Собор Парижской Богоматери (адаптированный пересказ)

Он рос грустным, тихим, серьезным ребенком, прилежно учился и хорошо усваивал знания. Он не шумел на переменах, мало интересовался праздниками, не дразнил бедных школяров, зато усердно посещал занятия.

Покончив с богословием, Клод принялся изучать медицину. Он постиг науку о лекарственных травах и целебных мазях, приобрел основательные знания в области лечения лихорадок, ушибов, ранений и нарывов. Он освоил латынь, греческий и древнееврейский языки, и в восемнадцать лет окончил все четыре факультета Университета. Молодой человек искренне полагал, что в жизни есть только одна цель: наука.

Знойным летом 1466 года в Париже разразилась эпидемия чумы, которая унесла жизни почти сорока тысяч человек. По слухам, она особенно свирепствовала в том районе, где жили родители Клода и его младший брат Жеан, грудной младенец. Охваченный тревогой, юноша оторвался от книг и поспешил домой. Переступив порог, он увидел, что мать и отец мертвы. Голодный Жеан жалобно плакал в колыбели. Клод взял ребенка на руки и вышел из дома.

До этого трагического дня мысли Клода были полностью поглощены наукой, теперь молодой человек столкнулся с реальной жизнью. Кормить малыша надо было молоком, и Клод нашел брату кормилицу. У жены мельника был ребенок того же возраста, что и Жеан. Клод отдал брата мельничихе, а сам стал зарабатывать на хлеб насущный.

Оказавшись в девятнадцать лет сиротой и одновременно главой семьи, Клод быстро почувствовал, как жесток переход от ученических мечтаний к суровым будням. Юноша вообразил, что в мире существуют только кровные, семейные привязанности, и что любви к маленькому брату будет до статочно, чтобы сделать его жизнь полноценной.

Клод всей душой привязался к Жеану. Это чувство было необычным для молодого человека, который прежде любил только книги. Сознавая, что на нем лежит ответственность за маленького ребенка, молодой человек стал относиться к жизни гораздо серьезнее. Он решил посвятить себя воспитанию брата, за которого отвечал перед Богом, и навсегда отказался от мыслей о собственных жене и детях.

Душевные качества Клода Фролло, его выдающиеся знания и безупречная репутация открыли для молодого человека блестящие перспективы. Юноше исполнилось всего двадцать лет, когда он, с особого разрешения папской курии, был назначен священником Собора Парижской Богоматери.

Благодаря своей образованности и строгой жизни, какую редко ведут в его возрасте, Клод Фролло скоро снискал уважение всего клира. Его слава, как ученого, распространилась и в народе, обернувшись, впрочем, репутацией чернокнижника.

Вид несчастного, уродливого, никому не нужного ребенка на паперти Собора Богоматери потряс молодого священника до глубины души. Если бы он сам умер от чумы, его любимого брата Жеана тоже могли бы бросить в ясли для подкидышей. Острое чувство жалости переполнило отца Клода, и он протянул к малышу руки.

Дома, вынув ребенка из мешка, священник обнаружил, что тот еще больший уродец, чем казался поначалу. На левом веке у ребенка росла огромная бородавка, голова глубоко ушла в плечи, позвоночник был изогнут дугой, грудная клетка выпячена, ноги искривлены. Несмотря на это, подкидыш казался здоровым и сильным. Хотя трудно было понять, на каком языке он лепетал, его крик свидетельствовал о хорошем аппетите.

Отец Клод дал себе обет, из любви к брату, воспитать ребенка. Каковы бы ни были впоследствии прегрешения Жеана, их заранее искупал тот акт милосердия, который был совершен ради него.

Клод окрестил своего приемыша и назвал его Квазимодо.

16. Душа собора

Теперь, в 1482 году, Квазимодо был уже взрослым. Несколько лет назад, по милости своего приемного отца Клода Фролло, он стал звонарем Собора Парижской Богоматери.

С течением времени крепкие узы связали звонаря с собором. Навеки отрезанный от мира тяготевшим над ним двойным несчастьем – темным происхождением и физическим уродством, с детства замкнутый, бедняга привык не замечать ничего, что лежало по ту сторону священных стен, приютивших его под своей сенью.

Между Квазимодо и Собором Богоматери существовала какая-то таинственная связь. Когда маленький подкидыш с мучительными усилиями ходил на своих кривых ногах под мрачными сводами, он, с его человечьей головой и звериным туловищем, казался пресмыкающимся, похожим на каменные изваяния фантастических зверей, которые были высечены на стенах храма.

С возрастом Квазимодо стал еще больше похож на собор. Он словно врос в здание, превратился в одну из его составных частей. Выступавшие квадратные углы его туловища, казалось, были созданы для того, чтобы вкладываться в вогнутые углы здания.

Клод Фролло потратил много усилий и терпения, пока научил ребенка говорить. Квазимодо общаться не любил, слова выговаривал плохо – видимо, у него была как-то странно искривлена гортань. Язык его был беден, фразы выходили тяжелые и неуклюжие.

Однажды священник привел своего приемыша в звонницу собора. Когда тот случайно уцепился за веревку колокола и, повиснув, раскачал его, Клоду показалось, что у ребенка развязался язык и он заговорил. У Квазимодо отмечалась очевидная склонность к музыкальному звону; он полюбил колокола всей душой, и с этого дня все свободное время проводил возле них.

В четырнадцать лет Квазимодо стал звонарем Собора Парижской Богоматери, но тут новая беда отравила его счастье. От колокольного звона его барабанные перепонки лопнули, и Квазимодо оглох. Единственная дверь в большой мир, широко распахнутая перед ним природой, захлопнулась навек. Душа Квазимодо погрузилась в глубокий мрак. Глухой обрек себя на молчание, которое нарушал только наедине с самим собой.

Квазимодо очень смутно ощущал в себе слепые порывы души. Прежде чем достичь его сознания, внешние впечатления странным образом преломлялись. Его мозг представлял собою какую-то особую среду: все, что в него попадало, выходило оттуда искаженным. Это порождало множество неверных суждений и заблуждений и делало горбуна похожим то на сумасшедшего, то на идиота.

– В увечном теле и разум оскудевает, – пожимали плечами монахи.

Первым последствием такого умственного склада было то, что Квазимодо не мог здраво смотреть на вещи. Внешний мир казался ему гораздо более далеким, чем другим людям. Вторым последствием стал злобный нрав Квазимодо.

Он крайне неохотно вступал в контакт с людьми. Отверженному обществом горбуну вполне достаточно было собора, населенного мраморными статуями королей, святых, епископов, которые не издевались, а смотрели на него спокойным благожелательным взором. Чудовища, в изобилии изображенные на стенах огромной церкви, были друзьями Квазимодо и охраняли его от врагов. Он подолгу изливал перед ними свою душу. Сидя на корточках перед какой-нибудь статуей, Квазимодо мог часами беседовать с ней.

Присутствие этого странного существа наполняло безмолвное здание дыханием жизни. По словам суеверной толпы, Квазимодо излучал таинственную силу, оживлявшую камни Собора Богоматери и заставлявшую трепетать глубокие недра древнего храма.

Даже ночью часто видели, как он бродил по хрупкой кружевной балюстраде, венчавшей башни и окаймлявшей окружность свода над хорами собора. Как уверяли кумушки из соседних домов, храм принимал тогда фантастический, сверхъестественный вид: глаза и пасти чудовищ раскрывались, слышался лай каменных псов, шипение сказочных змей и каменных драконов, которые денно и нощно сторожили громадную церковь. В ночь под Рождество, когда большой колокол хрипел от усталости, призывая верующих на полуночное бдение, сумрачный фасад здания принимал фантастический вид. Тогда главные врата можно было принять за пасть, пожирающую толпу, а окно-розетку над входом – за око, строго взирающее на нее.