Собирается буря

Высоко над головами показалась стая диких гусей, и вновь черные тени заслонили солнце. Некоторые воины замерли посреди битвы и посмотрели наверх. Они не могли ни о чем думать, не находилось нужных слов для выражения того, что творилось в сердце при виде безмолвных призраков с черными крыльями, проплывающих где-то далеко в небе и скрывающихся на западе в лучах палящего и исчезающего за линией горизонта солнца.

В одно мгновение произошли три события. Чанат застонал, перестал сражаться и укрылся среди горстки других воинов. Аттила прямо перед глазами гуннов, объятых ужасом, уронил голову и схватился за грудь. Затем из его рук выпал меч. Каган немного покачнулся, и в этот момент воины увидели, что в предводителя попала стрела с черным оперением. Рана не была пустяковой. Наконечник застрял между ребрами в плотной грудной мышце, хотя и не задел сердце. Аттила отломал древко и откинул его прочь, прикрыл рану кожаной курткой, завязал узлом и снова выпрямился.

Почти в тот же самый миг донесся таинственный звук откуда-то издалека, приглушенный и зловещий, проникший сквозь пелену пыли. Сражающиеся замерли и зашатались, будто сонные. Один из кутригуров остановился, занеся руку для удара, и повернулся в сторону. В тот момент его могли убить, но снова донесся звук, и противник — Есукай, бок которого от плеча до бедра был залит кровью, — также затих и как слепой посмотрел на запад.

В третий раз послышался этот звук, невероятно печальный, заставивший дрожать воздух и землю. Кутригуры перестали сражаться. Старый вождь повернулся и застыл. Словно некий невидимый бог дал сигнал закончить битву. На ратном поле воцарилась тишина. Оно замерло в ожидании.

Глава 8 Захваченные в плен, раненые и проклятые

Пыль рассеивалась, ее относило ветром в сторону. Невысокие костры все еще потрескивали, деревенские лачуги были охвачены пламенем, но колючие заросли исчезли, оставив после себя лишь пепел там, где горел огонь. Казалось, будто пролегла граница в какой-то сложной и смертельной игре.

Воздух становился чище. Небо приобрело насыщенный темно-синий цвет. На нем блуждало одинокое золотое светило.

Кутригуры и их враги, посмотрев в одну сторону, увидели вдалеке пламя, вспыхнувшее на горизонте. Небольшое, но заметное, оно появилось на востоке в пяти милях от того места, где сражались воины. Там находился лагерь кутригуров. В темно-синее небо взвился столб дыма, будто это был дым из горна или черный дым из проклятых нефтяных промыслов на диком побережье Хорезма, затмевающий даже далекий чистый свет, озаривший небеса.

Последний друг Аттилы — черный огонь.

Наверху по низкому холму, вероятно, на расстоянии полумили, двигалась, еле переставляя ноги, толпа несчастных. Не армия доблестных воинов явилась на зов о помощи в трудный час, вознаграждая за некогда проявленный гуннами героизм. Как и говорил Аттила, спасители отличались не силой, а слабостью: исхудавшие руки старцев были скрючены, женщины связаны вместе самодельной пеньковой веревкой, дети едва шевелились и капризничали. Около сотни из них, а возможно, больше, испуганно держались за копье.

Громкий сигнал рога донесся снова. Это трубил Гьюху. Вместе с Кандаком и отрядом из двадцати человек он показывал на небо на востоке, где опускалась темнота. Затем вскочил на коня рядом с пленниками, связанными, закованными в кандалы и подавленными. Рог, в который трубил гунн, имел форму огромного полумесяца из слоновой кости желтого цвета, потрескавшегося от времени. Это был священный рог жрецов-кутригуров, выкопанный много лет назад из-под земли — полый внутри клык какого-то древнего животного, чьи кости выпали из желтой пыли в осыпавшемся известняковом холме. Его потомки, вероятно, уже более не топтали поверхности земли.

Кутригуры долго не отрывали взгляда от своих соплеменников, закованных в кандалы. Глаза уже немного подводили старого вождя, особенно при тусклом освещении. Но многие из воинов, присмотревшись, заметили пожилых отцов и матерей в числе захваченных, сестер, слишком юных для того, чтобы сражаться с помощью маленьких изогнутых ножей, жен с младенцами на руках, завернутых новорожденных или едва научившихся ходить малышей, державшихся за взрослых. Их запястья и лодыжки были туго затянуты веревкой. Двадцать воинов, двигаясь по бокам, держали копья наготове по направлению к груди и горлу пленников, окружив их и не выпуская в сторону. Любой, кто пытался вырваться и убежать, был тут же пронзен мечом. Зловещие охранники ехали молча и невозмутимо. Очевидно, они выполнят все, что пообещали. Но всего лишь двадцать человек! Но этого оказалось больше, чем достаточно для достижения поставленной цели.

Пусть будут они прокляты. Прокляты те самозванцы, которые перехитрили их, обошли с флангов даже в центре битвы, выслали тайком подкрепление, напавшее на беззащитный лагерь, когда мужчины были далеко и сражались с врагом.

Некоторые из молодых и импульсивных кутригуров, оскалив зубы, повернулись к неприятелю, желая нанести последний безжалостный удар. Вместе со своим вожаком они ринулись в бой. Того свирепого воина с синими татуировками и с растрепавшимся пучком волос, которого гунны заприметили уже давно, но не могли достать или подобраться ближе, нельзя было снова упустить. Когда изможденные кутригуры опять решили идти в атаку, горя желанием ворваться и покончить с презренными бандитами и дерзкими незваными гостями, их вожак поднял меч правой рукой. Одновременно, словно в зеркальном отражении, будто не существовало ни времени, ни расстояния, командир отряда из двадцати всадников на холме поднял копье и направил в бредущего рядом связанного пленника. Им оказалась худощавая девочка-подросток, которая вздрогнула и сжалась.

Вождь кутригуров все это видел и громко прокричал приказ остановиться. Девочка была его дочерью.

Ситуация стала безвыходной.

С мрачным выражением лица старый вождь долго смотрел на холм, где стояло столько соплеменников в веревках и цепях. Он думал о великом становище у реки, оставленном утром в полном порядке. Теперь поселение превратилось в почерневшие от огня руины, в чем сомневаться не приходилось. Скот наверняка зарезали, лучших лошадей забрали и отогнали в другое место, а остальных закололи, и они умирали от жажды, открыв рот, лежа на вздувшихся животах и дергая ногами в нарастающей агонии на извилистом берегу реки. На мгновение кровь снова вскипела в старых тонких жилах вождя, и вновь захотелось помчаться во весь опор и, невзирая ни на что, покончить с врагами, принеся в жертву и молодых, и пожилых.

«Можно с удовольствием предать смерти ненавистных врагов, — размышлял вождь. — А младенцев? Их еще больше там, откуда пришли пленные. А вас, наши враги? — Вождь повернулся и осмотрел истощенных и окровавленных воинов, стоящих за жалкими рядами столбов. — Вы — трусливые собаки и предатели, озлобленные шпионы. Должна быть возможность уничтожить вас. Хоть бы одна-единственная…»

Но это неправильно. В горе и в приступе ярости кутригуры накинулись бы и убили его, покончив со своим вождем.

Необходимо как-то извлечь пользу из ситуации. Нужно действовать так, как подобает настоящему вождю в трудный час, или остальные набросятся на него, как волки на оленя, и разорвут.

Медленно кутригур двинулся на коне к линии боя. При нем не было оружия, кроме деревянной палки. Воины расступились в разные стороны. Вождь остановился перед остатками колючих зарослей. Все кутригуры сделали несколько шагов назад. Предводитель врагов снова сел на лошадь, чтобы встретиться с вождем. Правый бок Аттилы был промокшим и темным, но он сидел невозмутимо и прямо, не шатаясь. Конь оказался грязным маленьким пегим жеребцом с жестоким взглядом — бойцовским. Это старый вождь сейчас уже знал. Он понимал и то, что те несколько дюжин человек оказались такими воинами, с которыми встречаться еще не доводилось. На них божье проклятье…

Два предводителя посмотрели друг на друга.

— Значит, — сказал вождь, — ты нападаешь на наших женщин и убиваешь детей. Пронзаешь мечом младенцев. Вот как ты сражаешься, как одерживаешь победу!

— Твои глаза стали слабы, старик, — ответил Аттила. — Взгляни-ка снова. Так ты мог сделать, не мы. Женщины и дети все еще живы, а вот многие славные воины — нет.

— Ты — порожденье…

— Я — милосердный человек, — сказал Аттила. — Что приказать мне своим воинам? Убить женщин и детей у тебя на виду? Всех пленных зарежут прежде, чем ты доскачешь и остановишь моих людей. Успеешь только несколько раз вдохнуть. Гунны все делают быстро. — Аттила улыбнулся. — Но у меня нет желания убивать слабых и беззащитных. Мои воины милосердны, как и я. Давай договоримся.