Собор

— Уже приготовлена, — послышался от дверей голос Элизы. — Мсье Монферран сразу приказал, и мы с Настей уже сделали…

— Ах вот как! — Деламье снова кинул быстрый взгляд на Огюста. — Не так, значит, вы раскисли, как я было подумал. А то я едва не перестал вас уважать… Ну, в таком случае, сей час же и выкупаем больного, — говоря это, он скинул сюртук (пальто его давно висело в прихожей) и стал закатывать рукава сорочки. — Имейте в виду: ванны следует делать через каждые три часа, воду грейте все время. Самое важное — снять судороги и не допустить переохлаждения. Кто мне поможет?

— Я, — решительно проговорил Огюст.

— Вы… Хм! Впрочем, мужчина здесь действительно лучше поможет. Но, я думаю, мадам де Монферран следует уйти к себе… И приступим!

VII

Деламье ушел далеко за полночь. За прошедшее время у больного несколько раз бывали тяжелые приступы судорог, но ванны и принесенные из аптеки лекарства немного умеряли их силу. К ночи усилился жар, участилась рвота.

— Это естественно, — сказал, уже надевая пальто, доктор. — Сейчас все зависит от его сердца. Пока, слава богу, оно работает без перебоев. До утра он продержится, а утром я снова приду. Будьте очень осторожны, мсье, — с холерой не шутят. Лекарства давайте в течение ночи через каждые полтора часа… Ну, прощайте.

Он взял у двери свою палку и, прихрамывая, вышел. Он хромал всегда, но сейчас особенно сильно, проведя несколько часов на ногах.

Ночь прошла в мучительной тревоге. Анна вместе с Огюстом сидела возле постели мужа и помогала делать ему ванны, хотя Огюст, помня о ее беременности, пытался запретить ей это. Элизу он умолил больше не входить в комнату больного, и она подчинилась, чтобы не волновать его больше. Тем более что в этой новой, страшной тревоге к нему вернулись и спокойствие, и воля — он отдавал распоряжения коротко и четко, как на строительстве.

На рассвете у Алексея начался бред, он звал кого-то, что-то просил передать Анне, которая сидела тут же, потом забывался, но его вновь начинало рвать и лихорадить.

В девять утра явился Деламье.

— Температура держится, — сказал он, ощупав лоб больного. — К вечеру либо завтра утром она должна снизиться… Тогда может случиться самое плохое… Но сердце работает… М-да!

Доктор не ушел на этот раз и остался до вечера, а вечером, пощупав лоб Алексея, нахмурился и сказал:

— Упала температура. Сейчас начнется охлаждение, руки и ноги больного будут сводить судороги. Если мы сумеем их ослабить и вовсе прекратить, есть какая-то надежда, что ночью произойдет благоприятный кризис. Ванны сейчас станем делать через два часа, а в остальное время нужны непрерывные растирания рук и ног. Это мой метод, я уже применял его, и он дважды помог. Вы умеете делать растирания, мсье?

— Покажите, как — я сумею, — коротко ответил Огюст.

В течение следующих десяти часов, до наступления утра, они, сменяя друг друга, а иногда вместе растирали больному руки, ноги, бедра и грудь, в то время как Анна, кухарка и призванный на помощь дворник Игнатий таскали с кухни ведра с горячей водой, наполняя установленную в комнатке ванну, а затем, после каждого купания, опорожняя ее.

На рассвете Деламье упал в кресло, задыхаясь и вытирая пот со лба:

— Не могу больше, мсье… Если вы в состоянии, продолжайте растирания. У меня уже нет сил!

У Огюста тоже начинала кружиться голова и дрожать руки, но он не разрешил себе ослабеть. Еще три часа, не разгибая спины, он массировал холодное, обмякшее тело Алексея и вдруг почувствовал, что оно начинает теплеть.

— Деламье, Деламье! — закричал он. — Кажется, помогает!

Доктор вскочил с кресла.

— Черт возьми, неужели я в третий раз сумел вылечить холерного больного?! — воскликнул он с волнением. — Это неслыханная удача… Или чудо, — добавил он, пощупав пульс Алексея и посмотрев его зрачки. — Да, мсье, вижу, что крепка ваша вера… Если до вечера не случится новых судорог и температура не упадет, считайте, что он спасен. Ванны продолжайте делать. Вечером я приду. Вы поняли?

— Да, — чуть слышно ответил Огюст.

Он сидел на краю стула, закрыв лицо руками, и пот, стекая по его пальцам, капал на вытоптанный ковер, присыпанный сероватым порошком извести. Белокурые волосы архитектора были совершенно мокрыми…

Вечером, когда Деламье торжественно уверил его и плачущую от радости Элизу в том, что теперь все обошлось, Монферран кинулся к себе в кабинет, достал из секретера три тысячи рублей (все, что там было) и вручил их доктору. Ему хотелось расцеловать его, но он удержался из одной лишь боязни передать Деламье холеру, которой он все-таки мог заразиться, ухаживая за больным.

Деламье пересчитал деньги и едва не упал от изумления.

— Мсье, это слишком! — пробормотал он.

— Знали бы вы, что вы для меня сделали! — Монферран смеялся, хотя в глазах у него стояли слезы. — Ах, Деламье, Деламье!

Перед уходом доктор еще раз зашел в комнату больного.

— Ну, что и как ви себя чувствует? — спросил он, с трудом подбирая русские слова.

— Спасибо, мсье, теперь уже гораздо лучше, только ужасная слабость, я почти не чувствую своих рук и ног, — на очень правильном французском ответил Алексей и еле заметно подмигнул стоящему позади доктора Огюсту. — Если бы вы знали, мсье, как я вам благодарен!

— Ах ты, черт! — вырвалось у Деламье. — Не хуже иного графа… Ну, ну, любезный, я рад от всего сердца. Да, впрочем, завтра наведаюсь.

Спускаясь по лестнице, Деламье оступился и едва не упал, и Монферран, поспешно подхватив его под руку, спросил:

— Давно хочу узнать у вас, доктор: что же такое с вашей ногой? Отчего вы так хромаете? Я знаю, вы воевали. Значит, были ранены?

Деламье усмехнулся:

— Мне, мсье Монферран, повезло. Я провоевал в общей сложности шесть лет, но ранен не был ни разу. А нога моя обморожена. У меня отняты четыре пальца. И слава богу, что только пальцами отделался. Я своими руками отнимал людям обмороженные руки и ноги, и многих не сумел спасти.

Монферран вздрогнул и с новым интересом всмотрелся в суровое, аскетичное лицо Деламье.

— Вот оно что! — воскликнул он. — Вы… вы были… Так это?..

— Это произошло на Смоленской дороге, мсье, — ответил спокойно доктор. — Счастье ваше, что вам, как я понимаю, раньше расколотили голову, и вас минуло сие удовольствие.

На другое утро прибежал перепуганный Джованни. На строительстве узнали о происшедшем, и бедняга пришел в ужас. Он искренно любил Алексея, но больше всего его тревожила Анна. Он вообразил уже, что и она заразилась.