Сны(Романы, повесть, рассказы)
Шрифт:
За бутылку водки «баловавшийся» ружьишком и знавший место глухариного тока старый Федот согласился взять с собою Сеню, и оба охотника еще до заката солнца вышли из деревни, так как о места тока было неблизко.
Федоту хотелось попасть на вечерний налет, и он торопливо шагал по тропинке, нисколько не обращая внимания, поспевает ли за ним обвешанный сумкой, ружьем и прочими охотничьими припасами Сеня.
Они уже давно оставили за собою ветхий мост чрез Ярынь и прибрежные луга и, следуя вдоль опушка леса, добрались до болота. Там, где было очень топко, обладавший хорошей памятью Федот довольно быстро находил настланные по мху, попарно и по три в ряд лежащие, связанные вместе ивняком длинные жерди.
Как ни торопились Сеня с Федотом, но к началу
Взобравшись на пригорок, путники остановились. Сперва Федот, а за ним и подражавший старому охотнику Сеня сняли с плеч ружья, повесили на высоте человеческого роста свои сумки и, тяжело дыша от быстрой ходьбы, присели на песок. Сердца их сильно стучали…
Где-то далеко пролетел, фитькая и похоркивая, вальдшнеп. Какая-то бессонная птичка вывела несколько раз свою песенку. Совсем близко кружился, жужжа, падал и снова начинал кружиться большой жук-навозник. Опять захлопал неподалеку, ломая сухие тонкие сучья, взлетающий на дерево глухарь…
Кругом быстро темнело. Сидя под старой сосной, среди зарослей вереска, охотники вслушивались в голоса леса.
Федот соображал, будут или нет токовать с вечера глухари, а Сеня, позабыв все на свете, погрузился в созерцание засыпающей природы…
— Мы здесь и заночуем? — спросил он некоторое время спустя у Федота.
Но старик только махнул ему рукою в ответ, а сам стал еще внимательнее прислушиваться.
Вдали раздалось что-то похожее на тихое щелканье, перемежавшееся с чем-то похожим на жужжание мухи в паутине или на прерывистый звук точильного камня о нож.
Сеня увидел, как прислушивавшийся к этому звуку Федот поднялся вдруг на ноги и, взяв ружье, сделал ему знак оставаться на месте и ждать, а сам осторожно стал красться в ту сторону, откуда доносились эти звуки.
Скоро полушубок Федота слился с темнеющим лесом. Хрустнул несколько раз там, где он шел, валежник, а затем и этого не стало слышно. Доносилось лишь далекое и редкое щелканье глухаря…
Стало совсем темно. Сеня, ждавший уже довольно долго, начал было беспокоиться, как снова услышал треск сухой хворостинки. Невольно он потянулся к ружью. Хруст повторился уже ближе, значительно правее того места, откуда должен был, по его мнению, показаться Федот.
«Неужели медведь?» — подумал он. В это время знакомое покашливанье показало юноше, что он ошибся.
— Сенька! — послышался из темноты голос Федота.
— Ну что? — спросил, успокоившись, юный охотник, когда старик был уже недалеко.
— Обманывать стал глухарь, как только я к нему подобрался, а там и вовсе замолчал. Я подождал, подождал и вижу — до утра петь не будет. Ну и пошел обратно… А ты сушняку-то не набрал для костра?
— Нет. Не догадался.
— Ну ничего. Соберем теперь. Не сидеть же всю ночь в темноте.
И оба, отставив ружья, начала собирать валежник и ломать нижние сухие ветви у сосен. Надрали для распалу коры с березки, и скоро вспыхнул огонек, сперва маленький, потом все больше и ярче. Охотники клали на него сухие прутики и снова бересту, пока пламя, треща и пожирая предлагаемую ему пищу, не обратилось в веселый костер, озарявший дрожащим светом окрестный вереск, пеньки, розоватые стволы, сучья и хвою прилегающих деревьев.
Натаскав затем про запас большую кучу валежника, охотники расселись у костра, невольно вглядываясь в яркое червонное золото обращавшихся в уголь веток и сучьев.
— С огнем всегда в лесу ночевать спокойнее. И зверь подойти близко не смеет, и на душе веселее, — произнес Федот.
— А без огня ночевать случалось?
— Случалось. В этих местах раз даже ночевал. Ливень меня с вечера в лесу застал — спички и промокла. Ну, я выбрал елку старую пораскидистее да под нижними сучьями и решил до рассвета укрыться. Спасибо, старые люди научили — перед тем как залезть под дерево, на ночлег у него попроситься
сначала: «Матушка Ель, оборона от темной ночи!» Только я это сказал, а она в ответ уже скрипит, вроде как бы: «Иди!» Ну, я и залез… Под нижними ветвями, как в шатре: и не дует, и сухо, и мягко на хвое облетевшей лежать. Накрылся я с головою армячишком промокшим, пригрелся и задремал. И слышу, словно во сне, будто зовет кто поблизости: «Сучиха! Ползи к нам — шататься будем!» И кто-то совсем близко отвечает: «Мне нельзя: у меня гость». Так до утра потом спокойно и проспал.— Кто же это говорил? — спросил Сеня.
— А кто ж его знает! Дерево говорило. Дерево, оно ведь тоже понимает. Не у нас с тобой только душа есть. Оно иной раз и защитить может. Дядя Левон мне вот рассказывал. Он в свое время по лесам много ночевывал. Спросил раз тоже как следует у елки и залег. Ночью, слышит, приходит кто-то и говорит: «У тебя чужой есть. Давай его сюда. Я его задавлю!» А с дерева другой голос отвечает: «Не дам. Он ко мне в гости пришел и честью просился». Тот, который задавить хотел, не отходит, ругается и под сучья, к дяде лезть хочет. Дядя — ни жив ни мертв. Слышит, вдруг с елки соскочил кто-то тяжелый, вроде не то собаки большой, не то медведя, и прямо на пришлого угодил, что озорничать собрался. И начали они тут бороться и по земле кататься. Фыркают, как коты, пыхтят и сопят… Потом чужому, верно, плохо пришлось. Вырвался он и прочь побежал, а другой к своему дереву подошел да как прыгнет, ровно кошка, на ствол сажени на полторы от земли и полез, слышно, кверху. А дядя до самого рассвета из-под елки вылезти не смел, чтобы не нарваться, грехом, на того, кто задавить его собирался. А как вылез утром, видит — мох примят и даже разворочен местами около елки… Здорово, верно, дрались, — закончил Федот свой рассказ, подбрасывая сухую ветку в костер.
Расправив затем свои рыжие усы и седеющую бороду, охотник потянулся к висевшей возле котомке, достал оттуда краюху хлеба, завязанную в тряпочку соль и несколько сваренных вкрутую яиц. Еда, как известно, помогает коротать скучные ночные часы.
Глядя на него, Сеня быстро достал свою сумку и вынул оттуда полную, красным сургучом запечатанную бутылку водки.
— Обещанное, — сказал он, протягивая бутылку Федоту. — За то, что на ток с собою взял, — прибавил он.
— Вот это хорошо, — одобрил старый охотник. — Оно, конечно, можно бы и без этого. Я тебя и так бы сводил… А водка все-таки дело доброе, — продолжал он, отковыривая ножом кусочки сургуча от горлышка и пробки.
— На-ка, глотни, — протянул Федот, закончив свою работу, бутылку младшему товарищу.
— Я ведь, дядя Федот, не пью.
— А не пьешь — и лучше: расходу меньше, — согласился старый охотник и со вкусом снова приложился к стеклянному горлышку, переливая в себя прохладную и вместе с тем согревающую внутренность влагу. Половину он решил все-таки сохранить на утро.
— А боятся, дядя Федот, лешие огня? — спросил Сеня, проглотив кусок вынутого им из сумы пирога с бужениной.
Медленно жуя своими еще крепкими зубами закуску, Федот подумал немного и затем стал говорить:
— Оно конечно. Леший огня не любит и в него охотой не полезет, но что к самому костру Остроголовый подходил — случаи бывали. Рассказывал еще моему отцу Андрей Савостьянов, старик такой в Застолье жил, я его, еще ребенком будучи, видел. Охотник был и многое на своем веку видел и слышал. И был у этого Андрея брат, Савва. Так вот улегся раз весной тот Савва в лесу у костра и задремал. Слышит вдруг чьи-то шаги неподалеку. Савва голову поднял и смотрит. Подходит к нему кто-то вроде человека. В кафтан черный, как бы суконный, одет и штаны серые, и сапоги, и картуз на голове, — а лица вовсе нет. И раньше, чем Савва за ружье успел взяться, тот к нему подбежал и душить начал. Савва вырвался и стал от нечистого вокруг костра бегать. И как обежал три раза, так тот и пропал… Андрей потом отцу моему рассказывал, что сам видел синяки у брата на горле… С тех пор этот Савва в лес больше ни ногой. Хворать стал и через три года помер.