим оживляет усопших?

Водяной кивнул утвердительно головою.

— Он в свое время много сделал мне зла. Я отрубил ему даже раз ухо за то, что он был слишком навязчив к Утренней Деве со звездой на челе… С тех пор всегда и всюду этот витязь с рогами на серебряном шлеме вредил мне исподтишка. Для открытой со мною борьбы он был слишком слаб и труслив.

Водяной не верил обычно рассказам дубового идола, но не слишком обнаруживал это, боясь, что его старый друг и советник обидится. Но теперь собственная обида заставляла старика излить на кого-либо накопившееся в нем враждебное чувство.

— Братец, — сказал он неожиданно, — какой из богов выдрал тебе усы?

Водяник попал в цепь. Почувствовав боль старой обиды, идол тяжело вздохнул, так же как некогда вздыхал он в ночь накануне того злосчастного дня, когда, под предводительством служителя враждебной ему веры, ворвались в запретную ограду люди с топорами, подрубили ему стоящие на вкопанном в землю толстом дубовом стволе крепкие ноги, повалили его на землю, сняли с шеи драгоценную гривну, выдернули золотые усы и оторвали серебряную длинную бороду, тонкие нити которой знаменовали падающие на землю дождевые небесные капли. Единственно, что, по недосмотру, оставили на нем, это несколько вделанных около пояса золотых, серебряных и костяных кабаньих клыков.

Дубовый истукан еще раз вздохнул, вспомнив, как влекли его с высокого холма на конских вожжах, осыпая ударами бичей, к высокому обрыву и столкнули потом в быстрые волны реки. Вспомнил, как нырял и кружился он в водоворотах, уносясь все дальше и дальше от изменившего ему города.

Много лет мок поверженный бог, запутавшись в корнях подмытого берега, и потом, затонув, докатился по дну реки до этого мирного омута…

— Братец, кто тебе вырвал усы? — прозвучал в его голове повторный вопрос Водяного.

— Те же, кто запретил бросать тебе, по веснам, связанных рабов и рабынь. Те же, кто, не спрашиваясь у тебя, строят плотины, воздвигают мосты и заставляют реку твою вертеть жернова.

— Они мне платят за это, — нехотя пробурчал в ответ Водяник, — хотят они или не хотят приносить мне жертвы, я сам из году в год беру положенное число обреченных мне Роком людей. Ты с тех пор, как тебя бросили в мою реку, ни разу не летал, грохоча в облаках, о чем ты так любишь рассказывать… Полно! Верно ли это?