Собиратель миров

— Закончил ли ты, наконец, эту невообразимую историю? Ты изводишь меня сильнее этой жары. Давай передохнем. Задание оказалось гораздо труднее, чем я думал. И более накладным. Нам понадобится несколько дней.

— Несколько дней? Так долго?

— За такое письмо нельзя браться слишком поспешно. Не помешает, если вы расскажете мне чуть больше, чем требуется. Предоставьте мне делать выбор. Но боюсь, двух рупий не хватит. Письмо обойдется вам дороже.

4. БЛАГОСКЛОННОСТЬ НАПРОКАТ

Никто не предупреждал Бёртона, что отведенный ему деревянный дом уже несколько месяцев стоял заброшенным — а нежилой дом в Индии разъедают времена года. Снаружи, кроме поломанных окон, не было заметно других разрушений. Потянув за скрипучую дверь, они с Наукарамом мгновенно в этом раскаялись. Внутри зверски воняло обезьяним пометом. Бёртон решил, что войдет лишь после того, как Наукарам соберет помощников для уборки дома. Пока он ждал снаружи, разглядывая джунгли. Ему выделили бунгало на самом краю военного лагеря — полк размещался менее чем в трех милях к юго-востоку от города. Неукрощенные заросли подходили вплотную к его участку. Вот и отлично, расположение подчеркивает дистанцию от сослуживцев. Наукарам вытер плетеный стул и перетащил его для Бёртона на веранду. С нее открывался вид на скудный садик, не большой и не пышный, сжатый каменной стеной, и все-таки там рос баньян и одиночные пальмы. Между двух пальм можно будет повесить гамак. Из туземного квартала в низине были виды лишь выдающиеся части: башни и минареты. Все остальное — каша, совершенно неудобоваримая, как поучали его утром в столовой полковые старожилы. Наша главная улица, объясняли они, ведет прямо в эту трясину. Но, по счастью, дорога на плац сворачивает направо, и скакать вниз с холма нет никакой необходимости. Образно говоря, мы должны защищать наши высоты, ты понимаешь, о чем мы. Бёртон не присоединился к многозначительным смешкам. Выезжай как можно раньше, чтобы обогнать жару, это уж запомни накрепко, и еще: противоположная сторона — предпочтительней, джунгли гораздо безопасней города. Гораздо безопасней. Вся наша жизнь проходит здесь, в полку. Мы рано встаем и рано заканчиваем работу. Дворцовый хозяин ведет себя пристойно. Никаких амбиций на сопротивление. Наоборот. Совсем наоборот. Утром построение, затем — контрольный выезд, и свой завтрак мы заслужили. Ты ведь играешь в бильярд? Ну хотя бы в бридж? Ничего, мы сделаем из тебя превосходного игрока! И тут все они, окружившие его, видимо, для сплочения товарищеского духа, засмеялись, и по их уязвленным лицам он понял, что от него ожидали равнения на их смех. Он разочаровал их. Утешьтесь, приятели, хотелось ему им сказать, это не последний раз.

Бёртон услышал, как распахнулись окна. Он встал и заглянул сквозь решетку в свое новое жилище. Довольно просторное. Ни досок на полу, ни деревянных панелей на потолке, стены голые, как череп паломника. Вид открытых стропил непривычен, даже красиво. На балках выгибаются дуги толстых шнуров, на которых вскоре повиснут тяжелые опахала.

— Наукарам, что там в углу за домишко, вроде тоже нежилой и еще менее привлекательный, чем этот коровник. Это сарай для лопат?

— Это бубукхаана, сахиб.

— Может, еще объяснишь, что это значит.

— Дом, где живет женщина.

— Твоя женщина?

— Нет. Не моя женщина.

— Ну уж точно и не моя.

— Как знать, сахиб, возможно, ваша женщина.

Он словно и не уплывал на другую сторону света, так основательно присутствовала родина повсюду в помещениях полкового салона, среди стен с массивными деревянными панелями, на родных коврах, сапфирно-синих, с медальонами, привезенных из Уилтона и уже местами покоробившихся. Его первый ужин «в клубе». В роли дебютанта. Ему не пришлось приспосабливаться. Ни капельки. Надо было лишь побороть отвращение. Это был Оксфорд, Лондон и тому подобное. Все знакомо: картины в рамках — лоснящиеся лошади да высшее общество в саду, декорированное стайками детей. От этого было тошно, как от рождественского пирога, все знакомо: низкие столы, глубокие кресла, бар, бутылки, даже усы. Все, от чего он бежал, разом навалилось на него теперь.

— Без опахал вы во время жары погибнете. И вам обязательно нужен кхеласси.

— Или несколько.

— Для опахал?

— Разумеется. И следите, чтобы кхеласси регулярно проверял петли, на которых висит эта чертова штука. Время точит петли.

— Да не смущайте молодого человека всеми подробностями! А вы учтите: в этих широтах приходиться иметь дело с пронырливыми лентяями, у которых все старание уходит на выдумку поводов, как бы отлынуть от работы.

— Особенно прекрасен довод о чистоте.

— О, это серьезно.

— Надо быть начеку — иначе обведут вокруг пальца.

— Предположим, только для примера, вы хотите почитать газету, пока вам моют ноги. В большом красивом чиллумчи.

— Чи-чи, как мы говорим.

— Нам такое и в голову не придет, но человек, который вам моет ноги, он у своих считается нечистым. Потому что ноги нечисты и потому что вы — христианин, и следовательно, нечисты по определению.

— Трудно себе представить, не правда ли?

— Следовательно, он не может заниматься никакой работой по дому, во время которой другим слугам пришлось бы к нему прикасаться. Высокородные ни за что даже не дотронутся до чи-чи. Таким образом, даже при столь простой процедуре требуется человек, который потом выльет воду и другой, который вытрет вам ноги. И это не предел. Представьте, насколько нечист слуга, который чистит туалеты. Он вообще ничем больше не может заниматься.

— И подобные отговорки встречаешь на каждом шагу, причем, поверьте мне, даже через пять или десять лет слышишь все новые варианты.

Они внимательно его разглядывали. В паузах в инструктаже, которым они были страстно увлечены, эти мужчины, почти все поголовно холостяки. Они проверяли его пригодность. Стать четвертым, бильярдистом, адвокатом плохих шуток. Своим.

— Многое зависит от типа, кто ведает вашим скарбом.

— Для холостяка это щекотливое дело, сами понимаете.

— Надо просто раз и навсегда сказать себе, что эти ребята ни к чему не пригодны. Если с этим примириться, то не будет разочарований. И никакого воспитания! Кто-нибудь хоть раз видел, чтоб эти ребята исправлялись? В лучшем случае кнут удерживает их от воровства.

— Если вам интересно мое мнение, то основное внимание я уделил бы сиркару.

— Сиркар? В чем его надобность?

— Нужно научиться доверять ему. Нельзя проявлять ни единого сомнения. Ни малейшего. Этот человек носит ваш кошелек.

— Сиркар? В наши дни? Бог ты мой, у нас, по счастью, единая валюта, серебряная рупия. Наш дорогой доктор все еще живет в ту эпоху, когда приходилось жонглировать с таким множеством различных монет, что требовалась особая сноровка.

— Но я же не могу сам носить деньги. Что же, я буду открыто их отсчитывать? А где потом руки мыть?

— Давайте закажем еще одну бутылку в честь нашего гриффина, как мы называем новичков!

— Вот что я скажу вам, Бёртон. В вашем доме лишь тогда будет порядок, когда этим ребятам покажут, кто хозяин. Вы же не собираетесь сами стегать их, не правда ли? Это чересчур утомительно, а в жару — вредно для здоровья. Так что раздобудьте себе слугу, который будет их воспитывать.

— А у него, что, нет специального названия?

На мгновение повисла тишина. Бёртону было невыносимо смотреть на рожи этих твердолобых пророков. Он был странником, которого им надо было сбить с пути истинного. Несносная пакость, которую пересадили на новую почву, и вот она здесь, в этой столовой, в теплице, и оказалась жизнестойкой. Ничего, тем легче ему будет все это с презрением отмести.

— Посмейтесь с нами, Бёртон, расслабьтесь, вы найдете то, что вам по душе. Развлекайтесь тут без всяких угрызений совести. Только об одном не забывайте: ни дня без портвейна! Бутылка в день — и никакая лихорадка не страшна.