Собачьи истории

– Оно всё ещё ждёт, – сказал Котуко.

На вершине сугроба не то стояло, не то сидело восьминогое Нечто, впервые возникшее три дня назад, и жутко завывало.

– Пойдём за ним, – сказала девочка. – Может, оно знает путь, что ведёт не к Седне.

Она схватилась за лямку, но задрожала от слабости. Нечто медленно заковыляло. Неуклюже карабкаясь на ледяные гребни, Нечто держало путь к западу, к суше, и ребята двинулись следом. А глухой гром от краёв льдины становился всё ближе. Береговой лёд на три мили¹²⁷ в ширину трещал и разламывался во всех направлениях, огромные льдины в десять футов шириной и площадью от нескольких ярдов до двадцати акров¹²⁸ сталкивались, ныряли, громоздились одна на другую или на не взломанный ещё край ледяного поля – и всё под ударами могучих волн, что сотрясали льдины и с пеной прокатывались меж ними.

Льдины-тараны составляли, так сказать, передовой отряд, брошенный морем на битву с береговыми льдами. Неумолчный грохот и удары ледяных глыб почти заглушали жуткий скрежет, с каким море загоняло куски пакового льда под крепкий ещё пласт – так поспешно суют игральные карты по край скатерти. На мелководье пласты льда громоздились один на другой. Нижние взрыхляли ил на пятидесяти футах¹²⁹ глубины, и прозрачные волны отступали перед заиленными льдинами, пока новый напор не гнал их снова вперёд. Вдобавок к береговому и паковому льду шторм и течение принесли айсберги – настоящие плавучие горы; они плыли от берегов Гренландии или от северного побережья залива Мелвилл¹³⁰. Айсберги двигались величаво, разбивали волны в белую пену; они надвигались на ледовые поля, словно флот былых времён под всеми парусами. Иной айсберг, готовый, казалось, сокрушить целый мир, беспомощно садился на мель, опрокидывался и валился в прихватившую ила пену, вздымая тучи мерзких брызг, в то время как другой, совсем не такой высокий и крупный, врезался в край ледового поля, раскидывал во все стороны тонны обломков и застревал, лишь пропахав борозду чуть не в милю¹³¹ длиной. Одни горы обрушивались на лёд подобно мечу и прорубали каналы с рваными краями, другие рассыпались градом многотонных обломков, и те долго катались и крутились меж торосами. Иные льдины, сев на мель, дыбились, громоздились над морем, кривились, точно от боли, тяжко валились набок, и через них перехлёстывали волны. Льдины сдвигались, сцеплялись, кружились, носились, принимали самые причудливые формы – и так повсюду, сколько хватало глаз, до самого северного края ледового поля. С того места, где были Котуко и девочка, эти потрясения казались лишь лёгкой рябью на горизонте, но с каждой минутой рябь приближалась, а со стороны земли слышались тяжёлые удары, словно где-то вдалеке била в тумане артиллерия. Это значило, что ледовое поле прижато к железным утёсам острова Байлот, земли, лежавшей к югу.

– Такого раньше никогда не было, – отупело и недоумённо повторял Котуко. – ещё рано. Почему лёд взломало сейчас?

– Пойдём за ним! – воскликнула девочка, указав на Нечто, которое бежало, хромая и рыская, впереди. Они побрели следом, волоча за собой санки, а шествие льдов громыхало всё ближе и ближе. Наконец ледовое поле треснуло, и трещины звёздами потянулись во все стороны, а потом разверзлись и залязгали, как волчьи пасти. Но там, где остановилось Нечто, на пригорке из старого льда в каких-нибудь полусотне ярдов¹³², движения не было. Котуко яростно рванул вперёд, и потащил за собой северянку, и достиг подножья холма. Лёд грохотал вокруг всё громче и громче, но холм стоял недвижимо, и когда девочка взглянула на Котуко, тот выбросил вперёд и вверх правый локоть – так инуиты показывают твёрдую землю, остров. Хромое восьминогое Нечто и впрямь вывело их на твёрдую землю, на гранитный островок с песчаной отмелью, лежавший недалеко от побережья; остров был так скрыт, скован, замаскирован льдом, что самый зоркий глаз не отличил бы его среди береговых льдов, и всё же под ногами теперь была твёрдая земля, а не раскалывающийся лёд. Ледовое поле дробилось, куски льда отлетали, раскалывались, разламывались, отмечая границу острова; спасительная отмель вдоль северного берега отводила в сторону натиск тяжеленных льдин, как отваливает пласт плуг на пашне. Оставалась, конечно, опасность, что какая-нибудь сдавленная со всех сторон ледяная громада взметнётся и начисто снесёт вершину острова, но Котуко и северянку это не пугало; они построили снежную хижину и принялись за еду под грохот и шипение льдин на отмели. Нечто исчезло, и Котуко, пристроившись возле плошки на корточках, гордо вещал о своей власти над духами. Прямо посреди его несуразных рассуждений девочка рассмеялась и стала раскачиваться взад-вперёд.

Из-за её плеча потихоньку, очень-очень медленно в хижину просунулись две головы: чёрная и рыжая; головы принадлежали двум самым виноватым и пристыженным псам, каких только можно представить. Одним был Котуко-пёс, другим – чёрный вожак. Оба раздобрели и выглядели лучше некуда, они совершенно пришли в себя, но были связаны друг с другом невиданным образом. Когда чёрный вожак удрал, на нём, как помните, осталась вся упряжь. Вероятно, он где-то повстречал Котуко-пса, они затеяли игру или драку, и плечевая лямка вожака зацепилась за витую медь ошейника Котуко, да так крепко, что ни одному из псов не дотянуться было до ремня зубами, чтобы его перегрызть; собачьи шеи оказались связанными воедино. Именно это, а также возможность вволю поохотиться для собственного брюха, их и вылечили. Оба были в полном здравии.

Северянка подтолкнула смущённых псов к Котуко и воскликнула сквозь брызнувшие от смеха слёзы:

– Вот он, Квайкверн, который вывел нас на твёрдую землю. Смотри: вот восемь ног, а вот и две головы!

Котуко перерезал упряжь и освободил собак, и оба пса, рыжий и чёрный, бросились к нему на грудь, чтобы объяснить, как именно они исцелились. Котуко провёл рукой по округлым, подёрнутым жирком собачьим бокам.

– Они нашли еду, – улыбнулся он. – Не думаю, что теперь мы скоро попадём к Седне. Их прислала моя торнак. Хворь их покинула.

Закончив приветствовать Котуко, оба пса, последние несколько недель вынужденные спать, есть и охотиться бок о бок, немедленно вцепились друг другу в глотку, и в хижине разгорелась отменная драка.

– Голодные псы драться не станут, – заметил Котуко, – они нашли тюленей. Давай спать, Еда у нас будет.

Когда они проснулись, у северного берега островка море очистилось, а лёд унесло в сторону суши. Нет ничего слаще для инуитского уха, чем шум прибоя, потому что он возвещает близкую весну. Котуко и девочка взялись за руки и улыбнулись. Свободный, ровный рокот прибоя среди льдов напомнил им ловлю лосося, охоту на оленя, запах цветущих карликовых ив. Было ещё так морозно, что прямо на глазах море между плавучими льдинами стало затягиваться корочкой льда, зато над горизонтом пылала багровая полоса – отсвет утонувшего солнца. Это больше походило на то, как если бы солнце зевнуло во сне, чем на настоящий восход, и хотя свет лился всего несколько минут, он значил, что солнце повернуло на лето. И этого, чувствовали они, ничто изменить не сможет.

Обоих псов Котуко застал снаружи, они цапались над тюленьей тушей: шторм пригнал к берегу рыбу, а тюлени пришли следом. Этот тюлень стал первым из двух или трёх десятков тех, что приплыли к острову за день, и пока море не схватилось окончательно, сотни чёрных голов маячили на мелководье и среди плавучих льдин.

Было очень здорово снова отведать тюленьей печёнки, и до краёв наполнить плошку жиром, и смотреть, как на три фута¹³³ вверх взлетает пламя. Но как только молодой лёд окреп, Котуко и северянка нагрузили полные санки, запрягли собак и заставили их тянуть так, как псы ни разу в жизни не тянули: и подумать было страшно, что могло за это время случиться в посёлке. Погода была такой же ненастной, как обычно, но тянуть санки, гружёные едой, куда веселее, чем охотиться на пустой желудок. Они зарыли в лёд на берегу двадцать пять освежёванных тюленьих туш и теперь спешили к своим. Котуко объяснил собакам, что от них нужно, и псы сами отыскали дорогу; хоть и не было на пути приметных мест, но через два дня упряжка лаяла у посёлка Кадлу. Всего три собаки залаяли в ответ, остальных съели, и в жилищах было почти темно. Но когда Котуко завопил «Оджо\» (варёное мясо), послышались слабые голоса, а когда он перекликнул жителей поимённо, все, к счастью, оказались налицо.

Часом позже в жилище Кадлу ярко пылали плошки, согревался растопленный снег, котелки напевали песенки, а с потолка даже закапало; Аморак приготовила угощение для всего посёлка, её малыш грыз кусок зернистого тюленьего жира, а охотники медленно и методично до отвала наедались тюленьим мясом. Котуко и северянка рассказывали, что с ними приключилось. Два пса сидели промеж них; когда одного из псов называли по имени, тот настораживал ухо, но вид сохранял весьма смущённый. Инуиты считают, что раз собака повредилась умом и всё же поправилась, хворь ей больше не грозит.

– И торнак про нас не забыла, – говорил Котуко. – Налетел шторм, лёд взломало, и тюлени приплыли за рыбой – за рыбой, которую нагнало штормом. Теперь свежие тюленьи отдушины в двух днях пути. Пусть лучшие охотники пойдут туда завтра и привезут тюленей, которых я добыл: двадцать пять туш зарыто во льду. Когда мы их съедим, пойдём на большой лёд за другими.

– А чем займёшься ты! – спросил шаман таким голосом, каким обращался прежде к одному лишь Кадлу, самому богатому их тунунирмиутов.

Котуко посмотрел на северянку и невозмутимо ответил:

– Мы будем строить дом.

И указал рукой на северо-запад от жилища Кадлу, потому что именно там полагается строить жилище женатому сыну или замужней дочери.

Девушка повернула руки ладонями вверх и немного удручённо покачала головой. Она была не из местных, её подобрали голодной, и ей нечего было принести в дом.

Аморак мигом вскочила с лежанки, на которой сидела, и стала бросать на колени девушке разные разности: каменные плошки, железные скребки для шкур, жестяные котелки, оленьи шкуры, расшитые зубами мускусного быка, н настоящие стальные иголки, какие в ходу у моряков, – отличнейшее приданое, какого можно только пожелать на краю Полярного круга; северянка склонила голову чуть не к самому полу.

– Этих тоже возьми! – рассмеялся Котуко, и по его знаку оба пса ткнулись холодными носами в лицо невесте.

– Так, – важно откашлялся ангекок. давая понять, что теперь он всё обдумал. – Как только Котуко вышел из посёлка, я отправился в Песенный Дом и сотворил заклинание. Я колдовал все эти длинные ночи, призывая Дух Оленя. Это от моих песен разгулялся шторм, разломавший льды, это они привели к Котуко собак, когда лёд чуть не переломал ему кости. Моя песня пригнала вслед за разбитыми льдами тюленей. Телом я был в квагги. но дух мой витал надо льдами и направлял Котуко и псов на всё, что они совершили. Я сделал всё это.