Собрание сочинений Том 3

— Что такое «чертогон»? — спросил у своего спутника шепотом Бенни.

Ничипоренко пожал плечами и отвечал:

— Черт его знает, что он мелет!

— Этого нельзя, — говорил мужик. — Ты в будку для проспанья меня вел и рупь серебра смотал… Неш на это тебе закон есть… а?

— Его просто нужно отправить домой, — проговорил Бенни и затем, снова обратясь к мужику, спросил: — Где выживете?

— Что?

Бенни повторил свой вопрос. Мужик подумал и отвечал:

— Пошел прочь!

— Я хочу вас домой довести.

— Пошел прочь, — опять так же незлобливо отвечал мужик.

— Бросьте его, — сказал Ничипоренко.

Бенни этого не послушался.

— Я вам дам рубль серебром, и вы идите домой, — сказал он тихо, оттягивая мужика от глинистого обреза, в который тот упирался.

— Рупь серебром…

Мужик подставил пригоршни, сжимая их так сильно, как будто ему хотели насыпать их маком.

Бенни одною рукою поддерживал пьяного, другою достал из своего кармана рублевый билет и подал его мужику.

Тот взял и начал совать его в штаны; но пьяная рука ему не повиновалась, и каждый раз, как он посылал ее в карман, она прямо проскальзывала мимо кармана.

— Я положу вамв карман, — сказал Бенни, протягивая руку к билету, но тот вдруг неожиданно вскрикнул: «Пошел прочь!», быстро отдернул у Бенни свою руку и, не удержавшись на ногах, тяжело шлепнулся во весь рост о землю и лежал как сырой конопляный сноп.

Бенни решительно не знал, что ему предпринять с этим дорогим человеком: оставить его здесь, где он лежит, — его могут раздавить; оттащить его назад и снова приставить к стене, — с него снимут ночью и сапоги и последнюю одежду. К тому же мужик теперь охал и жалостно стонал.

Бенни нагнулся к его лицу и сквозь сумрак ночи, к которому в это время уже достаточно пригляделись его глаза, увидел на лице мужика печать серьезности, которою выражается только-что ощущенное страдание.

— Вырасшиблись? — спросил Бенни.

— В печенях… — отвечал мужик.

— Больно?

— Больно, — отойди, больно.

— Ты расшибся? — спросил Ничипоренко.

— Поди прочь, — расшибся.

Ничипоренко объявил, что теперь нечего размышлять; что больше здесь стоять невозможно; что, черт его знает, он, этот мужик, может издохнуть, а не издохнет, так кто-нибудь как на грех подойдет и скажет, что они его убили и ограбили.

Бенни был другого мнения; он находил, что это и прекрасно, если их возьмут в полицию, потому что им, при правоте их, нетрудно будет оправдаться; но зато там и этот мужик тоже найдет себе защиту.

— Ну да, защиту! Как же, ведь это небось вам Англия здесь, чтобы находить в. полиции защиту! — заговорил, вспыхнув и суетясь, Ничипоренко. — Так вот сейчас палочку из-под сюртука вынет — фить — и оправдал… Вы это забудьте про вашу палочку, она в Лондоне осталась, а вы тут в России. У нас с полициею не судятся; а полу от кафтана режут, если она схватит, да уходят.

— Я ни от какой полиции не побегу. У меня краденых вещей нет.

— Зато у нас с вами полтора пуда «Колокола» в номере заперто.

— Полтора фунта разве, — заметил Бенни.

— Довольно полтора золотника, чтобы отсюда прямо да в крепость.

Младший же брат, над разбитыми печенями которого происходил теперь спор, в это время, отложив всякое житейское попечение, захрапел.

Положение предпринимателей становилось все труднее и труднее, каждый из них горячился, и, возражая друг другу, они дошли до того, что Ничипоренко сказал Бенни, что он рассуждает «как либерал, филантроп и трус», а Бенни отвечал Ничипоренке, что он не хочет ставить его суждений выше болтовни революционных шарлатанов и дураков.

Глава семнадцатая

Оставалось очень немного до того, чтобы им совсем переплюнуться через спящего младшего брата, как счастливый случай вступился за предпринимателей. Сверху спуска слегка застучало, — громче, громче и, наконец, совсем стало слышно, что это едет экипаж не массивный, не веский, не карета и не коляска, а легкий извозчичий экипажец.

— Вот если это пустой экипаж, и спор весь кончен, — сказал Бенни, — я найму кучера отвезть этого человека, и пойдемте домой.

Ничипоренко не возражал и был очень доволен, лишь бы уйти.

Он даже вызвался сам остановить извозчика и вышел для этого на середину дороги.

Спускавшийся экипаж действительно принадлежал городскому извозчику, возвращавшемуся порожняком домой.

Ничипоренко дал извозчику поравняться с собою и выступил к нему в своем длинном пальмерстоне и островерхой гарибальдийской шляпе.

— Можешь ли ты свезть пьяного человека? — спросил он возницу.

Извозчик, перехватив вожжи в левую руку, правою оперся на крыло дрожек и, склонясь к Ничипоренке, сказал полушепотом: «А он еще теплый?»

— Как теплый?

— Живой?

— Да, конечно, живой, — отвечал Ничипоренко.

— Пять целковых.

— Подлец! Ах ты, подлец; ах ты, рожа всероссийская!

— Чего же ругаться-то! — возразил извозчик.

— Как же не ругаться? пять рублей просишь человека в город отвезть!

— Человека отвезть! Да вы его теперь какого сделали, а он если за пять целковых у меня в пролетках очерствеет, да я и отвечай! Да я — черт с вами и совсем… Но! — и извозчик покатил.

Бенни, слышавший весь этот разговор, испугался, что извозчик уедет, и в отчаянии закричал ему, чтобы он остановился и взял человека, а что пять рублей ему будет заплачено.

Извозчик остановился, но потребовал, чтобы ему деньги были заплачены прежде, чем посадят его.

Бенни отдал ему деньги, которые извозчик пощупал, повертел и, наконец, с некоторою отчаянностию сунул… Э, мол, была не была: настоящая, так настоящая, а красноярка, так красноярка! [47]

47

Тогда на нижегородской ярмарке немало обращалось фальшивых бумажек, фабрикованных будто бы где-то вблизи Красноярска и потому называвшихся в народе «красноярками». (Прим. автора.)