Со спичкой вокруг солнца

— К моему сыну нельзя относиться, как ко всем. У него крупное сценическое дарование.

Тихой и мирной работе драматического коллектива пришел конец. Татьяна Константиновна стала появляться на репетициях, вмешиваться в распределение ролей, спорить с режиссером.

Александра Ивановна попробовала урезонить ее, но не тут-то было.

— Как, вы тоже интригуете против моего мальчика?

И вот в горком комсомола летит уже жалоба не только на режиссера, но и на директора.

— Помогите! Завистники не дают ходу юному дарованию.

Татьяна Константиновна Крыльцова беспокоила работников горкома совершенно напрасно. Ее сын ничем особенным не выделялся среди своих сверстников. Это был самый обыкновенный двенадцатилетний мальчик. Больше того, школьные педагоги относили этого мальчика к числу худших, а не лучших своих учеников. Особенно плохо занимался Нарик арифметикой. Вместо того чтобы призвать его к порядку, мама всячески пыталась оправдать сына:

— У моего мальчика наследственная неприязнь к таблице умножения. Вы разве не знаете? У всех Крыльцовых всегда были нелады с математикой.

Пользуясь постоянным заступничеством, Нарик учился все хуже и хуже, и дело дошло наконец до того, что педагогический совет решил оставить его на второй год.

— Ни в коем случае! — сказала мама. — Мой мальчик самолюбив, он не переживет этого.

И вот в различных учреждениях Ростова снова замелькала знакомая шляпка Татьяны Константиновны.

— Помогите!

И маме помогли. Ее сын был переведен в следующий класс. Но в следующем сын учился не лучше, чем в предыдущем. Он не желал признавать не только таблицы умножения, но и дробей, уравнений. Мальчик убегал с уроков в кино, на берег Дона. Ему ставили двойки, а мама за каждую двойку учиняла школе скандал.

— Ставьте «пять».

— На каком основании?

— Мой сын готовит себя к артистической деятельности, и ему математика не понадобится.

Но у педагогов была на этот счет своя точка зрения. Мама спорила, ругалась, наконец забирала своего сына из школы и устраивала его в соседней.

— Здесь совсем другие педагоги, — говорила она. — Они добрые, отзывчивые.

Новой школой Татьяна Константиновна, восторгалась обыкновенно лишь до конца первой четверти. И как только в табеле у Нарика появлялась двойка, чудные и чуткие педагоги немедленно превращались Татьяной Константиновной в злостных завистников.

За годы своего ученичества Нарик Крыльцов сидел за партами чуть ли не всех мужских школ города, и во всех этих школах нет сейчас ни одного педагога, с которым бы не поссорилась Татьяна Константиновна. Она не только ссорилась, — она на каждого писала жалобу в вышестоящую инстанцию. Мама Нарика не щадила никого: ни учителей, ни директоров школ, ни работников гороно, горсовета, ни секретарей партийных, комсомольских организаций. Многие ее жалобы шли сразу в несколько адресов: Москва, Верховная прокуратура СССР и тут же три копии — министру просвещения РСФСР, председателю Ростовского облисполкома, секретарю Ростовского обкома комсомола.

В нашей стране очень чутко относятся к жалобам трудящихся. И каждая организация, куда обращалась Крыльцова, пыталась помочь ей. Да и как не помочь, когда вас слезно просит об этом мать!

Одно из таких заявлений попало и к нам в редакцию, и вот я еду в Ростов-на-Дону, в школу № 39. Заведующая учебной частью Евгения Андреевна Шелепина выслушивает меня и хватается за голову.

— Как хотите, а я больше не могу! — говорит она.

Евгении Андреевне можно было посочувствовать. Я был семнадцатым человеком, который явился в школу с расследованием по жалобе Татьяны Константиновны. И вот мне, как и шестнадцати предыдущим представителям, показывают все контрольные работы ученика Крыльцова. Я иду во все другие школы, где учился Крыльцов, и убеждаюсь, что претензии Татьяны Константиновны необоснованны. К точно таким же выводам пришли до меня и шестнадцать моих предшественников, которые занимались разбором жалоб Крыльцовой. И что же? Все они поплатились за это — на каждого Татьяна Константиновна успела настрочить встречное заявление.

Мама Нарика занималась самым настоящим вымогательством и немало преуспела в этом деле. За все последние годы Нарик Крыльцов ни разу не смог получить по алгебре, геометрии, физике больше двойки. Он не выдержал ни одного переходного экзамена по этим предметам, и тем не менее его ежегодно переводили из класса в класс.

— Мой сын при его выдающихся способностях всегда сумеет наверстать упущенное, — обещала мама в своих заявлениях.

Но упущенное не наверстывалось. Наоборот, Нарик Крыльцов терял все хорошее, что у него было. Трагический актер, как думала мама, из ее сына не получился. Года три он занимался в детском драматическом коллективе, а потом бросил. Хорошо, пусть у мальчика не было крупного сценического дарования, но ведь у него была честь, совесть. Семь лет назад после каждого скандала, учиненного Татьяной Константиновной, мальчик в слезах прибегал в кабинет директора Дворца пионеров извиняться за поведение своей мамы.

Сейчас Нарику уже не двенадцать, а девятнадцать лет, мама зовет его полным именем — Нарцисс. Бывший Нарик — это высокий нагловатый молодой человек, который уже давно разучился краснеть. Вместо того чтобы писать контрольные работы по алгебре, Нарцисс пишет жалобы на своих учителей. Он заявил в гороно, что учитель С. поставил ему двойку из мести. Нарциссу дали переэкзаменовку. Он опять срезался и опять написал жалобу. Ему дали вторую переэкзаменовку, и он вторично срезался. Тогда мама потребовала от министра просвещения РСФСР, чтобы ее сын был переведен в десятый класс без переэкзаменовок.

«Моему мальчику, по состоянию его здоровья противопоказано подвергаться испытаниям по математике», — писала она в своем заявлении.

Из министерства в Ростов приехал инспектор Шутов. Инспектор установил, что Нарик совершенно здоров, и отказал маме в ее домогательствах.

— Ах, так! Ну, вы еще пожалеете! — сказала Татьяна Константиновна и бросилась вон, сильно хлопнув дверью.

Через минуту я видел эту женщину в соседней комнате. Она уже соединилась по междугородному телефону с Москвой.

— Вы видели, в каком виде он разговаривал со мной? — спросила она. — Пьяный, заикается. Позор! И это инспектор.

— Вы зря распространяете сплетни. Шутов совершенно трезв.

— Не заступайтесь! Я уже сообщила министерству, что инспектор был пьян, и пусть он теперь оправдывается как знает.

Но теперь должен был оправдываться не только инспектор Шутов, теперь начали хвататься за головы педагоги еще одной ростовской школы, № 47, которые отказались вместе с инспектором принять в десятый класс сына Татьяны Константиновны без экзаменов. Мать и сын в четыре руки строчат сейчас заявления на ни в чем не повинных людей, обвиняя их во всех смертных грехах.

— Пусть они теперь оправдываются как знают.

— Странная женщина эта дама с Нарциссом, — сказал про Крыльцову заведующий гороно. — Два института окончила: юридический и экономический. Ей бы делом заняться, а у нее в голове одни козни. Ну как ее утихомирить? Посоветуйте.

— Привлеките ее к суду. Это же самая настоящая клеветница.

— Верно, клеветница, и все же жалко ее. Как-никак, а ведь она мать.

Задушить все живое и доброе в своем ребенке — это не материнская, а какая-то обезьянья любовь. Нет, зря в Ростове жалеют Крыльцову. Эту женщину надо было призвать к ответу еще несколько лет назад, тогда бы и сын ее вырос другим человеком.