Собирай и властвуй

Рута зажигает вечную лучину из волшебного дерева, садится на край топчана, застланного шкурами. Рассказала ли Бригитта Фаргалу, как она танцевала? Будет ли брат искать её ночью, или дождётся утра? Рута об этом сейчас даже не думает, мысли заняты только одним. Есть дуб-великан, охотничий домик, она в нём, а ещё тот, кто поднимается следом, больше ничего и никого.

– Тарнум!..

Скользнув в открытый люк, он появляется почти бесшумно, камешек на груди вспыхивает в свете лучины.

– Танцевала...
– говорит, - как же ты танцевала!..

– Для тебя...

Руте страшно, но совсем чуточку, что-то в ней поднимается тёплой волной, просит выхода. Тарнум гасит лучину, делает шаг к топчану. Она ищет губами его губы, находит. Сладкие, такие сладкие! Руки Тарнума немножко дрожат, когда помогает освободиться от платья, Рута, кажется, дрожит вся, и не от холода, от внезапно охватившего жара. Кто назвал северное лето болезненным, чахлым? Дурак!

Тарнум входит неумело, поспешно, боль пронзает ледяным кинжалом, но тёплые волны сильнее, растапливают лёд, и Рута отдаёт себя целиком, без остатка. Кажется, сама Горячая влила в неё свои воды, и наполняет, и наполняет. Рута сладко постанывает - сейчас, вот сейчас она переполнится!
– и взрыв половодья, и миг исчезновения в нём...

– Знаешь, а боялись на север плыть, - говорит Тарнум после, - когда от пауков убегали...

– Почему?
– Рута спиной к нему, опёрлась на перила балкончика, серебристый свет салмы, проходя сквозь листву, играет на бархатной коже.

– Говорили, здесь одни безумцы живут, - Тарнум не сводит взгляда, любуется, она это чувствует, и от взгляда его снова поднимаются теплые волны.
– Потому что близко к Хребтам.

– А я безумная и есть, - Рута смеётся.
– Если отец узнает, выпустит в меня всю обойму из своего иглострела. Видел? Там такие маленькие иголочки волшебного льда, их много-много...

– Не узнает. А если и узнает, пусть только попробует! У него иголочки, у меня коломёт...

– А ты смелый...
– Рута оборачивается, делает шаг внутрь, ещё один к топчану.

– Подожди, - Тарнум придерживает, - вот, держи.

Снимает тесёмку с кусочком артефакта, надевает Руте на шею.

– Зачем ты это?..

– Потому что люблю!..

Любит, не любит... Любит! Рута продолжает кружиться по лугу - завидуют, пусть все завидуют! Сабрина прикрыла тогда, сказала Фаргалу, что она у родителей, но предупредила:

– Больше так меня не подводи.

Рута и не подводит. Киприан сам пришёл, попросил:

– Помоги Ратме со сбором трав, не справляется.

– Конечно, помогу!

И теперь у них с Тарнумом и одно укромное местечко для встреч, и другое, и третье. А если кто спросит чего, ответ один: волшебные травы искала.

– Рута, ты где?

Вот и Ратма, Ратма-балбес.

– Здесь я, где же ещё, цветы волшебные собираю!

– А я, смотри, что нашёл - инеистый щавель! Только представь, какая удача![2]

Всем бы хорошо лето, если б не сложности с водой. В холодные времена года волшебную воду отличить от простой легче лёгкого: обычная замерзает, волшебная - нет. Летом же не отличишь, и если напился волшебной, отравишься, в лучшем случае. Потому и торгуют с барж морозильными кубами - устройствами столь же полезными, сколь и дорогими, а водовозы отправляются на вездеходных буерах во внеземелье, в вечную мерзлоту за снегом и льдом. Туда же уходят с наступлением тёплого времени многие звери, первым - снежный медведь. Водные бунты вспыхивают время от времени, Рута слышала, но в Лучистом, кажется, такого не случалось никогда. Затянуть пояса туже приходится, понятное дело, но ни жажды повальной, ни голода.

Когда она впервые подумала, что две воды летом, как правда и ложь? После отцовской затрещины, той самой, четыре года назад. Вода обычная - правда, пьёшь её, пьёшь, и значения не придаёшь, но стало на глоток меньше, и жажда, и понимаешь, как много значит. Вода волшебная - ложь, то же самое с виду, а на деле отрава, и опасно не кружку выпить - сразу вырвет - а когда только капелька в обычной воде. Следующим утром Баглай буркнул, что не хотел, а Рута сказала, что не обижается, что простила. Солгала. И превратилась из одной себя в другую, потому что то была последняя капля неправды в долгом, очень долгом ряду. Волшебная вода так и действует, если добавлять по чуть-чуть: меняет форму, что на волшебном наречии называется метаморфоза.

Теперь Рута врёт постоянно, сама порой не понимая, зачем. Нет, ну ладно по делу, но по мелочи же по всякой, по пустякам! Видела тюремную баржу, а сказала, что грузовая, спросили, кто старше - она, или Айрис?
– ответила, что она, и не на два года, а на все четыре. Ведь ни тепло ей от этого, ни холодно, а когда ловят на лжи, неприятно и стыдно. Может, не во вранье дело, а в том, что фантазёрка, мечтательница? Вспомнить увлечение лепкой: она же не просто играла - жила в придуманных мирах. Значит, и теперь мир придуманный, только слеплен из лжи? И что тогда получается, всё наоборот? Ложь - необходимая потребность, правда - яд? Ерунда. Кто не соврал ей ни разу? Тарнум. С Чистого озера, и сам такой же, не признаёт лжи. Поступает неверно, что искренен с ней, а она, получается, правильно, что обманывает? Нет уж, ложь есть ложь, правда есть правда, местами не переставишь. Значит, не фантазёрка, значит, всё-таки лгунья? Лгунья и есть.

Как же так получилось, что приходится Тарнуму врать, как вышло? Айрис во всём виновата. Сначала с Казарнаком встречалась, а этим летом решила, что Баандар лучше. Вертихвостка и дура. Казарнак сам не свой был, Рута его у реки тем вечером встретила, испугалась, как бы не сиганул вниз, в чёрную воду.

– Чего здесь забыл?

– Не твоё дело!
– гневно выкрикнул, - убирайся!..

Жаль его стало, потому подошла, взяла за руку, повела от крутого берега:

– Не глупи.

– Нет! Не понимаешь ты!
– вырвал руку, - не могу без неё!..

Думала, к реке кинется, а он упал, будто подкошенный, разрыдался, уткнувшись в траву лицом. Рута рядом присела, по голове стала гладить, по иссиня-чёрным его волосам, по вздрагивающим под красной рубашкой плечам. И боль его чувствовала, и горечь, и слёзы сами собой на глаза наворачивались. Казарнак обернулся и обнял вдруг, а она не отстранилась, а вперёд подалась... Как же так получилось, как вышло? Больше не повториться, причитала потом, никогда, ни за что, но повторилось. Казарнак недаром носил прозвище Шило: быстро о них с Тарнумом вынюхал, стал угрожать:

– Всё ему расскажу, если упираться будешь. Так что не глупи, я многого не потребую...

Ложь... требовал он много больше, чем могла Рута вынести. Смотря после его чёрных глаз в глаза карие, чувствовала как много в ней яда, нечистой волшебной воды. И прорвало: открылась Тарнуму, плача навзрыд, в излюбленном их охотничьем домике. Он не ударил, не отстранился, но долго молчал. Спросил затем:

– Так ты кого любишь - его, или меня?

– Тебя, конечно, тебя!..

Рута прильнула, принялась покрывать поцелуями и лицо, и шею, и плечи. Тарнум придержал мягко, сказал: