Со всеми и ни с кем. Книга о нас — последнем поколении, которое помнит жизнь до интернета

Из интервью Сьюзен Гринфилд газете New York Times

Я нахожусь в положении человека, друг которого (не спросив его разрешения!) завел детей. Это очень приятные создания, и они стоят того, чтобы уделять им внимание. Я убежден в этом, как, впрочем, и в том, что эти ангелочки способны загубить разговор. Имеются в виду серьезные, содержательные беседы, которыми, как полагали студенты нашей группы, мы будем наслаждаться и после окончания университета. Всего каких-то пять лет назад мы засиживались допоздна, пили плохой кофе и спорили о банальности зла. Теперь же, оказавшись в доме друга, я наскоро проглатываю пиццу и мгновенно оказываюсь на полу, где два милейших двухлетних создания обсуждают достоинства мультика «Дружба — это чудо». Вся остальная часть вечера также проходит на полу. Мы все дружно впадаем в детство. Мы суем детям в руки игрушечные грузовики, получаем взамен содранные с ног носочки, в промежутках глотаем вино сорта «шираз», а потом снова валимся на брюхо, тщетно пытаясь отвлечь ребенка от айпада. Но что делать, планшет светится, а мы — нет.

Однажды я с изумлением убедился, что айпад — это не только возбуждающее, но и седативное средство. Мой племянник Бенджамин капризничал в ресторане до тех пор, пока его отец не достал из пакета с пеленками планшет. Эффект был ошеломляющий: увидев горящий экран, малыш тотчас успокоился. Я, как всякий бездетный гражданин, мысленно не одобрил такую тактику. Папа виновато пожал плечами и сказал:

— Ужасно, но это помогает.

Обед удался на славу. (Надо сказать, что айпад, помимо прочего, еще и чудесное слабительное: компания CTA Digital в 2013 году выпустила удивительное изделие — горшок с пюпитром для планшета, это изобретение превосходно помогает от запоров.)

Сегодня неутомимый Бенджамин наткнулся на толстый глянцевый журнал Vanity Fair. Я видел, с какой жадностью двухлетний карапуз впился глазами в блестящую обложку, которая, конечно, не светилась, как экран планшета, но изрядно блестела. Потом я заметил, что Бенджамин ткнул в обложку с улыбающейся физиономией актера Брэдли Купера пухленькие пальчики — большой и указательный — и начал сводить и разводить их. Малыш повторил эту операцию несколько раз, прежде чем я понял, что он пытается увеличить изображение. Помучившись несколько секунд, Бенджамин поднял на меня печальный взгляд, говоривший: «Эта штука сломалась».

В тридцать три года до меня дошло, что именно я вкладываю в выражение «современные дети». К моему вящему разочарованию, это выражение в моем сознании имеет лишь оттенок мазохистского самоудовлетворения. Скорее это чувство можно описать как сбывшееся дурное предчувствие. «Ох уж эти современные дети!» — слышу я внутренний голос, исполненный иронии. Но тут я понимаю, что произношу эту фразу вслух и без всякой иронии. «Современные дети», — со вздохом говорю я, беру у Бенджамина журнал и медленно переворачиваю страницы, показывая их ребенку.

В такие моменты мы обычно восклицаем: «Неужели?» Неужели этот ребенок помог мне понять, что наш мир — это не сплошная, спаянная воедино ипостась цифровых технологий? Бенджамин — это шаг в сторону от предположения, будто такая технология присуща нашему материальному миру, является его естественной частью. Мальчик вырастет, считая интернет такой же обыденностью, какой кажется мне тостер или электрический чайник. И почему бы ему не думать о современных информационных технологиях как о чем-то естественном, если его с детства сопровождало свечение жидкокристаллических дисплеев?

Дома, дождавшись, когда мой друг Кенни отправится спать, я допоздна изучал в сети бесконечные видеоклипы с младенцами, испытывающими те же трудности, что и Бенджамин. Наберите в поисковике «дети» и «айпад», и вы обнаружите ролики, в которых годовалые малыши пытаются манипулировать со страницами журналов и с телевизионными экранами как с сенсорными дисплеями. При этом ручки этих младенцев пока не способны удержать даже кусочек мела. Наутро Кенни просветил меня, сказав: это естественно, что дети ко всему относятся как к сенсорным экранам. Наш мозг оперирует допущениями в отношении орудий, с которыми приходится работать. Нажатие на клавишу выключателя приводит к тому, что в комнате загорается свет, окно открывается, если мы надавливаем на ручку створки. Мы бы недалеко ушли, если бы не умели делать таких допущений.

Для вида я выразил удивление глубине нейрофизиологических познаний Кенни и выглянул в окно. На ловца и зверь бежит. Мимо проходила стайка подростков, уставившихся в свои телефоны. Я могу сопротивляться вещам, которые мне нравятся, но для этих подростков сопротивление такого рода — вещь бессмысленная. Революция свершилась.

* * *

Естественно, все новое лучше всего приживается в молодежной среде. В 2010 году фонд Кайзера24 провел исследование, показавшее, что в среднем подростки в возрасте от восьми до восемнадцати лет посвящают своим электронным устройствам 7 часов 37 минут в день. Конечно, эти молодые люди — опытные специалисты в области многоцелевых задач, и они часто работают с несколькими устройствами одновременно. Например, под­росток, выполняя домашнее задание, в двух третях случаев решает многофункциональную задачу. Шлифуя сочинение о Гамлете, он может одновременно читать письма, слушать музыку, смот­реть видеофильмы, переписываться в Facebook и забавляться известной компьютерной игрой «Чувство долга». Выходит, что как минимум в 29 процентах случаев молодые люди, имеющие дело с цифровыми устройствами, работают в многозадачном режиме. (Это самое сомнительное достижение цифровой эры подробнее обсуждается в главе 6.) Если присоединить многозадачность к приведенным выше данным, то получится, что тинейджер в среднем проводит за компьютером 10 часов 45 минут в день. Пять лет назад речь шла о 8 часах 33 минутах, а десять лет назад — о 7 часах 29 минутах. Разница в уровне подобной деятельности между поколениями говорит сама за себя. Результаты исследования, проведенного в 2013 году Nielsen Holdings, показывают: взрослый американец в среднем получает и отправляет в течение месяца 764 текстовых сообщения, а подростки — несколько тысяч. Но есть такие средства коммуникации, которые все активнее выпадают из поля зрения молодежи, — это печатные СМИ и книги. Потребление этих средств передачи информации из года в год неуклонно снижается25.

Такие данные впечатляют. Однако чтобы увидеть, как именно подростки обращаются со своими электронными устройствами, за ними стоит понаблюдать в тесных, плохо освещенных помещениях, в которых они вынуждены находиться. Ну, например, в приемной стоматолога. Я предпочитаю наблюдать за тинейджерами в автобусах. Сегодня, например, по дороге из центра Ванкувера за город я застал потрясающую сцену. Какой-то парень лет шестнадцати сидел с расстроенным видом, уткнувшись в мобильный телефон. Когда в автобус вошел другой подросток и уселся напротив первого, мне сразу стало ясно, что они знакомы. Вошедший улыбнулся первому парню и тут же уткнулся в свой собственный телефон. Я наблюдал (надеюсь, незаметно), как в течение всей поездки ребята обменивались сообщениями. Приблизительно в середине пути первый поднял голову и рассмеялся, видимо, получив забавное послание от второго. Но живое общение не началось и после этого. Подростки снова уткнулись в свои телефоны и продолжили обмениваться SMS, иногда улыбаясь друг другу через проход. Если мы хотим избежать одиночества, но не желаем тратить силы на непосредственное общение, то идеальный компромисс — это цифровой вариант.

Вот еще одна красноречивая сценка в автобусе: две девушки вставили себе в уши по динамику от одного устройства. Они улыбались, слушая одну и ту же музыку, смотря одни и те же видеоклипы. Телефон стал местом, где реализуется их взаимная симпатия. Так же как парни из первого примера, девушки наслаж­дались постоянным взаимодействием, в то время как их гаджет играл роль гостеприимного хозяина, связующего звена. Нашли ли эти люди способ усилить взаимопонимание, ослабить чувство отчуждения и обрести счастье? Или они просто приспособились к инструментам, заполняющим пустоту их бытия?

* * *

Безусловно, смартфон — более верный друг, чем ненадежный и непредсказуемый человек. Смартфон не внушает страха, у него не бывает перепадов настроения и дурного запаха изо рта. Наши трогательные отношения с телефонами могут показаться карикатурой на истинную привязанность, но мы забываем, что такая нежная любовь к портативной электронике не нова. Нечто подобное уже случалось в нашей жизни. В конце девяностых компьютерные существа Тамагочи и Ферби26 считались лучшим подарком для десятков миллионов детей. Я сам игрывал в шахматы с роботом в пустой детской (и очень радовался, что партнер не смеялся над моими проигрышами), но мне посчастливилось пропустить тотальное нашествие компьютерных друзей. Возраст дал мне возможность ощущать себя другим человеком в сравнении с теми, кто всего на несколько лет моложе. Мои младшие двоюродные братья и сестры носили в школу Тамагочи и Ферби, они постоянно следили за тем, чтобы вовремя накормить, напоить своих сложных электронных питомцев, поухаживать за ними. И питомцы получали все, что им нужно. (Попробуйте перевернуть Ферби вниз головой — он тут же запищит: «Я боюсь!») Мне, конечно, нравился мой шахматный робот, но я не любил его так, как любят людей.

Шерри Теркл, директор отдела технологических инициатив Массачусетского технологического института, проанализировала в книге Alone Together сотни бесед с детьми, увязшими в отношениях с роботами и другими технологическими игрушками. Автор рисует убедительную картину нарождающегося поколения, которое более комфортно чувствует себя с техникой, нежели с живыми людьми. Телефон прост в общении, а от людей всегда ждешь неприятностей. Общение при помощи текстовых сообщений постепенно вытесняет телефонные разговоры, чреватые непредсказуемыми ловушками. Текстовые сообщения — пусть даже они лишены утонченных интонаций — надежны и подконтрольны. И мы с удовольствием идем на эту сделку. «Тревогу вызывает тот факт, — заключает Теркл, — что упрощение и редукция отношений перестает вызывать протесты. Мы ждем такого упрощения и даже желаем его».