Собинов

Но многим эта смелость артиста понравилась.

Музыкальные круги Мадрида были взбудоражены, и интерес к русскому певцу все возрастал. Собинов прекрасно знал, какие трудности его ожидают в «Манон», но считал, что если он дебютирует в какой-либо иной из опер, предусмотренных контрактом, то это будет выглядеть, будто он струсил, уклоняется от принятия боя. Удачный же исход спектакля сразу поднимал цену русского искусства (об этом Собинов беспокоился всегда, где бы он ни выступал) и создавал певцу положение в Мадриде. В «Манон» Собинову было интересно выступить еще и потому, что эту оперу он совсем недавно с громадным успехом пел в «Ла Скала». Признание его Де-Грие итальянцами вселяло в артиста бодрость и надежду.

Однако Собинов даже не подозревал, сколько трудностей придется ему преодолеть на этом пути.

Неожиданно для всех вместо молоденькой способной певицы Бальдасаре, выступавшей с Ансельми в этой опере, была назначена петь другая, некая француженка — посредственная певица, но протеже антрепренера. История эта стала известна публике. И вот во время спектакля «при первой неудачной ноте певицы сверху раздался кошачий концерт и продолжался до конца акта, — писал Собинов. — Меня, должно быть, в виде вознаграждения за похмелье в чужом пиру вызывали потом одного три раза…» Так скромно писал артист о своем успехе. Но это не было «похмелье в чужом пиру». Испанская публика, пресса, представители общества признали Собинова первоклассным певцом. Он имел большой успех, и этот успех был тем более замечателен, что прорвался среди явно скандального настроения публики.

Где бы ни пел Собинов — в России или за границей, он всегда испытывал большое волнение при первой встрече с незнакомой аудиторией. Выступать же в такой напряженной обстановке ему еще не приходилось. Он вспоминал потом, что волновался в тот вечер так, что моментами действовал на сцене совершенно бессознательно и забывал, какие слова ему нужно петь. Только исключительная сила воли и огромное самообладание помогли артисту хорошо провести весь спектакль. Зато на втором спектакле «Манон», в котором пела уже другая певица, Собинов чувствовал себя вполне спокойно и уверенно. Этот спектакль окончательно закрепил за Собиновым симпатии мадридцев. На сцене ему устроили овацию плотники, машинисты, осветители и другие рабочие.

Но наибольший успех в Мадриде принесло русскому певцу выступление в опере «Искатели жемчуга».

Последний исполнитель партии Надира, любимец Испании, известный во всей Европе тенор Гайяре пел в этой опере накануне смерти, и после этого «Искатели жемчуга» в течение восемнадцати лет не ставились на сцене.

Юлиан Гайяре (Гаяре, Гаярре — по другому написанию), уроженец Пиренеев, после окончания Мадридской консерватории совершенствовался в Милане.

Исключительной красоты голос и одухотворенность исполнения сразу же выдвинули его в ряды первоклассных певцов итальянской школы.

Взыскательный, строгий художник, Гайяре не раз на время уходил со сцены и брался за совершенствование своего мастерства. Слушая восторженные воспоминания мадридских музыкантов о Гайяре, Собинов припомнил, что он слышал о нем от Фигнера, который высоко ценил замечательного певца и многому от него научился. В семидесятых годах молодой Гайяре пел в России, и его, как необычайно одаренного, выделял из состава итальянской труппы в «Музыкальных фельетонах» П. И. Чайковский.

Собинов был первым певцом, который отважился выступить в партии Надира на мадридской сцене после смерти Гайяре.

Опера Жоржа Бизе «Искатели жемчуга», несмотря на наивную, избитую фабулу, обошла все сцены мира и была очень любима певцами. Для каждого из исполнителей там имелись удачные, красивые арии. Обаятельная свежесть музыки, напевность и широта мелодий сделали ее популярной и среди любителей оперного искусства. В этом раннем произведении Бизе еще не поднимается до высот жемчужины своего творчества — «Кармен», но и здесь уж ясно чувствуется богатый мелодический дар композитора, способность создавать разнообразные и сильные музыкальные характеристики. А в партии Надира — вольного охотника за дикими зверями — Бизе удалось нарисовать не только обаятельный музыкальный образ, но и наделить его индивидуальной интонационной характеристикой.

Так же выпукло обрисован и характер друга Надира — вождя племени Зурги. В партии Лейлы, хотя и очень красивой, больше чувствуется зависимость композитора от привычных, укоренившихся приемов письма для колоратурного голоса.

Действие оперы происходит в Индии, на берегу моря. Оркестровое вступление и хоры создают запоминающийся южный пейзаж, изящными штрихами, музыкальными намеками передается и восточный колорит — так, как он в то время представлялся европейцам.

Л. В. Собинов-Надир.

Вершиной вокального мастерства и красоты звучания является рассказ Надира. Его знаменитая ария «В сияньи ночи лунной» глубоко впечатляет поэтичностью. Благоуханием южной ночи веет от широко льющейся, напоенной чувством любовной истомы мелодии арии. Разучивая впервые эту партию для постановки в Москве (в 1903 г.), Собинов немало труда положил, чтобы добиться той ровной, неиссякаемо льющейся звуковой волны, которая навевает мечтательное настроение и без которой на сцене нет настоящего Надира. Вот что писал об исполнении этой арии Собиновым его современник, музыкальный критик Э. Старк:

«Очень удавшаяся Бизе плавная мелодия, полная восточной неги, с интересными модуляциями, звучала у Собинова с неизъяснимой красотой выражения. Если закрыть глаза, можно было подумать, что эти звуки не принадлежат человеческому голосу, что это поет скрипка, вышедшая из мастерской Страдивари или Гварнери и находящаяся в руках какого-то совершенно непостижимого виртуоза. Так ровны, так чисты были эти звуки, так сладостно прекрасны и так мечтательны…»

Эта мечтательность была не только в музыкальной, речевой характеристике Надира-Собинова, но и в пластической. И здесь Собинов сумел найти очень своеобразные краски для обрисовки внешности героя. Белый восточный костюм, белая шапочка, покрывающая непослушные черные кудри, мечтательные глаза, кажущиеся огромными из-за коричневого цвета лица, очаровательно-молодая улыбка и, наконец, необыкновенная мягкость всех движений, так свойственная народам Востока.

Спектакль «Искатели жемчуга» явился настоящим праздником для мадридцев. Сколько лет из-за своего пиетета к памяти Гайяре они лишены были удовольствия слушать одну из любимейших опер! Был он праздником и для Собинова. Русский певец с честью выдержал испытание: мадридская публчка бурно приветствовала артиста. Успех певца еще более возрос на втором спектакле, когда он, к большому удовольствию мадридцев, поднял заключительную ноту на октаву вверх, как делал Гайяре.

Но и после такого выдающегося успеха в первых спектаклях «Манон» и «Искателях жемчуга» Собинов по-прежнему строго относился к каждому спетому спектаклю. Даже еще взыскательнее. Артист жадно вслушивался в разговоры музыкальных критиков, журналистов, музыкантов и певцов, с которыми успел перезнакомиться на спектаклях, наблюдал выражение лиц сидящих в зрительном зале, когда подходил ближе к рампе, стараясь постичь искусство воздействия артиста на слушателей. Он многому научился у этой строгой, предельно искренней аудитории, так непосредственно и бурно радующейся мастерству артиста и столь жестоко карающей за малейшую ошибку. Именно здесь, на мадридской сцене, Собинов вдруг необычайно ясно почувствовал, чего удалось достичь ему как певцу и артисту за последние годы. Помог этому, пожалуй, непосредственный мгновенный отклик на каждую интонацию певца всего зрительного зала. Здесь Собинов с особенной остротой ощутил эту связь и> понял, что именно она-то и есть главный критерий мастерства артиста, что ради духовного сближения в эти минуты артиста и зрителя и стоит трудиться.

«Когда вместе с залом аплодируют и хор, и рабочие на сцене, и сторожа — вот это значит, что искусство исполнило в данную минуту свою первую священную заповедь: оно дошло до человеческой души и на безмерную высоту отделило ее в эту минуту от грешной неприхотливой оболочки, — писал Собинов из Мадрида другу и товарищу В. П. Коломийцеву. — Это я говорю по совести. Эти минуты и для меня лучшие в жизни. Ради них я не спал ночей, шатался по комнате из угла в угол, мучился, решая вопрос — чего мне не хватает в том или другом месте оперы..»