Собрание сочинений в 14 томах. Том 7
Шрифт:
Мартин знал, что великие умы, настоящие, глубокие мыслители существуют. Лучшим тому доказательством были книги, которые помогли ему возвыситься над средою Морзов. И он знал, что даже в так называемом «обществе» можно встретить людей умней и куда интересней всех тех, которые заполняли гостиную Морзов. Мартин читал английские романы, персонажи которых спорили в светских гостиных на политические и философские темы. Он знал, что в больших городах, не только английских, но даже американских, существуют салоны, где сходятся представители искусства и научной мысли. Раньше он по глупости воображал, что каждый хорошо одетый человек, не принадлежавший к рабочему сословию, обладает тонким умом и чувством прекрасного. Крахмальный воротничок казался ему признаком
Ну что ж! Он будет прокладывать себе дорогу наверх. И Руфь он поведет за собою. Мартин горячо любил ее и был уверен, что она повсюду будет блистать. Он теперь понимал, что среда, в которой Руфь выросла, во многом мешала ей, так же как ему, Мартину, мешала в свое время его среда. До сих пор у нее не было возможности по-настоящему расширить свой кругозор. Книги в кабинете ее отца, картины на стенах, ноты на рояле — все это было лишь показное, внешнее. К настоящей литературе, настоящей живописи, настоящей музыке Морзы и все их знакомые были слепы и глухи. Но еще важнее была жизнь, о которой они и вовсе не имели никакого представления. Они называли себя унитариями, носили маску умеренного вольнодумства и при всем том отстали по крайней мере на два века от позитивной науки; они мыслили по-средневековому, а их взгляды на мироздание и на происхождение жизни представляли собой чистейшую метафизику, столь же древнюю, как пещерный век, и даже древнее. Это была та самая метафизика, которая заставляла первого, обезьяноподобного человека бояться темноты, первых иудеев привела к мысли о происхождении Евы из Адамова ребра, Декарту внушила идеалистическое представление о мире, как проекции его собственного ничтожного «я», а одного знаменитого английского священника побудила осмеять эволюцию в уничтожающей сатире, которая вызвала бури восторга и запечатлела его имя в виде жирной каракули на страницах истории.
Чем больше Мартин размышлял, тем сильнее крепло в нем убеждение, что вся разница между этими адвокатами, офицерами, дельцами, банкирами, с одной стороны, и людьми рабочего сословия — с другой, основана на том, что они по-разному едят, живут и одеваются. Им одинаково не хватало того самого главного, что он находил в книгах и чувствовал в себе. Морзы показали Мартину сливки своего общества, и он не пришел от них в восхищение. Нищий раб ростовщика, он все же был на голову выше тех, кого встречал в гостиной у Морзов. А когда Мартин выкупил из заклада свой единственный костюм, в обществе этих людей он стал неизменно испытывать чувство оскорбленного достоинства, точно принц, вынужденный жить среди пастухов.
— Вы ненавидите и боитесь социалистов, — сказал он однажды за обедом мистеру Морзу, — но почему? Вы ведь не знаете ни их самих, ни их взглядов.
Разговор о социализме возник после того, как миссис Морз пропела очередной дифирамб мистеру Хэпгуду. Мартин не выносил этого самодовольного пошляка, и всякое упоминание о нем выводило его из равновесия.
— Да, — сказал Мартин, — Чарли Хэпгуд подает большие надежды, об этом все говорят, и это правда, я думаю, что он еще задолго до смерти сядет в губернаторское кресло, а то и сенатором Соединенных Штатов сделается.
— Почему вы так думаете? — спросила миссис Морз.
— Я слушал его речь во время предвыборной кампании. Она была так умно-глупа и банальна и в то же время так убедительна, что лидеры должны считать его абсолютно надежным и безопасным человеком, а пошлости, которые он говорит, вполне соответствуют пошлости рядового избирателя. Всякому лестно услышать с трибуны свои собственные мысли, приглаженные и приукрашенные.
— Мне положительно кажется, что вы завидуете мистеру Хэпгуду, — сказала Руфь.
— Боже меня упаси!
На лице у Мартина был написан такой ужас, что миссис Морз настроилась на воинственный лад.
— Не хотите же вы сказать, что мистер Хэпгуд глуп? — спросила она ледяным тоном.
— Не глупее рядового республиканца, — возразил Мартин, — или рядового
демократа. Они все или хитры, или глупы, причем хитрых меньшинство. Единственные умные республиканцы — это миллионеры и их сознательные прислужники. Эти-то отлично знают, где жареным пахнет.— Вот я республиканец, — сказал с улыбкой мистер Морз, — интересно, как вы меня классифицируете?
— Вы бессознательный прислужник.
— Прислужник?!
— Ну, разумеется. Вы ведь работаете на корпорацию. У вас нет клиентуры среди рабочих, и уголовных дел вы тоже не ведете. Ваш доход не зависит от мужей, избивающих своих жен, или от карманных воров. Вы питаетесь за счет людей, играющих главную роль в обществе; а всякий человек служит тому, кто его кормит. Конечно, вы прислужник! Вы заинтересованы в защите интересов тех капиталистических организаций, которым вы служите.
Мистер Морз слегка покраснел.
— Должен вам заметить, сэр, — сказал он, — что вы говорите, как самый заядлый социалист.
Вот тогда-то Мартин и сделал свое замечание по поводу социализма.
— Вы ненавидите и боитесь социалистов. Почему? Ведь вы не знаете ни их самих, ни их взглядов.
— Ну, ваши взгляды во всяком случае совпадают со взглядами социалистов, — возразил мистер Морз.
Руфь с тревогой поглядывала на собеседников, а миссис Морз радовалась в душе, что Мартин навлекает на себя немилость главы дома.
— Если я называю республиканцев глупыми и говорю, что свобода, равенство и братство — лопнувшие мыльные пузыри, то из этого еще не следует, что я социалист, — сказал Мартин, улыбаясь. — Если я не согласен с Джефферсоном [19] и с тем ненаучно мыслившим французом, который влиял на его мировоззрение, то опять-таки этого недостаточно, чтобы называться социалистом. Уверяю вас, мистер Морз, что вы гораздо ближе меня к социализму; я ему, в сущности, заклятый враг.
19
Джефферсон, Томас (1743–1826) — выдающийся американский просветитель XVIII в., идеолог буржуазно-демократического направления во время войны за независимость в Северной Америке 1775–1783. В 1801–1809 — президент США. Общественный идеал Джефферсона был близок к мелкобуржуазному утопическому идеалу Ж.-Ж. Руссо и предусматривал бесплатное наделение землей всех трудящихся. Джефферсон осуждал гигантскую концентрацию собственности в руках немногих, с одной стороны, и разорение и обнищание трудящегося большинства общества — с другой.
— Вы, конечно, изволите шутить? — холодно спросил мистер Морз.
— Ничуть. Я говорю совершенно серьезно. Вы верите в равенство, а сами служите капиталистическим корпорациям, которые только и думают о том, как бы похоронить это равенство. А меня вы называете социалистом только потому, что я отрицаю равенство и утверждаю как раз тот принцип, который вы, в сущности говоря, доказываете всей своей деятельностью. Республиканцы — самые лютые враги равенства, хотя они и провозглашают его где только возможно. Во имя равенства они уничтожают равенство. Поэтому-то я говорю, что они глупы. А я индивидуалист. Я верю, что в беге побеждает быстрейший, а в борьбе сильнейший. Эту истину я почерпнул из биологии, или по крайней мере мне так кажется. Повторяю, что я индивидуалист, а индивидуалисты — вечные, исконные враги социалистов.
— Однако вы бываете на социалистических митингах, — раздраженно произнес мистер Морз.
— Конечно. Так же, как лазутчик бывает во вражеском лагере. Как же иначе изучить противника. А кроме того, мне очень весело на этих митингах. Социалисты — прекрасные спорщики, и хорошо ли, плохо ли, но они многое читали. Любой из них знает о социологии и о всяких других «логиях» гораздо больше, чем рядовой капиталист. Да, я раз десять бывал на социалистических митингах, но от этого не стал социалистом, так же как от разглагольствований Чарли Хэпгуда не стал республиканцем.