Соб@чий глюк

Я открыл багажное отделение машины и начал выгружать сумки и вносить их в дом. Внутри дом поразил отсутствием признаков времени. Нельзя было сказать наверняка, какой век царит внутри: слева от стены к центру выдается большая русская печь, между печью и окнами стол, в дальнем углу кровать, которую можно задернуть занавеской.

Я вдруг вспомнил, что мать требовала стену вместо занавески, но дед говорил, что стена мешает проходить теплу. Вдоль стен – лавки, какой-то незамысловатый шкаф с утварью. В центре избы под потолком на проводе висит лампочка без абажура. Если отбросить лампочку Ильича, то какой век, сказать с первого взгляда нельзя: может, двадцатый, может, девятнадцатый, а может, и четырнадцатый. Внутри дом я толком не помнил – только какие-то детали вроде ведра с чистой водой на лавке. Сейчас лавка была, а ведра не было.

Отец по-хозяйски, уверенно приводил дом в активное состояние: распахнул ставни, открыл дверцу печки, начал укладывать туда бумагу, щепки, дрова.

– Давай, там в сенцах ведра, принеси ведро воды, и еще надо для бани. С дороги баня – первое дело. Пропаримся, и все вирусы к чертям собачьим сдохнут, – оживленно говорил отец.

Я смотрел на отца и удивлялся тому, как из полусонного вялого толстяка он превратился в живого, подвижного, разговорчивого толстяка. Что обладало таким чудодейственным свойством: расстояние, место или и то и другое?

– Колодец направо из калитки, мы его проезжали, если ты заметил.

– Нет, не заметил.

Монотонные походы к колодцу и обратно навели меня на мысль о том, что водопровод – это благо. Открыл кран, и вода сама бежит к тебе, не надо надрываться и переть полные ведра, которые еще и расплескиваются на джинсы и ботинки.

Хотя и водопровод тоже может подвести, вон в Древнем Риме люди пили водичку из водопровода, радовались, а трубы-то из свинца, и добром это не кончилось. Или если трубу прорвет. Но в целом вещь полезная.

Лень – двигатель прогресса. Человеку лень воду таскать – он водопровод придумал, лень на себе что-то тащить – он колесо придумал, лень мозги напрягать, чтобы считать, – придумал счеты, а потом и калькулятор, а там и ваще… Но лень – вещь коварная, мягко стелет…

Пока я таскал воду в дом и в баню, отец уже затопил обе печи.

– Давай чуть перекусим, так, немножко, а то перед баней сильно наедаться не надо. А там и банька поспеет. Что-то странно – Сергей Иваныча не видно, – все еще возбужденно говорил отец.

Мы перекусили. Отец открыл одну из привезенных бутылок водки и с аппетитом хряпнул рюмку:

– Больше перед баней нельзя!

– Это кто такое правило придумал? – поинтересовался я.

– Это правило у каждого свое, оно звучит так: знай свой организм и свою меру. Если я выпью перед баней две рюмки, мне баня может быть не в кайф. А кто-то может и стакан жахнуть и ничего, а кто-то вовсе пить не станет. У каждого свой подход, – заключил отец.

– Я так понимаю, что все эти правила были наработаны методом проб и ошибок.

– Уж не без этого, – согласил отец.

Мы отправились в баню. Раздевшись в крошечном предбаннике, вошли в парилку. Отец начал поддавать пар, он понемногу плескал воду на раскаленные камни, и вода с низким шипеньем тут же обращалась в белый пар и вздымалась вверх.

Отец терпеливо, маленькими порциями подбавлял воду:

– Сразу много нельзя, а то камни быстро остынут. Процесс нарушится!

И вот наконец густой белый пар заполнил парилку, горячо обнял тело, стал капельками оседать на коже, смешиваясь с потом, и тело с благодарностью впитывало в себя жар, принесенный паром, расслабляясь и размякая всеми порами, мышцами, суставами, мыслями.

Очертания комнаты растворились в белом паре, и горячее облако, потеряв видимые границы, заполняло все воображаемое пространство, ища его пределы. Облако из нашей баньки слилось с паром из Сандунов, Тифлисских бань, бань в Стамбуле и римских бань, со старой баней для моряков в американском Челси. Поплыло время. Вертикальные черточки, отделяющие друг от друга дни, месяцы, года, века, растворились в этом тумане, и время вырвалось на волю и заклубилось вместе с горячим паром.

Вот мысль о Геродоте, который сказал, что видел, как наши предки парились в бане, но так и не понял, зачем они это делают: то ли в наказание, то ли в удовольствие. А вроде умный мужик был.

А вот Пушкин о Тифлисских банях, и Куприн о бане, и опять в глубь времени – святой Августин о нумидийских банях в своей «Исповеди», и, конечно же, «Ирония судьбы», и Высоцкий с «Банькой по-белому», и «Калина красная».

– Иди, я тебя веничком постегаю, – отец указал на полок.

Я смотрел на своего голого отца: поредевшие волосы, сиськи, как у бабы, большой отвислый живот. Всю жизнь я старался быть не как он, быть его противоположностью во всем. Он толстый и неуклюжий, я стал атлетом с черным поясом по тхэквондо; им мать командует, как хочет, у меня бабы рта не открывают; он любит рюмку пропустить – я вообще не пью; он инженер по железу, а я программист, он руками может собрать все что угодно, я могу все только на бумаге или компьютере. Но сейчас такое чувство, что что-то не так.

Я лег на полок, руки вдоль тела, щекой на доски, отсоединил мышцы от костей, и скелет остался лежать на досках без мышечного тонуса, вот-вот распадется на отдельные кости. Мозги начали плавиться внутри костяной коробки, и мысли испарялись из головы: а ну их на хрен, толку-то от них сейчас. Не жара, а жар проплывал сквозь все тело, не разбирая границ между кожей, кровью, печенью, почками, мышцами, размягчая тело в единую вязкую субстанцию сродни глине, из которой и был, видимо, сделан первый человек.

– Хватит! Пойдем обольемся холодной водицей. Жалко, реки нет, – сказал отец, тяжело дыша.

Я, находясь в первозданном размягченном состоянии, шатаясь, выбрался на улицу и опрокинул на себя ушат с ледяной колодезной водой. Отец сделал то же самое. Мы сели на деревянный приступ и привалились спиной к срубу бани. От тел шел пар. Холод стал возвращать моему телу форму, опять собирал его вместе, как детали конструктора, но это было уже новое тело.

– Ну, что скажешь? – радостно спросил отец.

– Ничего не скажу. Говорить не хочется, – отозвался я.

– Эту баню ни с какой не сравнишь. Эту баню еще мой дед построил, твой прадед, а мой отец, Трофим Иваныч, ее подремонтировал чуть-чуть, в ней уже четыре поколения парятся. Дед баню очень любил, не только париться, но саму баню. Когда мы приезжали, оставлял нас спать в доме, а сам шел спать в баню. С самого-самого детства помню, как каждую субботу отец говорил: «Ну, Егорка, пойдем в баню неделю отмывать».

– Тебя дед Егоркой называл?