Собрание сочинений (Том 4)

Дедушка неожиданно умолкает. Я вижу - ему плохо. У него всегда такой цвет лица, когда болит сердце. Я вскакиваю, бегу к рюкзаку, достаю склянку с лекарством, капаю в кружку, добавляю воды. Приношу деду, говорю:

– Ты, кажется, просил пить...

– Да, да, - кивает он мне, - спасибо.

Мы переглядываемся понимающе.

– В общем, Антон, - говорит дедушка, - твой папа не прав, хотя он и взрослый.

Папа краснеет. Но дедушка не замечает этого.

– Муравьев надо спасать, - продолжает он.
– Взрослым дядям не до этого. Предложи отряду, - смотрит на меня, - составить карту муравейников в затопляемой зоне. А потом перенести их на новые места.

– Донкихотство это, - ворчит отец.

Мы едем дальше.

Тайга расступается неожиданно, и странное поле открывается перед нами. Будто грибы какие-то - пеньки, пеньки, пеньки. Направо - голая земля, налево, впереди, позади... Пни белеют свежими срезами, и если смотреть не пристально - кажется, кто-то расставил по полю множество тарелок.

– Вот готовое дно, - говорит мама.

– Бывает дно песчаное, бывает илистое, - говорит дедушка, - это будет пнистое.

Впереди из-за горизонта поднимается дым. Потом видно пламя. Мне кажется, это пожар. Я нетерпеливо ерзаю на сиденье, и мама прибавляет газу.

Но это не пожар. Костры. Много-много костров. В кострах жгут ветки, а за дымной стеной - рокот тракторов, гул бензиновых пил, оживление, шум.

За дымной стеной - настоящая битва. Люди в касках передвигаются от дерева к дереву. Визжит пила, и дерево падает. Кусты вырубают топорами.

У больших деревьев обрубают ветки. Стволы цепляют специальные трактора. Отвозят к дороге. Складывают в штабеля. Грузят в машины. И на глазах стена деревьев отступает, оставляя свежие пеньки.

Мы выходим из "газика". Смотрим, как сражаются люди с тайгой, как побеждают ее - уверенно и ловко.

К нам подходит мужчина в каске.

– Не из райкома?
– спрашивает нас.
– А то ждем не дождемся. Людей не хватает.

Человек поглядывает на меня и говорит:

– Нам бы и огольцы пригодились! Человек сто. Можно и двести. Ветки таскать. Костры палить! Веселая работа!

Дедушка стоит, опустив голову. Перед ним раздавленный муравейник. Виден гусеничный след. Наверное, трактор проехал. Муравьишки хлопочут, суетятся, таскают бревнышки-хвоинки, пытаются отремонтировать свой дом.

Дед поднимает голову, спрашивает человека в каске:

– Муравейников много?

– Полно!
– отвечает он весело.
– Все же тайга!

– Ну и как с ними?

– С кем?
– не понимает мужчина.
– С помощниками? Да не хватает!

– Нет, - говорит дедушка, - с муравейниками?

– Как?
– удивляется человек.
– А никак! Нам про них думать некогда. Нам лес вырубить надо.

Он уходит. Деревья падают одно за другим. Урчат трактора. Дымят костры.

МОРЕ И МАМА

Мы едем дальше.

Дедушка хмуро смотрит по сторонам. Папа поглядывает на него боязливо. Боится заговорить. Я тоже молчу.

Что тут скажешь?

Дедушка расстроился, его понять можно. Он за муравьев заступился, а по муравейникам тракторы ходят. И ничем не поможешь. Конечно, можно муравейники спасти. Перенести их на новое место. Но много ли? Тайгу уже рубят. Торопятся. До муравейников дела никому нет.

– Не огорчайся, - шепчу я дедушке.

Он обнимает меня, прижимает к себе. Разглядывает мое лицо. Подмигивает невесело. Шепчет в ответ:

– Просто я старый Дон-Кихот! Шабашников не победил, помнишь? Муравьев не защитил! Много чего не сделал!

Он хмурится, смотрит в окно. Я заглядываю дедушке в глаза, мне его погладить хочется, сказать какие-нибудь слова. Но что слова значат? Нужно сделать то, что он не успел. "С шабашниками буду бороться, - решаю я, муравьев спасу. Мало жалеть, надо делать, вот что".

Мы приезжаем в деревню, где маме надо работать. Идем вместе с ней в контору. Там уже люди собрались. Мама велит нам на завалинке посидеть. Подождать, пока она выступит.

Мы послушно садимся. Окна в доме распахнуты. Слышно, как мама говорит:

– Товарищи! Будущее море не должно стать источником болезней. Поэтому территорию, которую зальет вода, надо специально подготовить. Зарыть землей помойки. Предварительно обработать их известью. Все, что может вызвать инфекцию, - сжечь. Это не просто предосторожность. Это нужно для всех вас. Для вашего здоровья...

Я думаю про будущее море. Оно будет огромное. По нему пойдут пароходы. Наверное, морские. И волны, наверное, будут, как на море. Огромные. Настоящие!

Вот море будет настоящим, а мама говорит про помойки. Неужели это важно для моря?

Мама закончила выступление, пошла по дворам. Что-то горячо говорит. Жестикулирует. Рисует карандашом на листочке бумаги. Пишет.

Потом возвращается к нам.

– Половина деревни уже уехала, - говорит она, - давайте погуляем.

Я думал - это интересно, посмотреть на бывшую деревню. А оказывается, печально. Еще как печально.

Вдоль улицы стоят голые печки. Заборчики, которым нечего теперь разделять. Колодезные журавли осиротело понурили головы.

И вдруг на дорогу выскочила желтая кошка. Села посредине и замяукала жалобно. Эх, кошку забыли! Мама взяла кошку на руки, и та сразу успокоилась, замурлыкала.

Я представил, как будут стоять на дне моря старые печки, которые раньше людей согревали, и мне сделалось неуютно.

И тут послышались голоса.

Мы пошли по улице, миновали старые амбары и увидели избушку на курьих ножках. Окна и те покосились от старости.

Возле избушки стояли мужчины и о чем-то громко спорили. Мы подошли поближе. Поздоровались. Спорщики затихли ненадолго. Потом закричали опять. Оказалось, они и не спорят совсем. А, перебивая друг друга, что-то доказывают маленькой старухе.

Старуха была повязана темным платочком почти по самые глаза. Смотрела испуганно на кричавших. Губы у нее дрожали. Время от времени старушка глубоко вздыхала и упрямо повторяла:

– Никак не могу!

– Пожалуйста!
– кричали люди.

– Очень просим!

– Там же лучше!

– Никак не могу!
– отвечала старушка.

– Новый дом!
– кричали мужчины.

– Бесплатно!

– Все удобства!

– Никак не могу!
– отвечала старушка.

– Да что с ней разговаривать!
– крикнул один.