Собрание сочинений (Том 1)

Он допил чай, сквозь желтизну на щеках проступили рваные красные пятна.

– Спасибо!
– вздохнул он и сел прямо в снег.

– А теперь признавайся, - проговорила тетя Груша, - сколько дней не ел?

Он усмехнулся:

– Вот он меня вчера угостил.

– А сегодня, - спросила Груша, - тот хлеб?

– Его сеструхе.

– Ну, как следует? Сколько дней не ел как следует?

– Пять, - проговорил желтолицый.

* * *

– Что с тобой было?
– спросил я Вадьку. Теперь я знал имя желтолицего.
– У забора?

Он усмехнулся:

– "Что, что". Обморок! Да мне не привыкать. А, Марья?

Мы шли втроем - Вадька, его сеструха, которую он смешно и торжественно называл Марья, и я. Маша доедала кусок хлеба украденный, а Вадька - который принес я.

– Только зря все это, - сказал Вадька.
– Жрать сильнее захотелось.

– Ага!
– согласилась Марья.
– Если не есть, на третий день легче становится.

– Тебя это не касается, - оборвал ее Вадька, - тебе надо есть, ты еще растешь.

– Можно подумать, ты вырос!
– как взрослая, проворчала Марья.

Мы шли по улице, и я думал: мы бредем просто так, без всякой цели, может быть, в сторону дома, где живут Вадька и Марья, но пришли мы к главной почте. Вадька уверенно распахнул дверь, прошел в большое помещение, сел за стол.

– Доставай, - велел он Марье.

Девчонка открыла портфель, вынула тетрадку в косую линейку, вырвала листок.

– Пиши ты, - строго сказал Вадька сестренке, - мама любит твой почерк.

Машка, видно, перечила брату не всегда. Высунув язык, она взяла почтовую ручку, обмакнула перо в казенные чернила и старательно, большими буквами вывела первую строчку.

– "Дорогая мамочка!" - продиктовал Вадька.

– Уже написала, - сказала Марья.

– "У нас все хорошо, - задумчиво проговорил он.
– Вадик получил три пятерки. По математике, русскому языку и географии. У меня вообще одни пятерки. Вчера мы были в гостях у тети Фаи, она нас до отвала накормила холодцом".

– А как пишется "до отвала"?
– спросила Марья.
– На конце "а" или "у"?

– Да все равно, - сказал Вадька, - главное, холодец.

Я понял, что они врут. Про холодец и про гости врут абсолютно точно, это ясно, но ведь про пятерки, наверное, тоже.

– Зачем врешь?
– спросил я Вадьку.

– Затем, - ответил он зло, - что ей нельзя расстраиваться.

Он помолчал.

– Если бы мы написали правду, - качнул он головой.
– А, Марья?

Она подняла голову, усмехнулась горькой взрослой улыбкой. Спросила:

– Как я карточки потеряла? И деньги?

Вот так дела! Они живут без карточек и без денег, да мыслимое ли это дело в войну-то! Мама и бабушка приносили домой рассказы, как померла с голоду одна женщина, а вторая заболела так, что все равно померла, - и все из-за проклятых карточек, из-за того, что их потеряли или украли злобные бандиты.

Да что там! Разве мог я забыть, как ограбили нас, украли отцовский костюм из шифоньера, только пустые плечики постукивали одиноко друг о дружку, а вместе с костюмом прихватили и карточки. Как мы выжили месяц, один бог знает.

– А родные-то есть у вас?
– спросил я.

– Мы эвакуированные, - ответила Марья.

– Тогда знакомые?
– воскликнул я.

Вадька понурился, опустил голову, о чем-то крепко думал он, и Марья ответила за обоих:

– Мы боимся, они маме скажут. А ей волноваться нельзя.

Он поднял голову, мой новый приятель, и на лбу его я увидел морщинки, будто он старик.

– Это ее убьет, - сказал он.

* * *

Есть люди, похожие на магниты. Они ничего особенного не делают, а к ним тянет.

Вадька был такой магнит. Правда, нельзя сказать, что он ничего не делал. Шакалил в столовой - разве этого мало? Отнял хлеб у девчонки. Но, честно сказать, меня тянуло к нему не это.

Я чувствовал, что желтолицый парень какой-то совсем другой, чем все остальные знакомые мне люди. Даже если сравнивать его со взрослыми. Что-то в нем было такое.

Что? Я не знал. Маленькие люди ведь вообще, многого не зная, умеют чувствовать. Умеют ощущать. Вот, может, и во мне было такое ощущение.

Вадька меня никуда не звал, а самому мне надо было идти домой, учить уроки, но я, точно примагниченный, шел за желтолицым и его сестрой. Они даже не очень-то со мной разговаривали, обращаясь лишь в необходимых случаях, так что болтунами их никак не назовешь.

Они все говорили о матери - похоже, разговаривать о ней доставляло им большое удовольствие. При этом получалось так, что говорить о своей маме они принимались с полуслова, будто отвлекались на минутку от давнего разговора, потом спохватились, что отвлеклись, и говорили снова о самом важном.

Ведь если продать утюг, как мама велела, - вдруг засмеялась Марья, так мы ведь до конца войны неглажеными ходить будем.

Вадька одобрительно оглядел сестру, улыбнулся ей и сказал:

– А что у нас гладить-то?

– Ты что?
– возмутилась Марья.
– Мамино платье, мое платье, твои штаны. Да и много ли дадут за утюг на рынке?

– Точно, - ответил Вадим.
– А мама вернется, глядь, утюг целехонек. Ждет ее.

Марья слабо улыбнулась, побледнела.

– Ты что?
– забеспокоился Вадим.

– Погоди, - прошептала она, - сейчас пройдет.

Вадим схватил снегу, потер Марье виски, как тетя Груша, но она отдернулась, сказала:

– Чепуха! Я же не теряю сознания! Ты же кормишь меня каждый день.

Она отчего-то запыхалась.

– Просто идти трудно, - объяснила Марья, - давай помедленней.

Я чувствовал себя полным дураком. Может, первый раз в жизни не знал, что делать. Стоял, как суслик, столбиком возле двоих этих ребятишек, и все. Им нехорошо и одиноко, а я не могу помочь. Эх, быть бы взрослым! Оказаться в один миг самостоятельным человеком! Уж я бы додумался до чего-нибудь. Дал бы талонов от своих карточек, еще бы сообразил, что полагается в таких случаях.