Собака Баскервилей. Острие булавки (сборник)

– Да, я начинаю понимать, – протянул Магглтон. – Все остальное тоже укладывается в эту версию. К тому же родовое сходство оказалось палкой о двух концах – из-за него никто из служителей пирса не видел, как он оттуда уходил…

– А никто и не пытался его увидеть, – добавил священник. – Никто ведь не сказал им, что следует присматриваться к спокойному, гладко выбритому джентльмену в каракулевом пальто. Вся тайна его исчезновения вращалась вокруг вашего описания здоровяка в шарфе. Но истина очень проста: актер в каракулевом пальто убил миллионера в красном шарфе. Теперь тело несчастного лежит на берегу. Это как синяя и красная фигурки. И только потому, что одну из них вы увидели раньше другой, вы ошиблись и неправильно определили, кто из них был красным от жажды мести, а кто посинел от страха.

Тут двое или трое ребятишек, что-то не поделив, устроили возню на песке, священник призывно махнул им лопаткой, подзывая, и выразительно постучал по игровому автомату. Магглтон догадался: он это сделал, чтобы они ненароком не наткнулись на страшную, мокрую, оплетенную сетью груду у воды.

– Придется расстаться еще с одним пенни, – сказал отец Браун, – а после можно будет идти домой пить чай. Знаете, Дорис, мне ужасно нравятся эти крутящиеся игры, которые все кружатся, кружатся, как хоровод. В конце концов, ведь по замыслу Творца все солнца и все звезды тоже водят вечный хоровод. Ну а другие игры, в которых кто-то кого-то должен догнать, где бегуны – соперники и идут рядом, норовя обогнать друг друга… Что ж, случаются вещи и похуже. Мне бы очень хотелось думать, что мистер Красный и мистер Синий так и будут весело прыгать друг за дружкой, свободные и равные, и никогда не сделают друг другу ничего плохого. «Любовник преданный, вовек, вовек тебе не целовать…» И не убить! Счастливый мистер Красный!

Он не изменится, хоть ты не знаешь утоленья.Всегда тебе скакать, ему же Синим оставаться. [36]

Выразительно прочитав эти странные строки из Китса, отец Браун сунул деревянную лопатку под мышку и, взяв за руки двух-трех ребятишек, с важным видом повел их пить чай.

По-быстрому

Поразительная история о двух странных гостях еще помнится на той части суссекского побережья, где большая спокойная гостиница под названием «Майское дерево и венок» выходит фасадом в сад, примыкающий к морскому пляжу. В то солнечное утро две фигуры в причудливых одеяниях нарушили покой этого умиротворенного места. Одна из них, освещенная ярким солнцем, не осталась незамеченной, пожалуй, всеми, кто был на берегу, и причина тому – блестящий зеленый тюрбан, обрамлявший коричневое лицо с черной как смоль бородой. Однако вторая фигура могла кое-кому показаться еще более странной и нелепой, поскольку голову этого человека венчала мягкая черная шляпа священника, и у него были светло-рыжие усы и настоящая львиная грива волос того же цвета. Второго и до этого частенько видели на песчаном пляже, где он предавался молитвам или проводил службы общества Оркестр Надежды о вреде алкоголизма для молодежи, при этом не выпуская из рук маленькой деревянной лопатки, но чтобы он входил в гостиничный бар, было делом неслыханным. Прибытие этих необычных господ ознаменовало развязку нашей истории, но не ее начало, и для того, чтобы пролить свет на все хитросплетения этой загадки, лучше начать с самого начала.

36

Измененные строки из «Оды к греческой вазе» Джона Китса. В действительности у автора: «Любовник смелый…», «Счастливые деревья», «Ей не увясть, хоть ты не знаешь утоленья. Всегда тебе ее любить, а ей невинною остаться».

За полчаса до того, как две столь приметные фигуры вошли в гостиницу, обратив на себя взгляды всех, кто был поблизости, две другие, очень неприметные фигуры вошли туда же, оставшись совершенно незамеченными. Один, рослый, крепкий и достаточно красивый мужчина, обладал тем не менее даром занимать очень мало пространства, он словно все время оставался в тени, и лишь самый внимательный осмотр его ботинок мог подсказать, что это инспектор полиции в штатском и, надо сказать, в очень простом штатском. Второго, вовсе непримечательного маленького человечка, тоже в простой одежде, только в церковном облачении, никто и никогда не видел, читающим проповеди на берегу.

Эти двое путников тоже оказались в просторной курительной комнате с баром, куда их привели причины, определившие ход событий того трагического дня. Нужно пояснить, что в то время в уважаемой гостинице под названием «Майское дерево и венок» шел ремонт, хотя некоторые ее постояльцы в этом «преображении» склонны были видеть «обезображивание». Именно такого мнения придерживался местный брюзга мистер Рэггли, взбалмошный старик, имевший привычку заказывать вишневую наливку, садиться в углу и начинать ругаться на чем свет стоит. Как бы то ни было, из гостиницы убрали все, напоминавшее о том, что когда-то это был английский трактир, и теперь ярд за ярдом, комната за комнатой, она стремительно превращалась в нечто, похожее на бутафорский дворец левантийского ростовщика из какого-то американского фильма. Пока что единственным местом, где отделочные работы закончились и где посетители все еще чувствовали себя уютно, являлся этот просторный зал, куда можно было попасть прямиком из холла. Раньше он носил гордое название «распивочная», теперь же загадочно именовался «бар-салон» и был «отделан» в азиатском стиле. Восточный дух ощущался здесь повсюду. Там, где раньше на крючках висели ружье, картины из охотничьей жизни и в стеклянном ящике стояло чучело рыбы, теперь красовались складки восточных занавесей, изогнутые кинжалы, тальвары и ятаганы, словно все это заранее было приготовлено для появления господина в тюрбане. В действительности же, всех, кто появлялся в гостинице, сгоняли в этот приведенный в порядок и украшенный «салон», поскольку в остальных предназначенных для приема гостей помещениях все еще шел ремонт. Возможно, по той же причине даже эти немногочисленные гости оставались в основном предоставленными самим себе – управляющие и другие служащие были почти все время заняты объяснениями со строителями, и общаться с посетителями им был недосуг. Так или иначе, двум путешественникам, которые прибыли первыми, пришлось битый час дожидаться обслуживания. В баре не было ни души, и через какое-то время инспектор, потеряв терпение, принялся трезвонить в звонок и колотить по стойке, но маленький священник в это время уже сидел на диване с таким видом, будто торопиться ему было совершенно некуда. Более того, его полицейский друг, повернув голову, увидел, что круглое лицо священника приобрело отстраненный вид, что, впрочем, случалось с ним не так уж редко. Через очки, напоминающие два лунных диска, он неотрывно смотрел на недавно украшенную стену.

– Может, вам дать пенни за ваши мысли? – вздохнув, произнес инспектор Гринвуд, отворачиваясь от стойки. – Больше, похоже, мои деньги никому не нужны. Это, кажется, единственное место во всем доме, где нет ни стремянок, ни свежей побелки. Зато тут даже некому кружку пива подать.

– О… Мои мысли не стоят пенни да и кружки пива тоже, – ответил клирик, принявшись протирать очки. – Не знаю почему… Просто я вдруг подумал, до чего легко здесь совершить убийство.

– Везет же вам, отец Браун, – улыбнулся инспектор. – Вы вот постоянно какие-то загадки раскрываете, убийц разоблачаете, а мы, бедные полицейские ищейки, только то и делаем, что сидим без дела и ждем, пока хоть какое-нибудь, хоть завалящее убийство перепадет и нам. Но почему вы решили, что… А, понимаю, вы смотрите на все эти турецкие кинжалы на стене. Здесь слишком много вещей, которыми можно кого-то убить, вы ведь об этом, верно? Но на обычной кухне их не меньше: разделочные ножи, кочерги, да что угодно. Убийца всегда найдет оружие.

Отец Браун, похоже, собрался с мыслями и несколько рассеянно кивнул в знак согласия.

– Убийство само по себе – штука нехитрая, – сказал инспектор Гринвуд. – Что может быть проще? Я вот мог бы убить вас хоть сейчас, и это было бы гораздо проще, чем получить выпивку в этом чертовом баре. Единственное, что есть сложным в убийстве, – это совершить его так, чтобы тебя не признали убийцей. Вся беда в скромности убийц, в их глупом нежелании признаваться в авторстве своих шедевров. Даже в комнате, доверху забитой кинжалами и саблями, они не станут убивать! – пожаловался инспектор. – И все эта странная навязчивая идея, что убивать надо, видите ли, так, чтобы никто не узнал, будто это твоих рук дело! Если бы не это, каждая лавка ножовщика была бы завалена горами трупов. И это, кстати, объясняет единственный вид убийства, который невозможно предотвратить. Правда, когда такое происходит, нас же, бедных полицейских, и обвиняют в том, что мы сидим сложа руки вместо того, чтобы работать. Когда сумасшедший убийца решает убить короля или президента, ему невозможно помешать. Нельзя заставить короля жить в погребе, и президента в сейф не спрячешь. Любой, кто не боится славы убийцы, может убить его. В таких случаях сумасшедший превращается в некое подобие мученика, человека, который живет по своим законам, что называется, не от мира сего. Настоящий фанатик может убить любого, кого захочет.

Прежде чем священник успел что-либо ответить, в зал ввалилась шумная компания коммивояжеров, веселых, как стая дельфинов, и один из них, самый большой и сияющий (с такой же большой и сияющей булавкой в галстуке), огласил комнату таким зычным гласом, что тут же, словно охотничья собака на свист хозяина, примчался бойкий услужливый управляющий, которого полицейскому в штатском так и не удалось вызвать.

– Тысяча извинений, мистер Джукс, – взволнованно улыбаясь, воскликнул управляющий с аккуратненьким напомаженным завитком волос на лбу. – У нас сейчас не хватает рук, так что приходится самому разрываться.

Мистер Джукс великодушно, но довольно шумно велел нести всем выпивку, в том числе и самому управляющему, который так старался услужить, что чуть ли не поклоны ему бил. Мистер Джукс был представителем одной очень известной фирмы, торгующей вином и прочими спиртными напитками, поэтому в подобном месте чувствовал себя королем. Он завел длинный монолог, в котором в основном поучал управляющего, как вести дела гостиницы, и все вокруг как будто с вниманием прислушивались к его басовитым речам. Полицейский и детектив заняли маленький столик с невысокой скамеечкой в углу, откуда они наблюдали за событиями, разворачивающимися в «баре-салоне», до того неожиданного момента, когда полицейскому пришлось решительно вмешаться в происходящее.

Ибо следующим, что произошло, как уже говорилось, было поразительное появление коричневого азиата в зеленом тюрбане, которого, что еще более поразительно (если это вообще возможно), сопровождал священник-нонконформист. Появились они точно вестники Страшного суда. Но на этот раз недостатка в очевидцах этого знамения не было: молчаливый, но наблюдательный мальчишка, который уже час чистил лестницу (как видно, особым усердием он не отличался), смуглый, дородный, неповоротливый бармен и даже приветливый, но суетливый управляющий – все они были очевидцами этого чуда.

Как говорят скептики, явления эти имели совершенно естественную природу. Человек с гривой русых волос и в напоминавшем церковное облачении был известен не только своими проповедями на берегу. Имя его знал весь современный мир, поскольку был это не кто иной, как преподобный Дэвид Прайс-Джонс, человек, сделавший знаменитым принцип «трезвость и очищение для англичан всего света». Это был поистине выдающийся оратор и общественный поводырь. Когда-то у него родилась мысль, до которой уже давным-давно следовало бы додуматься сторонникам «сухого закона». Идея проста: если трезвость – дело праведное, значит, пророк, возможно, первый в истории сторонник запрещения спиртных напитков, тоже достоин определенного уважения. Он вступил в переписку с виднейшими представителями магометанской религиозной мысли и в конце концов сумел убедить некоего известного мусульманского вероучителя (одно из имен которого было Акбар, а остальные являлись непереводимой скороговоркой с упоминанием Аллаха и его характеристик) приехать в Англию с курсом лекций о существующем издревле мусульманском запрете на спиртные напитки. Никто из них до этого не бывал в общественном питейном заведении, и сюда они попали случайно, благодаря упомянутым выше обстоятельствам: зашли в добропорядочную чайную комнату, а их препроводили в недавно преображенный «салон». Все, возможно, могло бы закончиться хорошо, если бы Великий Трезвенник по простоте сердечной не подошел к барной стойке и не попросил стакан молока.