Собрание сочинений, том 17

Во всем этом для читателей «Pall Mall Gazette» едва ли найдется что-нибудь новое. В наших «Заметках о войне» вышеуказанный план наступления уже был в общих чертах изложен как наиболее разумный для французов, причем были раскрыты причины, по которым от него пришлось отказаться [См. настоящий том, стр. 13—14, 20—21. Ред.]. Но одного обстоятельства, послужившего непосредственной причиной первых поражений императора, он не объясняет: почему он оставил несколько своих корпусов вблизи границы на позициях, удобных для наступления, что было ошибкой, если от намерения наступать давно уже отказались? Что касается его цифр, то мы вскоре подвергнем их критическому разбору.

Причины краха французского военного управления император находит в

«недостатках нашей военной организации в том виде, в каком она существовала в течение последних 50 лет».

Однако бесспорно, что эта организация в данном случае подверглась испытанию не впервые. Она довольно хорошо отвечала своему назначению во время Крымской войны. Она дала блестящие результаты в начале Итальянской войны, когда в Англии, так же как и в Германии, она считалась самой образцовой организацией армии. Несомненно, что даже и в то время в ней было обнаружено много недостатков. Однако есть разница между военной организацией в то время и военной организацией, существующей теперь: тогда она действовала, теперь же отказывается служить. Но император не желает объяснять этой перемены, хотя как раз это-то и требует объяснения, так как именно в ней заключается самое слабое место Второй империи, которая расстраивала механизм этой организации всеми способами коррупции и казнокрадства.

Когда отступающая армия достигла Меца,

«ее боевой состав после прибытия маршала Канробера с двумя дивизиями и резервом был доведен до 140000 человек».

Это утверждение при сопоставлении его с численностью войск, недавно сложивших оружие в Меце, заставляет нас более внимательно рассмотреть цифры, приведенные императором. Страсбургскую армию предполагалось составить из корпусов Мак-Магона, де Файи и Дуэ, всего из десяти дивизий численностью в 100000 человек; но теперь утверждают, что численность ее не превышала 40000 человек. Не принимая совершенно в расчет три дивизии корпуса Дуэ, хотя одна из них и пришла на помощь Мак-Магону во время или после сражения у Вёрта, мы получили бы менее 6000 человек на дивизию (13 батальонов) или только 430 человек на батальон, даже если совсем не учитывать, что часть людей входит в состав кавалерии и артиллерии. И вот полностью отдавая должное Второй империи, когда дело идет о казнокрадстве и расточительстве, мы не можем заставить себя поверить, чтобы через двадцать дней после призыва резервистов и уволенных в отпуск в армии оказалось 90 батальонов, боевой состав которых в среднем составлял бы 430 человек вместо 900. Что касается армии Меца, то в ней насчитывалось в гвардии и в десяти линейных дивизиях 161 батальон; а если даже принять, что 100000 человек, указанных в брошюре, составляли только пехоту, и совсем не учитывать, что часть войск входила в состав кавалерии или артиллерии, то и это все же составило бы не больше 620 человек на батальон — цифра, несомненно, ниже действительной. Еще более удивительно то, что, отступив к Мецу, эта армия после прибытия двух дивизий Канробера и резервов оказывается увеличилась до 140000 человек. Новые пополнения насчитывали, таким образом, 40000 человек. И вот, так как «резервы», прибывшие в Мец после Шпихерна, могли состоять только из кавалерии и артиллерии, ибо гвардия прибыла туда гораздо раньше, то численность их не могла превышать 20000 человек. Следовательно, на две дивизии Канробера остается 20000, что на двадцать пять батальонов составляет по 800 человек на батальон, то есть батальоны Канробера, которые были наименее готовы из всех, при таком расчете оказываются по численному составу гораздо сильнее тех, которые уже были сосредоточены и подготовлены намного раньше. Но если армия Меца до сражений 14, 16 и 18 августа насчитывала только 140000 человек, то как же произошло, что после потерь, составивших за эти три дня, конечно, не менее 50000 человек, после потерь в последующих вылазках и в результате смерти от болезней, Базен все же смог сдать пруссакам 173000 пленных? Мы занялись этими цифрами только для того, чтобы показать, что они противоречат друг другу и всем известным фактам этой кампании. Их можно сразу отвергнуть как совершенно неверные.

Кроме организации армии, существовали и другие обстоятельства, помешавшие полету императорского орла навстречу победе. Это были, во-первых, «плохая погода», затем «затруднения с обозами» и, наконец,

«наша постоянная и полная неосведомленность относительно расположения и численности вражеских армий».

В самом деле, это три очень досадных обстоятельства. Но плохая погода была одинаковой для обеих сторон; ведь при всех своих благочестивых ссылках на провидение король Вильгельм ни разу не упомянул о том, что над германскими позициями сияло солнце, в то время как позиции французов поливало дождем. А разве у немцев тоже не было затруднений с обозами. Что же касается неосведомленности относительно местонахождения неприятеля, то существует письмо Наполеона I к его брату Жозефу, который жаловался на такую же трудность в Испании; это письмо является далеко не лестным для генералов, прибегающих к подобным жалобам [95] . В письме говорится, что если генералам неизвестно местонахождение неприятеля, то это их собственная вина и доказывает лишь то, что они не знают своего дела. При чтении подобных оправданий столь скверного командования иногда возникает сомнение, действительно ли для взрослых людей написана эта брошюра.

95

«Memoires et correspondance politique et militaire du roi Joseph». Paris, 1854, t. IV, p. 425 («Военно-политические мемуары и переписка короля Жозефа». Париж, 1854, т. IV, стр. 425).

Описание роли, которую сыграл сам Луи-Наполеон, не очень понравится его друзьям. После сражений при Вёрте и Шпихерне он «решил немедленно отвести армию назад к Шалонскому лагерю». Но этот план, хотя он первоначально и был одобрен советом министров, два дня спустя рассматривали как способный «произвести неблагоприятное впечатление на общественное мнение» и император, получив письмо относительно этого от г-на Э. Оливье (!), отказался от него. Он ведет армию на левый берег Мозеля, а затем, «не предвидя генерального сражения и ожидая только отдельных столкновений», покидает ее и уезжает в Шалон. Тотчас же после его отъезда произошли сражения 16 и 18 августа, в результате которых Базен со своей армией оказался запертым в Меце. Тем временем императрица и министерство, превысив свою власть, за спиной императора созвали палату, а с созывом этого наделенного столь исключительной властью учреждения — Законодательного корпуса аркадских простачков [96] — судьба империи была-де решена. Оппозиция, состоявшая, как известно, из двадцати пяти депутатов, стала всемогущей и «парализовала патриотизм большинства и успешную работу правительства»; речь идет, как все мы помним, о правительстве не сладкоречивого Оливье, а грубого Паликао.

96

Аркадские простачки или аркадские пастушки

— ироническое прозвище наивных и беспечных людей; выражение ведет свое происхождение от названия области древнего Пелопоннеса — Аркадии, жители которой, согласно греческой мифологии, отличались наивностью и простотой нравов.

«С этого момента министры, казалось, боялись произносить имя императора; и сам он, покинув армию и отказавшись от командования лишь для того, чтобы снова взять в свои руки бразды правления, вскоре обнаружил, что для него было невозможно выполнить до конца свою роль».

В самом деле, императору дали понять, что он в сущности низложен, что он стал невыносим. Многие люди, обладающие известным чувством собственного достоинства, при таких обстоятельствах отреклись бы от престола. Но нет; его, мягко выражаясь, нерешительность продолжается; он следует за армией Мак-Магона, являясь просто балластом; не в силах принести никакой пользы, он, однако, может служить помехой. Правительство в Париже настаивает на том, чтобы Мак-Магон шел на выручку Базену. Мак-Магон отказывается, так как для его армии это означало бы идти на верную гибель; Паликао настаивает.

«Что же касается императора, то он этому не противился. В его намерения не могло входить сопротивление указаниям правительства и императрицы-регентши, которая проявила столько ума и энергии в обстановке величайших трудностей».

Нас умиляет кротость этого человека, который в течение двадцати лет твердил, что подчинение его индивидуальной воле является единственным путем спасения для Франции и который теперь, когда «из Парижа навязывают план кампании, противоречащий самым элементарным правилам военного искусства», уже не противится ему, потому что в его намерения якобы никогда не могло входить сопротивление указаниям императрицы-регентши, которая и т. д. и т. д.!

Описание состояния армии, с которой был предпринят этот роковой поход, является во всех деталях точным подтверждением нашей оценки, данной в свое время [См. настоящий том, стр. 64, 77. Ред.]. В нем есть лишь одна смягчающая подробность. Корпус де Файи во время своего отступления форсированным маршем все-таки умудрился растерять без боя «почти весь свой обоз»; но корпус, по-видимому, не оценил всего преимущества этого обстоятельства.

Армия направилась в Реймс 21 августа. 23-го она дошла до реки Сюип у Бетнивиля, на прямой дороге к Вердену и Мецу. По затруднения в снабжении заставили Мак-Магона немедленно вернуться к линии железной дороги; поэтому 24-го войска повернули влево и достигли Ретеля. Весь день 25-го был потрачен здесь на распределение продовольствия войскам. 26-го штаб переходит в Туртерон, на двенадцать миль дальше к востоку, 27-го в Ле-Шен-Попюле — еще на шесть миль. Здесь Мак-Магон, узнав, что восемь немецких армейских корпусов берут его в окружение, отдал приказ снова отступить к западу; но ночью из Парижа пришли настойчивые приказы, предписывающие ему направиться к Мецу.

«Не подлежит сомнению, что император мог бы отменить этот приказ, но он решил не противодействовать решению регентства».

Эта добродетельная покорность принудила Мак-Магона повиноваться; таким образом, 28-го он достиг Стонна, находящегося в 6 милях далее к востоку. Однако «эти приказы и контрприказы привели к задержкам в продвижении». В это время

«прусская армия двигалась форсированным маршем, тогда как мы, обремененные обозом» (опять!) «с утомленными войсками, затратили шесть дней, чтобы пройти 25 лье».

Затем последовали бои 30, 31 августа и 1 сентября, и произошла катастрофа, описанная очень полно, но без каких-либо новых подробностей. А затем следует мораль, которую можно извлечь из этого:

«Конечно, борьба была неравной, но мы выдержали бы ее дольше и она была бы менее катастрофичной для нашего оружия, если бы военные операции не подчинялись все время политическим соображениям».

Падение Второй империи и всего, что с нею связано, ни у кого не вызвало сожаления, — такова ее судьба. Сострадание, то есть самое малое, что выпадает обычно на долю испытавших большое несчастье, по-видимому, ни в какой мере на нее не распространяется. Даже в «honneur au courage malheureux» [«воздании почести побежденным героям». Ред.], — выражение, которое теперь нельзя произнести по-французски без некоторой иронии, — даже в этом Второй империи, кажется, отказано. Мы сомневаемся, извлечет ли Наполеон при данных обстоятельствах большую пользу из документа, согласно которому его выдающаяся стратегическая интуиция каждый раз превращалась в ничто из-за нелепых приказов правительства в Париже, продиктованных политическими соображениями, в то время как его власть отменить эти нелепые приказы в свою очередь превращалась в ничто вследствие его безграничного почтения к регентству императрицы. Лучшее, что можно сказать об этой на редкость жалкой брошюре, это то, что она подтверждает, какой скверный оборот неизбежно должны принимать дела на войне, «если военные операции все время подчиняются политическим соображениям».

Напечатано в «The Pall Mall Gazette» № 1788, 5 ноября 1870 г.

БОРЬБА ВО ФРАНЦИИ

В течение первых шести недель войны, когда победы немцев быстро следовали одна за другой, когда силы вторгшегося противника, предназначенные для захвата территории, еще не были полностью израсходованы и когда на фронте еще имелись французские армии, чтобы оказывать ему сопротивление, борьба, вообще говоря, оставалась борьбой армий. Население захваченных районов принимало в ней лишь незначительное участие. Правда, около десятка эльзасских крестьян были преданы военному суду и расстреляны за участие в боях или за нанесение увечий раненым; но трагедии, подобные той, которая произошла в Базейле, являлись редким исключением. Это лучше всего доказывается тем огромным впечатлением, которое она произвела, и тем горячим спором, который велся в печати относительно того, насколько действия немцев в этом селении заслуживали оправдания или осуждения. Если бы стоило снова начинать этот спор, мы могли бы на основании безупречных свидетельств очевидцев доказать, что жители Лазейля действительно напали на баварских раненых, жестоко обращались с ними и бросали их в огонь загоревшихся от снарядов домов; в связи с этим генерал фон дер Танн отдал бессмысленный и варварский приказ уничтожить все селение — бессмысленный и варварский особенно потому, что по этому приказу следовало поджечь дома, в которых лежали сотни его же собственных раненых. Но как бы то ни было, селение Базейль было разрушено в пылу сражения и в ходе наиболее ожесточенной борьбы — борьбы в домах и на улицах, когда нужно немедленно реагировать на донесения и принимать решения и когда нет времени проверять показания и выслушивать мнения сторон.