Собиратели ракушек

– На первом курсе.

– В каком колледже?

– Это имеет значение?

– Как знать.

– Маргарет-холл.

Он поцеловал ее. И сказал:

– Я тебя люблю.

И это было уже не из Ноэля Коуарда.

Полетели дни, один за другим, безоблачные, жаркие, длинные и свободные, наполненные самыми бесцельными занятиями. Оливия купалась в бассейне, спала, бродила по саду, заходила накормить бентамок, собрать яйца или немного пополоть грядки. Познакомилась с Томеу и Марией, которых нисколько не смутило ее появление в доме, – каждое утро они приветствовали ее широкими улыбками и сердечными рукопожатиями. Она понемногу учила названия испанских блюд, наблюдала, как Мария готовит грандиозные паэльи. Ее перестало волновать, как одеться. Она целыми днями обходилась без косметики, бродила босиком, в старых джинсах или в бикини. Иногда они вдвоем ходили с кошелкой в деревню что-то купить, но, по молчаливому уговору, не появлялись ни в городе, ни на пляже.

Обдумывая теперь на досуге свою жизнь, Оливия обнаружила, что впервые очутилась в таких условиях, когда не надо работать, напрягаться, карабкаться вверх по лестнице избранной карьеры. Смолоду она поставила перед собой одну простую и ясную цель: быть всегда лучше всех. Первой в классе, первой по результатам экзаменов. Выкладывалась за стипендию, за хорошие оценки, засиживаясь до света над учебниками, чтобы еще раз все просмотреть, убедиться, что помнит, что ее примут в университет. А потом, в Оксфорде, опять все началось сначала – медленная и упорная подготовка к решающим выпускным экзаменам. Окончив с отличием по английскому и философии, она, казалось бы, могла сделать передышку, но слишком сильна была в ней внутренняя энергия. И, боясь потерять разгон, пропустить шанс, она сразу пошла работать. С тех пор минуло одиннадцать лет, и она ни разу не позволила себе расслабиться.

Все это в прошлом. И никаких сожалений. Теперь ей стало ясно, что встреча с Космо и полный выход из игры случились как раз вовремя. Лекарство нашлось прежде, чем стал ясен диагноз. Организм благодарно отозвался на перемену. Волосы у нее стали блестящими, темные глаза в густых ресницах лучились покоем, и даже черты лица словно утратили напряженную резкость, разгладились. Высокая, худощавая, загорелая до смуглоты, Оливия гляделась в зеркало и впервые в жизни видела себя по-настоящему красивой.

Как-то она осталась в доме одна. Космо отправился в город взять газеты и письма, а заодно глянуть на свою яхту, стоящую в бухте. Оливия лежала на террасе и наблюдала за двумя птичками, резвящимися в ветвях оливы.

Глядя на их игры, она вдруг ощутила странную пустоту. Стала копаться в себе, анализировать и обнаружила скуку. Не то чтобы ей надоел этот дом или Космо, нет. Надоела себе она сама, пустая, неприбранная, безрадостная, точно нежилая комната. Поразмыслив над этим новым положением вещей, Оливия поднялась с кресла и пошла в дом выбрать себе что-нибудь почитать.

К тому времени, когда Космо возвратился, она так увлеклась, что даже не услышала его шагов, и вздрогнула, когда он вдруг очутился перед ней.

– Я запарился и умираю от жажды, – начал было он, но не договорил и удивленно заглянул ей в лицо. – Оливия, я и не знал, что ты носишь очки.

Она отложила книгу.

– Только когда читаю, или работаю, или хожу на деловые обеды с тугодумами-бизнесменами, которые должны меня уважать. А вообще, я ношу контактные линзы.

– Я не замечал.

– Тебе не нравится? Это может как-то повлиять на наши отношения?

– Совсем нет. В очках ты кажешься ужасно умной.

– Я и есть ужасно умная.

– А что это за книга?

– Джордж Эллиот, «Мельница на Флоссе».

– Смотри только не вообрази себя бедняжкой Мегги Талливер.

– Я никогда не воображаю себя героинями книг. У тебя чудесная библиотека. Здесь есть все, что я хотела бы перечитать или прочитать впервые. Я, наверное, весь год просижу, уткнувшись носом в книгу.

– Не возражаю, только с условием, что время от времени будешь отрываться для удовлетворения моих плотских желаний.

– Договорились.

Он нагнулся, поцеловал ее и пошел в дом взять банку пива.

Она прочла «Мельницу на Флоссе», потом «Гудящие высоты», потом Джейн Остин. Прочла Сартра, прочла «В поисках утраченного времени» и в первый раз – «Войну и мир». Она читала классику, биографии, романы писателей, о которых раньше никогда даже не слышала. Прочитала Джона Чивера, и Джозефа Конрада, и растрепанный альманах «Искатели приключений», который удивительно живо напомнил ей детство в доме на Оукли-стрит.

А так как все эти книги были для Космо старыми добрыми знакомыми, вечера теперь стали проходить за увлекательными литературными беседами, обычно под музыку – «Из Нового Света» Дворжака, вариации «Энигма» Элгара, целые симфонии и оперы от увертюры до финала.

Чтобы быть в курсе событий, Космо раз в неделю получал из Лондона «Таймс». Однажды, прочитав в газете статью о сокровищах галереи Тейт, Оливия рассказала ему о Лоренсе Стерне.

– Он мой дед, отец моей матери.

Ей было приятно видеть, какое впечатление произвели эти слова на Космо.

– Вот это да! Почему же ты раньше не сказала?

– Не знаю. Я вообще о нем редко говорю. Да теперь его мало кто знает! Устаревший и забытый художник.

– И какой художник! – Космо наморщил лоб, подсчитывая: – Но он ведь родился… постой-ка… где-то в восемьсот шестидесятые годы. Он, по-видимому, был уже глубоким стариком к тому времени, когда ты появилась на свет.

– Его вообще тогда уже не было в живых. Он умер в тысяча девятьсот сорок пятом в своей постели в собственном доме в Порткеррисе.

– Так, значит, вы проводили каникулы и праздники в Корнуолле?

– Да нет. В его бывшем доме всегда жили чужие люди, жильцы. В конце концов мамочка его совсем продала. Ей пришлось это сделать, потому что нам все время не хватало денег. И это вторая причина, почему мы никуда не ездили на каникулы.

– Вы не чувствовали себя ущемленными?

– Нэнси ужасно страдала. И Ноэль страдал бы тоже, если бы не умел устраиваться. Он всегда заводил дружбу с подходящими мальчиками и получал всякие приглашения – то на яхте поплавать, то на лыжах покататься, то погостить у кого-то на вилле на юге Франции.

– А ты? – ласково спросил Космо.

– А мне было все равно. Я и не хотела никуда уезжать. Мы жили в просторном доме на Оукли-стрит, с большим садом, и к моим услугам были все музеи, библиотеки, картинные галереи – ходи куда хочешь. – Она улыбнулась, вспомнив ту интересную жизнь. – Дом принадлежал нашей матери. Лоренс Стерн в конце войны переписал его на нее. Отец у нас был довольно… – она замялась, подыскивая подходящее слово, – легковесный человек. Толковым и предприимчивым его не назовешь. Наверное, понимая это, дед позаботился о том, чтобы мама была материально независимой и имела хотя бы дом, где растить детей. Ему тогда было уже за восемьдесят, и все суставы у него были изуродованы артритом. Он понимал, что ему жить там уже не придется.