Соблазн быть счастливым

У меня, как и у всех пожилых людей, есть свои маленькие пунктики; ничего особенно безумного, боже упаси – всего лишь несколько правил, которым я стараюсь следовать, чтобы чувствовать себя более спокойно и расслабленно. Например, прежде чем сесть на стульчак унитаза, я застилаю его туалетной бумагой. В этом нет ничего плохого, когда речь идет об общественном туалете; проблема в том, что я поступаю так же, даже когда я у себя дома – я пытаюсь защититься от своих собственных микробов. На самом деле эта привычка у меня с молодости, с того времени, когда я работал в Партенопе-Сервис [3] – агентстве по оказанию различного вида услуг – на Виа деи Трибунали, в самом сердце исторического центра Неаполя. Признаюсь, жалкая работенка, но тогда я был полным надежд и ожиданий юнцом, верящим в сказочку, будто жизнь – это лестница, по которой ты взбираешься ступенька за ступенькой, чтобы оказаться наконец в райских кущах. Короче, что всего нужно добиваться понемногу, ценой больших усилий и жертв. Потом, с годами, я усвоил, что идти вверх не так просто, потому что лестница часто оказывается гнилой и ее ступеньки обрушиваются под твоим весом.

3

Партенопе – имя сирены, от которого произошло древнее наименование Неаполя: Партенопея. По одной из легенд Партенопе бросилась в море после того, как ее песни не смогли соблазнить Одиссея; она утонула, и ее тело было выброшено на берег поблизости от современного Неаполя (прим. перев.).

В конце концов я понял, что история с первоначальным самопожертвованием, в результате которого ты когда-нибудь потом, в далеком будущем, может быть, будешь вознагражден, – это тупость, придуманная взрослыми дядями, чтобы воспользоваться энтузиазмом более юных. Никого там сверху нет, чтобы оценить твои усилия и выдать тебе поощрение за всю твою растраченную энергию. На самом деле те годы, когда все наперебой уговаривают тебя держаться, сжав зубы, чтобы построить свое будущее, – это лучшие годы, и нельзя выбрасывать их на помойку из-за мыслей о последующих годах, которые в любом случае не стоят и десятой доли тех, что потрачены впустую.

В Партенопе-Сервис кроме меня было еще три сотрудника: двое дядек под шестьдесят и секретарша примерно моего возраста. Нетрудно догадаться, по чьей вине стульчак унитаза был вечно забрызганным. В первое время я его оставлял, но однажды секретарша просветила меня по этому поводу, и с тех самых пор я больше не в состоянии усесться своим задом на холодный пластик. Так или иначе, через несколько месяцев я оттуда уволился. Из того опыта я вынес три приобретения: манию застилать бумагой стульчак унитаза, о которой идет речь четкое осознание того, что я не хочу погубить лучший период моей жизни, чтобы обеспечить себе худший, и Луизу – секретаршу, давшую мне тогда решающий совет. Из трех приобретений только первые два сопровождали меня на всем моем жизненном пути, а Луизу я обронил на первом же повороте.

В любом случае, как я говорил, этих пунктиков, свойственных выжившим из ума старикам, у меня не так много, и они помогают мне коротать дни. Помимо туалетной бумаги на стульчаке есть еще, например, абсолютная непереносимость всяких узлов. Когда так говоришь, это звучит безумнее, чем есть на самом деле. Правда в том, что мне они неприятны – точнее, я ненавижу их распутывать. И речь идет не о запутанных жизненных ситуациях, я говорю о вещах более материальных. Телефонный провод, перекрученный до такой степени, что превращается в спутанный клубок, так что поднять трубку с телефона не представляется возможным. А кроме того, еще узелки на пластиковых пакетах, или провода за телевизором, которые с течением времени перепутываются сами по себе. Или шнурки на ботинках, когда они не желают развязываться. Поэтому с возрастом я устроил свою жизнь так, чтобы в ней присутствовали только мокасины и беспроводные телефоны. Окружающим я говорю, что это из-за пальцев, которые потеряли былую ловкость и силу, чтобы выполнять мелкие повторяющиеся жесты, но на самом деле мне ужасно скучно, у меня не хватает терпения, и я не хочу терять время, разделяя то, что потом так или иначе снова соединится.

И потом, есть еще Неаполь: самый значительный узел из всех. Проблема в том, что я выбрал худший город, чтобы родиться. Здесь тебе не удастся жить, не поддерживая отношений с ближним, здесь ближний придет стучаться прямо к тебе домой. И поэтому я разработал способы выживания, призванные защитить мою социопатию. Если я замечаю соседа, который ждет лифт, то я торможу у почтового ящика, заглядываю в него и топчусь рядом до тех пор, пока агрессор, жаждущий вторгнуться в мою приватность, не решает сесть в лифт и начать подниматься, не дожидаясь меня. Или вот еще: я избегаю очередей. Неаполитанец не в состоянии тихо и спокойно ждать молча – он просто обязан вцепиться железной хваткой в соседа и в ожидании своей очереди завести с ним разговор о том о сем. На почте или в банке, в супермаркете или в кассе кинотеатра – очереди в Неаполе являются средством распространения слухов и бесплатных сведений о чужой жизни. Парикмахерская рядом с моим домом – тоже что-то вроде стихийного клуба для жаждущих сплетен горожан. И поэтому, когда мне пора подстричься, я вызываю такси и прошу отвезти меня в другой район города.

А вот с покупками все обстоит гораздо сложнее. Прямо рядом со входом в мой дом разместились лавочки колбасника, мясника и продавца овощей и фруктов: вся эта шайка напоминает расстрельный взвод, цепко вглядываясь в тебя, чтобы уловить – хотя бы по походке – какую-нибудь пикантную новость, способную добавить капельку интереса в их пустые жизни. Уже много лет я не переступал порога их лавчонок, и более того, я избегаю даже просто проходить мимо. Я перехожу дорогу, иду несколько метров по тротуару с другой стороны, а потом возвращаюсь на свою сторону. Должно быть, эта троица заметила мои маневры, но меня это не волнует; главное – это не попасться к ним на крючок. Про себя я назвал их хороший, плохой и злой. Плохой – это продавец овощей и фруктов: он старый, грязный и неопрятный, у него вечно черные ногти, а во рту всего три зуба, разговаривает он исключительно на диалекте, и ни хрена ни разберешь в том, что он говорит. В прошлом я много раз зависал после какого-нибудь его утверждения по поводу абрикосов или персиков. Хороший – это колбасник: славный человек, вечно улыбающийся и ловко лавирующий между сырами, нарезками и пустой болтовней с многочисленными клиентами. И, наконец, злой – это мясник. На самом деле, сам он – неплохой тип и даже очень любезный, проблема в его жене. Это она плетет интриги и пускает слухи, это она в то время, пока ты ждешь кусок говяжьего филе, задает тебе один из своих вопросиков с подковыркой. Это она в нашем районе главный босс по сплетням – местный лидер, на которого все ссылаются как на авторитет.

Проблема в том, что и в супермаркете дело обстоит ненамного лучше. Пока речь идет только о том, чтобы бродить среди полок с продуктами, я еще могу надеяться, что все пройдет гладко – достаточно просто не обращать внимания на пенсионера, пытающегося завязать разговор, указывая на невоспитанность кого-то из работников или девчушки, врезавшейся в него своей тележкой. Однако трудности начинаются уже у прилавка с колбасами. Там вечно оказывается какая-нибудь синьора, которая, пока ждет, чтобы ей отпустили товар, непременно должна вступить в беседу с очередным продавцом, а часто еще и с другой синьорой, также подошедшей к этому прилавку. Первоначальная группка из трех человек, в зависимости от медлительности продавца, может разрастаться до бесконечности, иногда становясь чуть ли не толпой. К счастью, после долгих наблюдений мне удалось выяснить, кто из продавцов самый расторопный, и если за прилавком не он, то я сразу иду мимо. Дойдя до касс, я сразу выбираю кассу быстрого обслуживания – спасение для человека с фобиями типа меня – и с облегчением выметаюсь наружу. Уже рядом с домом я перехожу через дорогу, чтобы через несколько метров снова перейти обратно, и наконец-то достаю ключи, чтобы открыть дверь подъезда. Только в этот момент я могу сказать, что я почти в безопасности. В любом случае, я никогда не оборачиваюсь – я и так знаю, что плохой, хороший и злой сверлят глазами мне спину, на которую давит груз моих маний.

Когда я закрываю за собой дверь подъезда, меня встречает мяуканье. Устроивший на лестнице наблюдательный пункт Вельзевул смотрит на меня ангельским взглядом, пытаясь распознать содержимое пакета у меня в руках. Этот кот необыкновенно умен: каждый раз, когда я иду в супермаркет, он поджидает меня в подъезде, чтобы испускать призывное мяуканье и льстиво тереться о мои ноги, едва заметив в моих руках сумку с продуктами.

В почтовом ящике лежит пара конвертов – я оставляю их на месте и иду к лифту. Уже добрых тридцать лет как я перестал верить, что из щели для писем может вылезти что-то хорошее. Всем известно, что добрые вести не станут разыскивать тебя дома. Не понимаю, почему мои коллеги-пенсионеры все еще так нерушимо верят в благословение фортуны. Тратят пенсию на билеты Гратта-э-Винчи и Лотто [4] в надежде изменить свою жизнь. Хотя им следовало бы уже понять, что если богиня с повязкой на глазах не поцеловала их, когда они были еще в хорошей форме и могли нравиться, то уже, конечно, она не станет делать этого сейчас – когда из носа у них торчит шерсть, во рту нет ни одного своего зуба, а глаза подернуты пленкой из-за катаракты. К тому же в определенном возрасте что ты будешь делать, если даже и выиграешь миллион? Ты добьешься только того, что твои дети перегрызутся из-за наследства.

4

Гратта-э-Винчи (итал. Gratta e Vinci, дословно «Поскреби и Выиграй») – моментальная скретч-лотерея; Лотто (итал. Lotto) – тиражная числовая лотерея (прим. перев.).

Я открываю двери лифта.

– Давай, котик! – восклицаю я, обращаясь к зверю, который пристально смотрит на меня пару секунд, а потом быстро проскальзывает в лифт между моих ног. Я нажимаю на кнопку и бросаю полный восхищения взгляд на этого котяру, бунтарская душа которого не удовольствуется сытым и спокойным житьем в доме синьоры Витальяно, но стремится исследовать окружающий мир, загрести от всех понемногу и попользоваться ближними. Он порядочный мерзавец, этот Вельзевул, а мне мерзавцы нравятся. И потом, в этом доме он нашел себе целый гарем, к тому же тут полно квартир, куда можно проникнуть – в некоторых сколько угодно еды, в других – только воспоминания. Ну да, потому что, конечно, дома людей не похожи один на другой – одни открываются и закрываются по несколько раз на дню, другие все время закрыты. В некоторых пахнет чистым постельным бельем и свежеприготовленным томатным соусом, в других стоит запах картона и сырости. И все же именно этим последним, как правило, можно больше доверять – несмотря ни на что, они не сломлены и живут ожиданием кого-то, кто вернется, чтобы о них позаботиться.

Доехав до своего этажа, я ставлю на пол пакет с продуктами и достаю из пальто ключи. В этот момент открывается соседская дверь, и на пороге снова появляется Эмма – женщина, за которую я заступился понапрасну. Несколько мгновений мы смотрим друг на друга, потом я отворачиваюсь и вставляю ключ в замочную скважину – не самая простая манипуляция, когда руки у тебя дрожат, как трамплин после прыжка в воду.

– Давайте я.

Я позволяю ей мне помочь, хотя моя самооценка и испытывает при этом столь же неожиданное, сколь нежелательное падение. Но с этой женщиной я не хочу больше иметь никаких дел, и чем скорее я избавлюсь от нее, тем лучше. Она завершает операцию и улыбается мне. Полагаю, что она хочет заслужить прощение.

– Спасибо! – говорю я и забираю у нее связку ключей. Вельзевул тут же заскакивает в квартиру, а я медлю на пороге, ожидая, пока соседка решит сделать следующий шаг. Она пристально смотрит на меня, не отводя взгляда, и поэтому я замечаю, что у нее распухла скула. В ней есть что-то такое, что меня привлекает – помимо красоты. Возможно, это то, что она немного напоминает мне Звеву, когда она еще была подростком – при том, что моя соседка уже давно не подросток.

Я не знаю, что мне делать: Эмма не двигается с места – может, она хочет войти, а может, поговорить, но при этом она не делает ни того, ни другого, а только стоит столбом, глядя на меня. Тогда я беру ситуацию в свои руки. Пусть я и бедный старик, который не в состоянии вставить ключ в замочную скважину, но выглядеть идиотом в глазах женщины мне пока еще не свойственно.