Собор Святой Марии

— Входи, мальчик, — сказал ему Жоан.

Ребенок попятился, но чья-то рука втолкнула его в комнату и закрыла за ним дверь.

— Сколько тебе лет? — спросил Жоан.

Ребенок окинул взглядом солдат, писаря, склонившегося над столом, и Жоана.

— Девять лет, — ответил он, запинаясь.

— Как тебя зовут?

— Альфонс.

— Подойди, Альфонс. Что ты хочешь сказать нам?

— Что… что два месяца тому назад я сорвал фасоль в огороде соседа.

— Сорвал? — переспросил Жоан.

Альфонс опустил глаза.

— Украл, — робко произнес мальчик.

Жоан поднялся с тюфяка и снял нагар со свечи. Вот уже несколько часов, как селение погрузилось в тишину, а он тщетно пытался уснуть. Жоан закрывал глаза и начинал дремать, но слеза, которая текла по щеке Арнау, заставляла его проснуться. Монах снова опускал веки, но все заканчивалось тем, что он приподнимался, порой резко, порой в поту, а иногда медленно, чтобы затем вновь погрузиться в воспоминания, которые ему не давали заснуть.

Ему нужен был свет, чтобы грустное лицо Арнау не являлось ему среди теней.

Жоан посмотрел, сколько масла осталось в лампе, и в который раз улегся на тюфяк. Было холодно. Все время было холодно. Несколько секунд он всматривался в дрожание пламени и мечущиеся на стене черные тени. В единственном окне спальни не было форточек, и ветер дул сквозь него. «Все мы танцуем один танец…» Он укутался в одеяло и заставил себя сомкнуть глаза. Почему до сих пор не светает? Еще один день, и три дня милосердия закончатся. Жоан погрузился в полудрему, но не более чем через полчаса очнулся весь в поту.

Лампа все так же горела. Тени все так же танцевали. В селении все так же стояла тишина. Почему не светает?

Накинув на плечи одеяло, он подошел к окну.

Еще одно селение. Еще одна ночь в ожидании рассвета.

Пусть поскорее наступит следующий день…

Наутро несколько крестьян, охраняемых солдатами, выстроились в очередь перед домом.

Она сказала, что ее зовут Перегрина. Жоан притворился, что не обратил особого внимания на белокурую женщину, которая вошла в комнату. От первых трех он ничего не добился. Перегрина осталась стоять перед столом, за которым сидели Жоан и писарь. Огонь потрескивал в очаге. Больше с ними никого не было.

Солдаты оставались перед домом. Внезапно Жоан поднял взгляд. Женщина задрожала.

— Ты что-нибудь знаешь, Перегрина? Бог бдит над нами, — твердо сказал Жоан. Перегрина согласилась, не отрывая глаз от земляного пола. — Посмотри на меня. Мне нужно, чтобы ты на меня посмотрела. Или ты хочешь гореть в вечном пламени? Посмотри на меня. У тебя есть дети?

Женщина медленно подняла глаза.

— Да, но… — пробормотала она.

— Но не они грешники, — перебил ее Жоан. — А кто, Перегрина? — Женщина вздрогнула. — Кто, Перегрина?

— Богохульствует, — подтвердила она.

— Кто богохульствует, Перегрина?

Писарь приготовился записывать.

— Она…

Жоан терпеливо ожидал в наступившей тишине. У нее уже не было выхода.

— Я слышала, как она богохульствует, когда сердится… — Перегрина снова уставилась в земляной пол.

— Сестра моего мужа, Марта. Она говорит ужасные вещи, когда сердится.

Скрип пера заглушал все прочие звуки.

— Еще что-нибудь, Перегрина?

На этот раз женщина спокойно подняла голову.

— Больше ничего.

— Точно?

— Клянусь вам. Вы должны мне верить.

Он ошибся только с человеком с черным поясом. Босоногий донес на двух пастухов, которые не соблюдали воздержания. Он утверждал, что видел, как те ели мясо во время Великого поста. Молодая женщина с малышом, преждевременно овдовевшая, грешила со своим соседом, женатым мужчиной, который не прекращал делать ей бесчестные предложения… И даже ласкал ей грудь.

— А ты, ты позволила? — строго спросил ее Жоан. — Испытывала удовольствие?

Женщина расплакалась.

— Ты уступила? — настаивал Жоан.

— Мы хотели есть, — всхлипнула она, поднимая ребенка.

Писарь отметил у себя имя женщины. Жоан пристально посмотрел на нее. «А что он тебе дал? — подумал он. — Краюху сухого хлеба? Как же низко оценивается твоя честь!»

— Признавайся! — приказал Жоан.

Еще двое крестьян донесли на своих соседей. Еретиков, как они утверждали.

— Иногда по ночам меня будят странные звуки и я вижу свет в их доме, — сообщил один. — Они поклоняются дьяволу.

«Что плохого сделал тебе твой сосед, если ты на него доносишь? — подумал Жоан. Ты прекрасно знаешь, что он никогда не узнает имени доносчика. Что ты выиграешь, если он будет осужден мною? Может, получишь полоску земли?»

— Как зовут твоего соседа?

— Антон, пекарь.

Писарь записал имя.

Когда Жоан закончил допрос, уже стемнело. Он приказал офицеру войти, и писарь продиктовал ему имена тех, кто должен был предстать перед инквизицией на следующий день, на рассвете, как только взойдет солнце.

Снова ночная тишина, холод, мерцающее пламя свечи… и навязчивые воспоминания. Жоан медленно поднялся Богохульство, разврат и поклонение дьяволу. «Когда рассветет, вы будете моими», — пробормотал он. Правда ли то, что ему рассказали о пекаре? До этого было много подобных доносов, но удался только один. Будет ли он истинным на этот раз? Как бы его доказать?

Он почувствовал себя уставшим и вернулся к тюфяку, чтобы сомкнуть глаза. Почитатель демона…

— Клянешься ли ты на четырех евангелиях? — спросил Жоан, когда свет начал проникать через окно.

Человек кивнул.

— Я знаю, что ты согрешил, — заявил Жоан.

Окруженный двумя солдатами, мужчина, купивший миг удовольствия с молодой вдовой, побледнел.

Капельки пота, словно жемчужины, проступили у него на лбу.

— Как тебя зовут?

— Гаспар, — послышалось в ответ.

— Я знаю, ты согрешил, Гаспар, — повторил Жоан.

Мужчина стал запинаться.

— Я… я…

— Признавайся, — Жоан повысил голос.

— Я…