Собрание сочинений в 15 томах. Том первый
Шрифт:
Коляк прицокнул языком.
– С этой газелью Икс, – закипая и потирая руки, прошептал он, – Николя ещё…
– Ну-ну!
– Или кинешься доказывать, что она преобычная пулярка?
– Не бойся, не кинусь. Не глупей индейского петуха.
– Э-э-э! Да тебя завидки дерут! Сочувствую, но помочь ничем не могу… Скажи, а гусариха ж стимулирующая! А!?.. На беду, разве что один минус – в рост не разбежалась да ещё полминуса – как полешки руки. А так всё остальное, я тебе доложу, всё при ней. Модерновой конструкции панночка. И упаковочка блеск: эта юбочка, эти дымчатые
Я вежливо вздохнул:
– Разглядел… Покуда её обойдёшь – пряник съешь!
– Ну ты хотя бы изредка думал, городишь что! Как ни верти, а девочка на уровне моих стандартов. Мировых!
Под столом Вязанка дёрнул меня за руку книзу:
– Идёт!
Зачем-то даже приподнялся и так уставился на приближавшуюся с подносом официантку, что та в первое мгновение смешалась и ничего не нашла лучшего как, скорчив гримасу, спросила:
– Ну что смотришь, как кот на сметану?
– А то, что сметанка очень уж свежая, – с чувством проговорил Вязанка, садясь.
– А глазастый, – сказала она, ставя перед ним тарелку.
– Я и то заметил, – воодушевился Вязанка, – что ты проворна, как хризопелия!
– Как кто, кто?
– Это змея… летающая… Симпатичная такая…
– Ну что ж, комплимент вполне… И на том спасибо…
В её голосе были не только обида, досада, но и вместе с тем что-то такое, отчего было сникший Вязанка разом воспрянул духом:
– А хочешь, я про себя?..
Вязанка с бойкой проницательностью посмотрел на девушку.
– Я ж такой знаменитый да богатый! У меня с дюжину городов! Все названы моим именем. Первый вот на Чёрном море, славен корабельщиками.
– Николаев? Так ты Николай?
Вязанка почтительно склонил голову набок, подумал. Выдерживая паузу, с благоговением добавил:
– А Никополь? А Николаевск-на-Амуре? А японский Никко? А средиземноморский Никосия? А Вязники?.. Вишь, сколько!.. Кончил у себя в Николаеве мореходку, прибыл по распределению. Ничего против не имеете?
– Кроме одного. А что ж в гражданке тогда?
– Э-э… У форменки сегодня отгул за прогул. Выходной!
– Надеюсь, в ней-то увижу ещё?
– Само собой! – поклялся Вязанка, наступив мне под столом на ногу. Знай наших, пузогрей!
Этого ему показалось мало. Кивнул на меня:
– А это… Братец мой, ангелочек. У него тут вот, под пиджачком, – его рука скобкой легла мне на плечи, – крылышки…
Это уже слишком!
Что было мочи пнул я его коленкой в коленку.
Усмехнулся он через силу:
– Приехал посмотреть на Батум. Любопытный…
Я сидел, как на шиле, пристально смотрел в тарелку, будто собирался пробить её взглядом.
Но как бы там ни было, а я не мог не видеть и того, как она бедром задела его за локоть, как он с рассудительным крестьянским спокойствием положил хлеб на стол, слегка занёс свободную руку погладить её раздольную спину; видел, как она, не подпуская и отводя от себя ту руку, – отводила она тяжело, будто рука была свинцовая, –
сжала-таки на миг какой, не снесла искушения и тут же отбросила, словно гадюку.– Тань! А Тань! Гайдовская! – позвали из бамбуковой двери. – Тя к телефону!
Хлопотунья наша, ступая вразлёт, заторопилась на голос.
Вязанка переломился через стол.
– Эй ты, замученный совестью смиренник, – прошипел Никола, – надо выходить из бамбукового положения. Гони валюту в общий котёл. А подать сюда твой рваный!
Я отдал.
Минут через пять наши рубли, тщательно разглаженные, – у Тани, я заметил, была привычка всё расправлять, – выглядывали у неё из накладного карманчика.
Но Таня не уходила, в замешательстве поглядывала то на меня, то на Вязанку.
– Сдачи не надо! – свеликодушничал Никола.
– Вообще-то… Вы ещё должны…
– Тем лучше! – обрадовался Никола. – К закрытию, Танёка, принесу. Без завихрений. Слово тимуровца!
– На первый раз поверю.
12
Сидит сам на рогожке,
а размечтался о ковре.
После стола потопали мы в мореходку.
Плелись медленно. Как мураши в тесте ворочались.
Было солнечно, тепло. Пожалуй, больше таки грел крепкий завтрак, а не солнце.
– Слушай, – прорвало меня, – ну на что было брать такое всё дорогое? По стакану чаю и – хватило б… Какого огня швырнул весь наш капиталище? Ещё лыбится… Рад, конечно, дело сделал. Как же, надел на козу хомут… У нас денег теперь ни копья! На обед что?
– Плакаты. Высококалорийными красками писаны… Так как, хиляк, видал, как говорил мужчина большой руки? А? – посмотрел Вязанка сверху вниз. – Так-то с ними, с хризопелиями!
– Ка-ак?
– Сам же видел… Под конец вроде того и ручнеть стала, ластиться. То с одного боку заскочит постоит, то с другого забежит да опять постоит и всё жу-жу-жу… Оно вроде и идти край надо, вроде и собралась уже, пошла в шнурочках в своих, а кинулась, огляделась – всего-то а и далеко ушла, что с одной стороны стола перепорхнула на другую…
– Лёгкое ли дело уйти от Аполлона Насакиральского!!!
– Не сечёшь в сердечном карамболе, так и помалкивай. Я что?.. Приглянулась какая, мизинчиком шевельни – ша! Она со мной! Я вроде багра: что зацепил, то и потащил.
– И что, мимомётчик, ни разу багор не надломился?
– Как сказать…
– Как есть.
– Так я тебе и выложи! Каждый знает сам, где ему ботинок жмёт, да не всякому скажет.
13
Всем Богам по сапогам.
В мореходке со мной вышла нескладица.
Дали полный отвод.
Я – в обиду, чуть тебе не в слёзы, давай им было про несправедливость речи из одних междометий пустых, а тощая, как комар, тётушка, представительная таки тётушка во всём дорогом, при золотых часах да при золотых зубах, мягко так и скажи: