Собиратель чемоданов

— Ну и ну!

— Пока победили радикалы. Так сумели обработать общественное мнение, что на референдуме все единогласно проголосовали за поправки. Теперь в Конституции новая глава — «Чемоданы и личность». Между прочим, составлена наверняка бездарно. Но, разумеется, ко мне за советом обратиться не догадались, нашлись другие умники.

У Чемодасы ревниво заныло в груди. Ведь он еще в школе как-то получил звание лучшего правоведа. Да и по сочинению у него всегда были одни пятерки. Если бы ему не пришлось покинуть Чемоданы, его наверняка включили бы в состав комиссии по выработке проекта поправок к Конституции и прочему законодательству. И возможно, одну из поправок даже назвали бы его именем.

14. — А началось с невинного, казалось бы, вопроса: как я отношусь к Последнему Чемодану? — продолжал Упендра.

— И что ты ответил? — машинально спросил Чемодаса.

— Разумеется, согласился, чтобы не разводить неуместных дискуссий. Сказал, что вполне допускаю его существование. Тогда меня спросили, действительно ли я так думаю. Я сказал: «А почему бы и нет, хотя какое это имеет значение, верю я в него или не верю? Главное, чтобы другие верили. Особенно молодежь». [85]

85

Вопрос о Последнем Чемодане задается всем, кто дает показания в суде. Но Упендра и здесь, как и во многих других случаях, рассуждает совершенно не по-чемоданному. Не верить в Последний Чемодан невозможно, поскольку это — объективная реальность. Заданный Упендре вопрос состоял не в том, существует ли Последний Чемодан, а в том, признает ли его Упендра в качестве высшей ценностью и способен ли, если понадобиться, пожертвовать собой ради его неприкосновенности, как это сделал, например, Чемодаса. Столь редкая неосведомленность в вопросах судопроизводства, как и в вопросе о существовании Последнего Чемодана, поистине удивительна и не может быть объяснена тем, что Упендра, будучи домоседом, никогда не бывал в суде и не доходил до границ чемоданного пространства. — сост.

— Ну, это уж ты слишком, — с осуждением и даже со страхом произнес Чемодаса, — Теперь-то ты, надеюсь, убедился?

— Теперь убедился, и даже очень рад, что этот чемодан действительно есть. С ним как-то спокойнее. Я считаю, если бы даже его и не было, то следовало бы его придумать, на всякий случай.

Чемодаса хотел возразить, но вдруг осознал, что теперь, после всего происшедшего, ему и самому при мысли о Последнем Чемодане становится «как-то спокойнее».

— Что же было дальше на суде? — спросил он.

— Да ничего. Слушание отложили, потому что начались беспорядки: митинги, собрания, дебаты. Кончилось всеобщим референдумом. Меня об этом никто не информировал, все происходило за моей спиной, да это и к лучшему, по крайней мере я не несу никакой ответственности за то, что они там напринимали. Потом снова был суд. В общем, мне предложили — на выбор: или высшая мера, или пожизненное изгнание.

— Пожизненное изгнание? Раньше такого не было, — удивился Чемодаса, — И что же ты выбрал?

— Странный вопрос. Конечно, высшую меру. Головы-то все равно нет.

— А они?

— Сказали, раз головы нет, чтобы выбирал из того, что остается.

— А ты?

— Слушай, тебе не надоело задавать глупые вопросы? — неожиданно вспылил Упендра, — Что я мог выбирать, один против всех? На меня навесили кучу самых нелепых обвинений. Припомнили все, вплоть до взрыва, который ты тогда устроил в моем сарае. Приписали даже неуважение к суду!

15. «Да, дело нешуточное!» — подумал Чемодаса. При всей своей неприязни к Упендре, который принес ему столько зла, сейчас он не мог не испытывать к нему сочувствия.

Упендра молчал, погрузившись в горестные воспоминания. Наконец он тяжело вздохнул и произнес:

— Все, что угодно для себя допускал! Никаких не исключал возможностей. Но чтобы вот так, на старости лет, лишившись всего, оказаться одному на чужбине!

«Отчего же одному? А я?» — удивился Чемодаса. Но другой вопрос волновал его куда больше, и его он задал вслух:

— Скажи, а как ты вышел оттуда? Как прошел сквозь стену?

— Очень просто, — устало произнес Упендра. — Выпилили кусок размером с дверь, выпустили меня наружу, а потом вставили этот кусок на место и залили клеем. И кстати, выяснилось, что уже и раньше кто-то так делал.

«Так вот оно что, — подумал Чемодаса. — Выходит, я не первый».

— Откуда ты об этом знаешь? — спросил он.

— От судьи, конечно. По этому поводу еще завязался спор. Прокурор начал ему доказывать, и между прочим, был совершенно прав, что это не прецедент, а он ни в какую не соглашался. В конце концов я не выдержал, взял слово и сам доказал, хотя перед этим дал себе слово не выступать, [86] из принципа. Какой же это прецедент, если неизвестно, кто, когда и зачем это сделал. Может, это природный дефект.

86

См.: ПРИЛОЖЕНИЕ 6. — сост.

— Природный дефект?

— Ну да, то есть какое-нибудь случайное повреждение, которое было уже заранее. Судья не смог меня переспорить и объявил перерыв в заседаниях.

«А может, это и правда было заранее. Тогда я все-таки первый!», — с глубоким разочарованием подумал Чемодаса.

Больше он ничего не успел подумать, так как пол под ним вдруг зашатался, его и Упендру стало швырять от стенки к стенке, и оба почувствовали, что их временное убежище взмывает на головокружительную высоту.

Книга VII. (1-я Поверхности)

1. Предмет, который Чемодаса ошибочно принял за чемодан, был тем самым злополучным футляром для очков, с которого все и началось. Все это время он провалялся на полу, потому что Коллекционер так ни разу о нем и не вспомнил. А в это утро он, проснувшись, вдруг подумал: «А не могло ли так случиться, что я записал все шифры чемоданных замков мелким почерком на маленькой бумажке, а эту бумажку вложил под подкладку очешника?» И действительно, он вполне мог поступить таким образом.

Подумав так, он решительно встал, поднял футляр и открыл его.

2. Яркий солнечный свет ослепил чемоданных жителей. Чемодаса вскрикнул от неожиданности, а в следующее мгновение, разглядев Коллекционера, заорал от ужаса и, закрыв лицо руками, бросился ничком на подстилку, между тем как Коллекционер с Упендрой, оглохшие и онемевшие, во все глаза смотрели друг на друга.

Первым вышел из оцепенения Коллекционер. С трудом унимая дрожь в руках, он поставил футляр на стол, сказал: «Здравствуйте», — потом еще зачем-то: «Извините», — и, механически переставляя ноги, удалился на кухню.

3. Там он присел на край кушетки, ценой больших усилий овладел собой и попытался рассуждать.

«Во-первых, — думал он, — можно предположить, что они не местные. Причем явно прибыли издалека. Это очевидно. Во-вторых, остается непонятным, каким путем они проникли в квартиру. Дверь на замке. А что, если они подосланы нарочно, чтобы разведать о коллекции?!»

От этой мысли его бросило в жар, способность рассуждать пропала. Тогда он, чтобы успокоиться, поставил чайник и занялся нарезкой бутербродов.