Собрание сочинений, том 21

Итак, Бенедетти посетил Бисмарка, чтобы получить дальнейшие разъяснения и изложить ему позицию Франции (11 мая 1869 года). Он не узнал от Бисмарка ничего определенного. Зато Бисмарк узнал от него то, что хотел узнать, — что выставление кандидатуры Леопольда означало бы немедленную войну с Францией. Бисмарк получил, таким образом, возможность начать войну, когда ему будет угодно.

Действительно, в июле 1870 г. снова всплывает кандидатура Леопольда и немедленно приводит к войне, как ни противился этому Луи-Наполеон. Он не только увидел, что попался в ловушку. Он знал также, что дело идет о его императорской власти, и мало верил в честность своей бонапартистской серной банды [521] , уверявшей его, что готово все, до последней пуговицы на гетрах, и еще меньше верил в ее военные и административные способности. Но логические последствия его собственного прошлого толкали его к гибели; сами его колебания ускоряли его падение.

521

См. примечание 389.

Напротив, Бисмарк был не только полностью подготовлен в военном отношении, но на этот раз за ним действительно стоял народ, который за всей обоюдной дипломатической ложью видел лишь одно: речь идет о войне не только за Рейн, но и за национальное существование. Резервисты и солдаты ландвера — впервые после 1813 г. — с боевым пылом и готовностью вновь стекались под знамена. Не важно было, как все это произошло, не важно, какая часть национального наследства двухтысячелетней давности была или не была самовольно обещана Бисмарком Луи-Наполеону, — дело шло о том, чтобы раз и навсегда внушить загранице, что ей нечего вмешиваться во внутренние немецкие дела и что Германия не призвана поддерживать шаткий трон Луи-Наполеона уступкой немецкой территории. И перед этим национальным подъемом исчезли все классовые различия, рассеялись все помыслы южногерманских дворов о Рейнском союзе, все реставраторские поползновения изгнанных монархов.

Обе стороны искали себе союзников. Луи-Наполеон был уверен в Австрии и Дании и — до некоторой степени — в Италии. На стороне Бисмарка стояла Россия. Но Австрия была, по обыкновению, не готова и не могла активно выступить до 2 сентября, — а 2 сентября Луи-Наполеон был уже германским военнопленным; к тому же Россия уведомила Австрию, что нападет на нее, как только Австрия нападет на Пруссию. В Италии же Луи-Наполеон расплачивался за свою двуличную политику: он хотел поднять национально-объединительное движение, но в то же время оградить папу от этого национального единства; он продолжал занимать Рим войсками, которые были ему теперь нужны дома, но которых он не мог вывести, не обязав предварительно Италию соблюдать суверенные права Рима и папы, а это, в свою очередь, мешало Италии прийти к нему на помощь. Наконец, Дания получила от России приказ вести себя смирно.

Однако решительнее всех дипломатических переговоров влияли на локализацию войны быстрые удары германского оружия от Шпихерна и Вёрта до Седана [522] . Армия Луи-Наполеона терпела поражение в каждом бою и перекочевала, наконец, на три четверти в германский плен. В этом были повинны не солдаты, которые дрались достаточно храбро, а руководители и управление. Но тот, кто подобно Луи-Наполеону создал свою империю с помощью шайки проходимцев, кто в течение восемнадцати лет удерживал в своих руках власть над этой империей только тем, что предоставлял этой самой шайке эксплуатировать Францию, кто на все важнейшие посты в государстве ставил людей из этой шайки, а на все второстепенные места — их подручных, тот не должен затевать борьбу не на жизнь, а на смерть, если не хочет оказаться в безвыходном положении. Меньше чем в пять недель рухнуло здание империи, долгие годы вызывавшее восторг европейского филистера. Революция 4 сентября [523] только убрала обломки, а Бисмарк, начавший войну с намерением основать малогерманскую империю, оказался в одно прекрасное утро в роли учредителя Французской республики.

522

В сражениях при Шпихерне (Лотарингия) и при Вёрте (Эльзас) прусские войска 6 августа 1870 г. нанесли поражение нескольким французским корпусам; выигрыш этих сражений на начальной стадии франко-прусской войны 1870–1871 гг. позволил прусскому командованию развернуть наступательные действия, в ходе которых французская армия подверглась расчленению, а затем окружению и разгрому по частям.

О сражении при Седане см. примечание 282.

523

4 сентября 1870 г. в Париже, после получения сообщения о разгроме французской армии под Седаном, произошло революционное выступление народных масс, приведшее к падению режима Второй империи и провозглашению республики. Однако в состав образовавшегося временного правительства вошли, помимо умеренных республиканцев, и монархисты. Это правительство во главе с военным губернатором Парижа Трошю (его фактическим вдохновителем был лидер орлеанистской фракции монархистов реакционер Тьер, первоначально не занимавший официальных правительственных постов), отражая капитулянтские настроения буржуазно-помещичьих кругов Франции и их страх перед народными массами, встало на путь национальной измены и предательского сговора с внешним врагом.

Согласно прокламации самого Бисмарка, война велась не против французского народа, а против Луи-Наполеона. С падением последнего отпадал, следовательно, всякий повод к войне. Так воображало и правительство 4 сентября — в других вопросах далеко не столь наивное — и было крайне удивлено, когда Бисмарк внезапно обернулся прусским юнкером.

Никто в мире не питает такой ненависти к французам, как прусские юнкеры. Дело было не только в том, что юнкеру, ранее свободному от налогов, пришлось жестоко пострадать во время расправы, учиненной над ним французами в 1806–1813 гг. и вызванной его же собственной заносчивостью; гораздо хуже было то, что безбожные французы своей нечестивой революцией поселили такую смуту в умах, что от былого юнкерского величия большей частью ничего не осталось даже в старой Пруссии, а за последние остатки этого величия бедным юнкерам приходилось из года в год вести упорную борьбу, и большая их часть уже опустилась до уровня жалкого паразитирующего дворянства. За это следовало отомстить Франции, и об этом позаботились юнкеры-офицеры в армии под руководством Бисмарка. Были составлены списки французских военных контрибуций, взысканных с Пруссии, и по ним установлены размеры военной контрибуции, подлежавшей взысканию с отдельных городов и департаментов Франции, — разумеется с учетом гораздо большего богатства Франции. Съестные припасы, фураж, одежда, обувь и т. д. реквизировались с демонстративной беспощадностью. Один мэр в Арденнах, заявивший, что не может выполнить поставку, получил без дальнейших разговоров двадцать пять палочных ударов; парижское правительство опубликовало официальные доказательства этого. Франтиреры, действовавшие в таком точном соответствии с прусским «Положением о ландштурме» 1813 г. [524] , словно они специально его изучали, безжалостно расстреливались на месте. Верны также рассказы про отсылавшиеся на родину стенные часы: «Kolnische Zeitung» сама сообщала об этом. Только, по понятиям пруссаков, эти часы считались не украденными, а найденными как бесхозяйное имущество в покинутых виллах под Парижем и аннексированными в пользу родных и близких на родине. Таким образом, юнкеры под руководством Бисмарка позаботились о том, чтобы, несмотря на безупречное поведение как солдат, так и значительной части офицерства, сохранить специфически прусский характер войны и силой втолковать это французам; зато последние возложили ответственность за мелкие низости юнкеров на всю армию.

524

«Положение о ландштурме» — закон, принятый в Пруссии 21 апреля 1813 г. и предусматривавший создание отрядов волонтеров («вольных стрелков»), не имеющих военной формы и действующих методами партизанской войны в тылу и на флангах наполеоновской армии. В отряды ландштурма призывалось записываться все не состоящее в рядах армии боеспособное мужское население.

О зверских расправах прусской армии с французскими франтирерами см. серию статей Энгельса «Заметки о войне» (настоящее издание, т. 17, стр. 168–172, 206–210).

И все же этим самым юнкерам выпало на долю воздать французскому народу такие почести, равных которым до сих пор не знала история. Когда все попытки заставить противника снять осаду Парижа потерпели неудачу, все французские армии были отброшены, и последнее большое наступление Бурбаки на коммуникационную линию немцев тоже не увенчалось успехом; когда вся европейская дипломатия предоставила Францию ее собственной участи, не ударив палец о палец, тогда изголодавшийся Париж вынужден был в конце концов капитулировать [525] . И как сильно забились сердца юнкеров, когда им представилась, наконец, возможность с триумфом вступить в это гнездо безбожников и полностью отомстить парижским мятежникам, чего им не позволили сделать в 1814 г. русский император Александр, а в 1815 г. — Веллингтон; теперь они вволю могли насладиться расправой с очагом и родиной революции.

525

Энгельс имеет в виду сражение при Эрикуре (близ Бельфора) 15–17 января 1871 г. между немецкими войсками и французской Восточной армией под командованием Бурбаки, наступавшей в район южных Вогезов с целью нанесения отсюда флангового удара по основной коммуникационной линии германской армии, осаждавшей Париж. Атаки Восточной армии были отбиты немцами, и она была вынуждена начать отступление, в ходе которого была прижата к швейцарской границе и интернирована на территории Швейцарии. Пока происходило это отступление, представителем правительства Национальной обороны Фавром 28 января 1871 г. была подписана конвенция с Бисмарком о перемирии и капитуляции Парижа.

Париж капитулировал, он уплатил 200 миллионов контрибуции; форты были переданы пруссакам; гарнизон сложил оружие к ногам победителей и выдал свои полевые орудия; пушки парижского крепостного вала были сняты с лафетов; все средства сопротивления, принадлежавшие государству, были выданы одно за другим. Но подлинные защитники Парижа — национальная гвардия, вооруженный парижский народ — остались неприкосновенными; у них никто не посмел потребовать выдачи оружия — ни их ружей, ни их пушек [Именно эти пушки, принадлежавшие национальной гвардии, а не государству, и потому не сданные пруссакам, Тьер приказал 18 марта 1871 г. выкрасть у парижан, что и послужило поводом к восстанию, из которого возникла Коммуна.]. И чтобы возвестить всему миру, что победоносная немецкая армия почтительно остановилась перед вооруженным народом Парижа, победители не вошли в Париж, а удовольствовались позволением занять на три дня Елисейские поля — общественный парк! — где они находились под охраной и надзором окружавших их со всех сторон сторожевых постов парижан! Ни один немецкий солдат не вступил в парижскую ратушу, ни один не прошелся по бульварам, а те несколько человек, которых допустили в Лувр для осмотра сокровищ искусства, должны были просить на это разрешение — чтобы не нарушать условий капитуляции. Франция была разгромлена, Париж изнемогал от голода, но парижский народ завоевал себе своим славным прошлым такое уважение, что ни один из победителей не осмелился даже потребовать его разоружения, ни один не дерзнул учинить обыски в его домах и осквернить триумфальным шествием эти улицы, арену стольких революций. Словно новоиспеченный германский император [Вильгельм I. Ред.] обнажил голову перед живыми революционерами Парижа, как некогда его брат [Фридрих-Вильгельм IV. Ред.] обнажил ее перед трупами мартовских бойцов Берлина [526] , и словно вся германская армия, стоя позади императора, отдавала им честь.

526

Имеется в виду следующий эпизод из мартовских событий 1848 г. в Пруссии: после победоносного народного восстания 18 марта в Берлине восставшие заставили прусского короля Фридриха-Вильгельма IV утром 19 марта выйти на балкон дворца и обнажить голову перед трупами погибших на баррикадах бойцов.

Но это была также и единственная жертва, на которую пришлось пойти Бисмарку. Под предлогом, будто во Франции нет правительства, которое могло бы заключить с ним мир, — что было в такой же степени верно, в какой и неверно, как 4 сентября, так и 28 января, — он использовал свои успехи чисто по-прусски, до последней капли, и согласился на заключение мира лишь после того, как Франция была окончательно повержена. При заключении мира он снова по доброй старопрусской манере «без колебания использовал благоприятную ситуацию». Не только была выжата неслыханная сумма в 5 миллиардов репараций, но сверх того две провинции, Эльзас и немецкая Лотарингия, с Мецем и Страсбургом, были отторгнуты от Франции и включены в состав Германии [527] . С этой аннексией Бисмарк впервые выступил как независимый политик, который не просто выполняет своими методами предписанную ему извне программу, но претворяет в жизнь продукт своей собственной мозговой деятельности; и тут он совершил свой первый колоссальный промах [Дальнейший текст до слов «Бисмарк был у цели» (см. настоящий том, стр. 465), ввиду отсутствия соответствующих страниц рукописи, воспроизводится по тексту журнала «Neue Zeit», Bd. I, № 25, 1895–1896, S. 772–776. Ред.].

527

После заключения 28 января 1871 г. конвенции о перемирии и капитуляции Парижа военные действия между Францией и Пруссией не возобновились. Капитулянтские правящие круги Франции во главе с Тьером поспешили подписать 26 февраля 1871 г. прелиминарный мирный договор на условиях, продиктованных Бисмарком. Окончательный мирный договор был подписан 10 мая 1871 г. во Франкфурте, подтвердив аннексию Германией Эльзаса и восточной Лотарингии. Согласно Франкфуртскому договору были ухудшены условия выплаты Францией контрибуции в 5 миллиардов франков и продлены сроки оккупации немецкими войсками французской территории, что явилось ценой помощи, оказанной Бисмарком версальскому правительству в подавлении Коммуны.

Эльзас был в основном завоеван Францией еще в Тридцатилетнюю войну. Ришелье тем самым изменил надежному принципу Генриха IV:

«Та земля, где говорят по-испански, пусть принадлежит испанцам, где говорят по-немецки — немцам, но земля, где говорят по-французски, принадлежит мне».

Ришелье опирался при этом на принцип естественной границы по Рейну, исторической границы древней Галлии. Это была глупость; но Германская империя, в состав которой входили области Лотарингии и Бельгии, где говорили по-французски, и даже Франш-Конте, не имела права упрекать Францию в захвате земель, где говорили по-немецки. И если Людовик XIV в 1681 г. в мирное время захватил Страсбург с помощью франкофильской партии города [528] , то не Пруссии приходить от этого в негодование, после того как она в 1796 г. учинила, хотя и без успеха, точно такое же насилие над вольным имперским городом Нюрнбергом, куда ее во всяком случае не приглашала никакая прусская партия [Людовика XIV упрекают в том, что он в самое мирное время напустил свои «присоединительные палаты» [529] на немецкие области, которые ему не принадлежали. О пруссаках же самые злостные их завистники не могут, дескать, сказать ничего подобного. Напротив. Заключив в 1795 г. сепаратный мир с Францией [530] , что было прямым нарушением конституции империи, и объединив вокруг себя своих столь же вероломных мелких соседей за демаркационной линией в первый северогерманский союз, они использовали для захватнических попыток во Франконии затруднительное положение южногерманских имперских чинов, которым пришлось одним продолжать войну в союзе с Австрией. Они учредили в Ансбахе и Байрёйте (которые были тогда прусскими) «присоединительные палаты» по образцу Людовика и предъявили притязания на целый ряд соседних территорий под такими предлогами, по сравнению с которыми юридические аргументы Людовика были верхом ясности и убедительности. Когда же немцы были затем разбиты и отступили, а французы вступили во Франконию, спасители-пруссаки заняли всю территорию вокруг Нюрнберга, включая пригороды до самой городской стены, и хитростью вынудили трепетавших от страха нюрнбергских мещан подписать договор (2 сентября 1796 г.), по которому город подчинялся прусскому господству при условии, чтобы в пределы городской черты никогда не допускались евреи. Но вслед за этим эрцгерцог Карл опять перешел в наступление в разбил французов при Вюрцбурге 3 и 4 сентября 1796 г., а вместе с тем провалилась, не оставив после себя никаких следов, и эта попытка Пруссии силой вбить нюрнбержцам в голову представление о своей германской миссии.].

528

По Вестфальскому миру, которым закончилась общеевропейская Тридцатилетняя война (1618–1648), Страсбург оставался в составе Германской империи, хотя Эльзас стал составной частью Франции. По приказу Людовика XIV 30 сентября 1681 г. город, как принадлежащий Эльзасу, был занят французскими войсками. Католическая партия Страсбурга во главе с епископом Фюрстенбергом приветствовала присоединение к Франции и способствовала тому, что французам не было оказано сопротивления.

529

«Присоединительные палаты», созданные Людовиком XIV в 1679–1680 гг., должны были юридически и исторически обосновывать и оправдывать притязания Франции на те или иные части соседних государств, которые вслед за тем занимались французскими войсками.

530

См. примечание 477.

Лотарингия была в 1735 г. продана Австрией по Венскому мирному трактату Франции [531] , а в 1766 г. окончательно перешла во владение французов. В течение веков она только номинально входила в Германскую империю» ее герцоги были во всех отношениях французами и почти всегда находились в союзе с Францией.

В Вогезах вплоть до французской революции существовало множество мелких сеньоров, которые по отношению к Германии вели себя как непосредственно подчиненные императору имперские чины, а по отношению к Франции признавали над собой ее суверенитет; они извлекали выгоды из этого двойственного положения, и если Германская империя это терпела, вместо того чтобы привлечь владетельных князей к ответственности, то ей нечего было жаловаться, когда Франция, в силу своих суверенных прав, взяла под защиту жителей этих территорий против изгнанных князей.

531

Имеется в виду прелиминарный мирный договор, подписанный 3 октября 1735 г. в Вене между Австрией и Францией и завершивший так называемую войну за Польское наследство (1733–1735), в которой Россия и Австрия поддерживали кандидатуру на польский престол саксонского курфюрста (с 1734 г. польский король Август III), а Франция — тестя короля Людовика XV Станислава Лещинского. Согласно условиям договора, Людовик XV отказывался от притязаний на польскую корону в пользу своего тестя и делал ряд других уступок австрийским Габсбургам в обмен на передачу Станиславу Лещинскому герцогства Лотарингского (владевший им до этого Франц Стефан Лотарингский в компенсацию получал Тоскану), которое после его смерти должно было перейти к французской короне. Условия прелиминарного мира были закреплены окончательно Венским договором 1738 года.

В общем, эта немецкая территория до революции почти совсем не была офранцужена. Немецкий язык оставался там языком школы и официальных учреждений, по крайней мере в Эльзасе. Французское правительство покровительствовало немецким провинциям, которые после долголетних опустошительных войн теперь, с начала XVIII века, не видели больше врага на своей земле. Раздираемая вечными внутренними войнами, Германская империя действительно не могла возбуждать в эльзасцах желание вернуться обратно в материнское лоно; у них, по крайней мере, воцарились мир и спокойствие, было известно, как обстоят дела, и задававшие тон филистеры видели в этом неисповедимые пути господни. К тому же, они были не одиноки в своей судьбе: ведь жители Гольштейна также находились под чужеземным датским владычеством.