Собрание сочинений Т.4 "Работа актера над ролью"
Шрифт:
Давайте же мечтать и сочинять то, что не дописал автор. Приготовьтесь как следует, потому что это долгая и трудная работа. Вам придется стать сотрудниками поэта и доделать за него то, что недоделано им самим. Кто знает, нам придется, быть может, написать целую пьесу! Если это необходимо, будем писать, так как без прошлого и будущего не может быть и не нужно настоящее. Помните, в прошлом году я говорил вам об этом...?0.
[...Жаль только, что вы мало говорите и спорите между собой о пьесе. Как разжечь вас?
Хорошо бы, если б у вас образовались разные взгляды, несколько партий. Споры лучше всего разжигают интерес, раскапывают сущность и выясняют недоразумения.
Мы объяснили, что сами
— Придется вам помочь, — сказал Торцов и вышел из класса,]
[БЕСЕДА О ПЬЕСЕ]
.. .. .. .. .. 19 . . г.
Сегодня назначена беседа учеников и преподавателей о трагедии “Отелло”.
Все вызванные собрались в одном из фойе театра за большим торжественным столом, покрытым зеленым сукном, на котором были разложены листы бумаги, карандаши, перья, чернильница и другие атрибуты подлинного заседания. Торцов сел на председательское место и объявил, что беседа начинается.
— Кто желает говорить о пьесе “Отелло” так, как он ее понимает?
Но все смущенно и неподвижно молчали, точно набрав в рот воды.
Думая, что неясен смысл собрания, Аркадий Николаевич: разъяснил его. Он говорил:
— Когда-то, кое-как, наскоро, мимоходом вы прочли “Отелло”. Об этом сохранились обрывки, пятна воспоминаний. Новое, повторное чтение прибавило что-то к этим впечатлениям. Но этого внутреннего материала роли нам все еще мало. Для пополнения его и созвана сегодняшняя беседа. Поэтому я прошу присутствующих высказывать откровенно все то, что каждый думает о пьесе.
Оказалось, повидимому, что никто о ней ничего не думает, потому что желающих высказаться не было. После долгой и томительной паузы попросил слова Иван Платонович.
— До сих пор я молчал. И тогда, когда по инициативе Названова “Отелло” появился в наших стенах, — дело-то какое! И недавно, когда Аркадий утвердил эту пьесу для работы над ролью. Я молчу, хотя и не согласен был ни тогда, ни теперь. Вот дело-то какое! Почему же я не согласен? Во-первых, потому, что пьеса не для учеников, а во-вторых, и самое главное, что сама трагедия-то далеко не лучшее произведение Шекспира. Не лучшее, говорю я! В сущности, это даже и не трагедия, а мелодрама. Вот почему и фабула и события в ней маловероятны, им не веришь. Судите сами: черный генерал! Не только в те времена, но даже и теперь, когда культура старается сблизить нации и племена, мы нигде не знаем таких черных генералов. Вот, например, в Америке, где много негров, есть ли такой черный генерал? Это теперь, в передовом веке! Что же говорить о далеких средних веках, о какой-то Венеции! И этот несуществующий черный генерал крадет самую прекрасную, чистую, наивную, сказочную царевну Дездемону. Дело-то какое невероятное! Пускай-ка какой-нибудь дикарь украдет дочку у английского или другого короля! Пусть попробует. Уж зададут перцу этому Ромео из мелодрамы.
Присутствующие давно уже пытались его остановить, но не смели. Однако, после того как сам Аркадий Николаевич выразил сомнение и, точно немного конфузясь за друга, остановил его, — все накинулись на оратора в защиту пьесы. Торцов только руками разводил, поминутно повторяя: “Ну, полно, Ваня! Что ты!”
Каждая такая реплика подливала масла в огонь и еще больше разжигала спор. Трудно было направить его, и звонок председателя работал не переставая. К удивлению, у Ивана Платоновича нашлись защитники в лице Вьюнцова и, кто бы мог подумать, самой Малолетковой! Это меня сразило и заставило втянуться в спор. Скоро обнаружилось, что и между другими оппонентами не было единодушия. Напротив, оказалось много критикующих. Мне почудилось (может, я беру грех на душу!), что большинство из протестовавших, как, например, Говорков, Вельяминова, Веселовский, восставали против “Отелло”
не потому, что пьеса плоха или хороша, а потому, что она не всем дает роли по вкусу. В зале стоял стон и крик, тем более что председатель незаметно сошел со своего места и наблюдал со стороны.“Неужели вся эта сцена — провокация обоих наших преподавателей?” — подумалось мне. Если да, то они блестяще достигли цели, так как споры об “Отелло” разгорелись, затянулись и не прекращались даже вечером. Благодаря им были серьезные “накладки” в звуковой части спектакля, так как стоявшие на постах ученики были заняты не своим делом, а “Отелло”. Некоторых из нас записали в протокол. Из-за споров, в которых приняли участие и сами артисты, жестоко напавшие на Ивана Платоновича, произошла даже некоторая задержка антракта, так как актеры, увлекшись разговором, пропустили третий звонок.
Теперь, возвратясь домой после спектакля, среди ночной тишины, я подвожу итоги спора, стараясь записать то, что удержалось в памяти. Это очень трудно сделать, так как все в голове смешалось и я смертельно устал. Вот почему записи так беспорядочны51.
.. .. .. .. .. 19 . . г.
— Теперь, точно после новой распашки и сева, нам остается осмотреть всходы и собрать плоды, — заявил Аркадий Николаевич, войдя в класс. — Не появилось ли чего нового в ваших душах после беседы и долгих споров?
— Появилось! — кричали мы в один голос. — Такой хаос, что и не разберешь!
— Однако попробуем уложить все по местам, — предложил Торцов.
К удивлению, после нового тщательного опроса оказалось, что никаких новых ярких пятен не прибавилось, но за ними появилось бесконечное количество разных ощущений, намеков, предчувствий, вопросов. Так на небе за яркими большими планетами телескоп обнаруживает сонмы едва светящихся малых звезд. Даже трудно понять, что это звезды, и кажется, будто небо покрыто молочной пеленой.
— Астроном счел бы это открытием!— радостно воскликнул Аркадий Николаевич. — Будем же утверждать яркие пятна. Быть может, от их усилившегося отблеска сильнее загорятся тусклые звезды за ними. Начнем с первого яркого пятна — речи Отелло перед Сенатом. Как же мы будем утверждать и расширять это световое пятно в наших воспоминаниях?
После всего решим, что это за воспоминания: слуховые, зрительные, эмоциональные?
— Нет, голоса Отелло и других я не слышу, но что-то чувствую и вижу довольно сильно, хотя и неопределенно.
— Это хорошо. Что же вы видите и что чувствуете? — допрашивал Аркадий Николаевич.
— Оказывается, что не очень много, меньше, чем думалось! — признался я после довольно продолжительной самопроверки. — Вижу банальную, оперно-красивую фигуру и чувствую в ней благородство тоже театрального характера “вообще”.
— Это нехорошо, так как от такого видения не почувствуешь подлинной жизни, — заметил Аркадий Николаевич. — Между тем в этом месте пьесы столкнулось столько ярких и бытовых, и человеческих, и общественных, и национальных, и психологических, и этических живых побуждений, страстей, от которых трудно не заволноваться. Да и сама внешняя фабула так красива, неожиданна, остроумна, что невольно заинтересовывает. Какое сплетение предлагаемых обстоятельств! Нагрянувшая война, острая нужда в единственном спасителе отечества—Отелло; оскорбление правящих кругов, потому что кровосмешение аристократки с цветным дикарем и полузверем, каким по тогдашним феодальным понятиям был Отелло, являлось жестоким оскорблением для правящего класса. Попробуйте-ка поверить этому и сделать выбор между расовой честью чванных венецианцев и спасением отечества истинными патриотами. Сколько самых разнообразных нитей завязывается в этой сцене в один узел. Какой ловкий сценический прием, какая остроумная экспозиция в интересном стремительном действии.