Собрание сочинений в 10 томах. Том 10: Атлас Гурагона; Бронзовая улыбка; Корона Гималаев

— Я рад буду поведать вам эту небольшую историю, которую святой лама, конечно, рассказал бы куда лучше… Однажды Учитель шел вместе с учениками благоухающим садом. Журчали ручьи. Дрожали ослепительные росинки в нежных складках распускающихся роз. Неторопливо текла беседа. И вдруг соловей увидел Лунноликого, пленился и, дрожа от восторга, запел. Тоща сказал, тронутый пением птицы, Будда: «Пусть же в новом воплощении он будет человеком». И душа соловья воплотилась в человеческом теле. Человека назвали Асвагошей за гордость и горячий нрав. Но стихи его оставались соловьиной песней, славящей Учителя.

— Ласо, ласо [52] , — пробормотал старшина. — Как хорошо быть ученым.

— Да, только с Дгармаракшей можно сравнить пение Асвагоши, — вздохнул лама и зорко уставился на пандита.

— Именно он, — пылко вскричал Р. H., — довел благоговейную повесть до законченности.

— Поэма о Будде — лучший цветок разума, — лама поднял палец с длинным, спирально закрученным ногтем. — «Молча на спящего Будду долго и грустно глядел». Жаль, не помню, что дальше…

52

Да, да.

Он думал: «Время утечет, Улыбка лунная затмится. Пусть первого меня влечет Другого берега зарница. Я первым покидаю мир. Огонь погас, и кончен пир». ^{Асвагоша, Будда, Нирвана}

— Вспомнил! Вспомнил! — прервал его лама. — Вы прекрасно прочли богоравные строки. Да, так думал Субхдра, гладя на погруженного в нирвану Учителя. Потом, «сжавши ладони, отошел он от совершенного лика». Где вы так хорошо изучили тибетский язык?

— Святой Давай знает его еще лучше, — дипломатично ответил Р. Н. И это была чистая правда.

— Такому человеку надо пухом выстлать путь в Лхасу! — обратился лама к темно-красному старшине. — Как он все знает!

— Как хорошо быть ученым! — опять сказал гопа. — Простите, что я не принес вам подарка, — поклонился он.

Видимо, допрос был окончен.

— Мы знакомы с вами еще очень немного, — Р. Н. поклонился ему еще ниже. — Надеюсь, мы продолжим знакомство в будущем. — Он вручил заранее приготовленный алый шарф и отчетливо произнес: — Санпой чжа чог.

— До встречи в будущем году! — повторил старшина.

— Счастливого вам пути, — сказал лама.

Они еще раз поклонились и вышли из комнаты. Пурчун незаметно проскользнул следом за ними. Потом он передал содержание их разговора.

Лама. Хорошо говорит по-тибетски. Знает обычаи. Очень ученый буддист.

Старшина. Это так.

Лама. Все как будто говорит в его пользу… Но, с другой стороны, это и настораживает.

Старшина. Бывают очень грамотные паломники.

Лама. Он, несомненно, индус. Готов в этом поклясться!

Старшина. Не доверяю я им.

Лама. Я тоже. Но мы ничего не должны иметь против индийских буддистов.

Старшина. В том-то и дело. Нет у нас оснований его задерживать.

Лама. А может, и не надо задерживать. Ведь декабрь…

Старшина. И то правда! Перевалы все в снегу. Несомненно, он погибнет в снегах, и слуги вернутся назад с известием о его кончине.

Но что ему было за дело до этих речей? Впрочем, Р. Н. извлек и некоторую пользу из этого разговора. Очевидно, небольшая доля невежества не только не вредит, но, напротив, является лучшей рекомендацией лояльности. Это следовало учесть на будущее.

Было уже далеко за полдень, когда они наконец выступили.

Дорога шла вдоль берега реки Янмы, которая еле угадывалась под снегом и льдом. Было тихо и печально. Над ущельем дул ветер, сдувая белую пыль с каменных стен. Шаги заставляли сухой снег натужно скрипеть и пробуждали скорбное эхо. Редкие пихты казались белыми призраками, внезапно вырастающими из земли. Так внезапно появлялись они среди белого поля, оцепеневшего под бесцветным небом.

Шагалось довольно легко, но как-то невесело. Яки сделались серыми от изморози, и казалось, что они вот-вот растают.

У истока Янмы пришлось карабкаться на огромный, шириной в четверть и длиной в три мили глетчер, носящий пышное имя Чянчуб-чжялам («Большая дорога к святости»).

— Это большая дорога к чертям! — пьяно пошутил Пурчун. Но Чан, который тоже находился под хмельком, только неодобрительно покосился. Он не любил шутить с богами.

Снег стал глубже, и Пурчун взял пандита к себе на плечи. Затем пошли черные, обледенелые скалы. Р. Н. несколько раз больно ушибся и в кровь ободрал ногти на руке. А темнота между тем катастрофически приближалась.

— Мы успеем добраться до Пугпа-карпо? [53] — спросил Р. Н. Пурчуна.

— Успеем. Уже недалеко.

Но поднялся туман, и темнота сделалась непроглядной. Сразу же стало зябко, пальцы на ногах сдавила ледяная боль. То и дело кто-нибудь проваливался в расселины между камнями. Чан вскрикнул и сказал, что подвернул ногу.

— Очевидно, мы уже не попадем в пещеру, — сказал Р. Н. — Давайте устраиваться так.

Они расчистили снег между скалами, развьючили яков и уселись на тюки, обхватив руками колени. В этом каменном хаосе нечего было и думать о месте для палатки. Так началась эта тихая ледяная ночь под черным слепым небом. Истощенные трудным переходом и борьбой с разреженным воздухом люди молча терпели голод и лютую стужу. Лама недаром надеялся, что декабрь доконает Р. Н. Конечно, человеку свойственно быстро забывать перенесенные страдания. Беды, которые приходится переживать в данный момент, кажутся куда более тяжелыми, чем все, что было раньше. И все же именно эта ночь явилась для всех самым тяжким испытанием.

53

Пугпа-карпо — белая пещера.

Дул легкий ветер, и падал мокрый, тяжелый снег. К счастью, он только сильнее прижимал одеяло. Но проклятая сырость просачивалась все глубже и глубже, и казалось, что медленно остывает сердце. Каждый страдал в одиночку, и они почти не говорили между собой, хотя никто не спал.

Утром обнаружили, что пала одна из лошадей. Р. Н. успокоил рыдающих кули и обещал заплатить за нее. Тогда они деловито разрубили ее и хорошо зарыли лучшие куски в снег, чтобы забрать их на обратном пути.

Пурчун торжественно затянул мантру «Пэма-чжун-нэ-самба-дуба», и люди взялись за тюки. Утро выдалось превосходное. В солнечных острых лучах сверкала величественная гора Канла-чэнь.

Хорошо знающий эти места кули пошел вперед, пробуя на каждом шагу рыхлый снег. Следы за ним оставались глубокие и темные, как пустые ведра.

Вершина перевала отстоит от белой пещеры к востоку на две мили пути. У самой подошвы спуска лежит огромный обломок скалы. Это место называется Торпа-ган, то есть «Место спасения». Если путешественнику удается добраться сюда, он может считать себя спасенным. Отсюда легко дойти до вершины перевала.

Действительно, через какой-нибудь час они добрались до высшей точки Канла-чэня. Ярко-синяя бездна открылась перед ними. И снежная белизна делала ее еще более синей. Вдали, над заснеженными вершинами, тонкой фиолетовой линией вырисовывались хребта Тибета.