Собрание сочинений в 19 томах. Том 4. Свидание в аду

Принц Гальбани и Максим де Байос принимали соболезнования; возле них заняла место и герцогиня де Сальвимонте, которая на правах родственницы принца также причисляла себя к «семье» покойного. В том же ряду высилась и фигура британского консула.

Принимавшие участие в похоронной процессии Джиджи Рокаполли, принц Долабелла, барон Тормезе и писатель Отто Лутвайнгель, все четверо во фраках, поддерживали тяжелые кисти балдахина, стоя по углам плавучего катафалка. Четыре гондольера-факельщика в черных цилиндрах с серебряной лентой медленно опустили в воду тяжелые весла, и гондола тронулась вслед за гондолой архипастыря.

За гробом следовала другая лодка – с венками и букетами цветов.

За нею двигалась гондола принца Гальбани, в которой сидел также Максим де Байос: на нем не было лица. Герцогиня де Сальвимонте воспользовалась удобным случаем и усадила в свою гондолу Жан-Ноэля.

И погребальный кортеж двинулся по Большому каналу, этому главному пути Венеции, по которому плывут, встречаются и чуть ли не сталкиваются различные гондолы: с новобрачными, с тяжелобольными, а также гондолы, груженные мебелью или овощами.

Это были, без сомнения, самые пышные похороны, какие происходили в Венеции в том году. Не меньше ста гондол с небольшими черными шатрами двигались по каналу, их гребцы были одеты в ливреи самых знатных домов.

Богатые туристы, вельможи и консулы, миллиардеры и актеры, астрологи и знатоки живописи, маньяки, развратники, наркоманы, авантюристы – все эти Констанции Уэйбах, Памелы Рокаполли, все эти Давилары, Лелюки и такие же, как они, гнилые плоды умирающей цивилизации, все эти прожигатели жизни, которых роднила между собой страсть к удовольствиям, люди, сделавшие своим девизом слова: «Полная свобода наслаждений и никакой ответственности», – все они провожали в последний путь одного из лучших представителей их круга, одного из самых утонченных, самых образованных: девятого по счету и последнего в роду виконта Пимроуза.

Из окон своих мраморных дворцов, стоявших на полусгнивших сваях, на эту траурную процессию смотрели венецианцы, и среди них старая графиня Сервери, окруженная сорока тысячами томов своей библиотеки, и старая маркиза Торвомани, окруженная тенями сорока своих знаменитых любовников. Было жарко, и над водою курился густой пар.

Жан-Ноэлю, сидевшему рядом с герцогиней де Сальвимонте, чудилось, что за лицами людей, стоявших в окнах, он видит другие лица – лица людей, о которых часто и подробно рассказывал ему лорд Пимроуз.

В стрельчатых окнах дома Дездемоны он видел своего деда Жана де Ла Моннери с моноклем в глазу и задумчивым челом, а позади поэта, как неясная тень, виднелся силуэт Отелло.

В окне четвертого этажа дворца Волкова виднелась тень Элеоноры Дузе, а в окне мезонина дворца Дарио вырисовывался профиль Анри де Ренье [64] , умершего год назад. На ступенях Каза Леони стояли негры, слуги маркизы Казати; на бедрах у них были шкуры пантер, над головой они держали угасшие факелы.

64

Дузе Элеонора (1858–1924) – знаменитая итальянская актриса. Ренье Анри Франсуа Жозеф де (1864–1936) – французский писатель, представитель изысканно-эстетского направления в поэзии.

Когда гондола проплывала мимо Казетта Росса, Жан-Ноэль со слезами на глазах посмотрел на чудесный сад, где еще чувствовалось присутствие Габриеле д’Аннунцио [65] ; в этом саду Пимроуз нередко пил чай и любовался отсюда жизнью причудливого города на воде.

Рильке, Габриела Режан, Вагнер, умерший в своем саду, герцогиня Беррийская, папа из рода Редззонико, Байрон, позади которого из дали времен выступали сквозь окна семи салонов тени семи дожей из рода Мочениго в золоченых митрах, Пруст, Баррес [66] , Ницше, Рескин, Диккенс, Шелли, Шатобриан, Гете… – все те, кто в разные эпохи воссоздавал этот город в своих творениях… все эти дожи мысли… и вместе с ними художники, начиная от страдавшего манией величия Веронезе и кончая столетним старцем Тицианом… – все они были тут и смотрели потускневшими глазами, как везут на кладбище одного из их потомков.

65

Д’Аннунцио Габриеле (1863–1938) – итальянский писатель, политический деятель, представитель декадентства.

66

Режан Габриела Шарлотта (1856–1920) – знаменитая французская актриса, соперница Сары Бернар. Редззонико – аристократический род в Италии; один из наиболее известных представителей – Карло Ред-ззонико – крупнейший поэт в Парме XV в. Мочениго – знатная венецианская семья, из которой начиная с XV в. вышли семь дожей. Баррес Морис (1862–1923) – французский писатель, автор трилогии «КУЛЬТЯ» (1888–1891), романа «Вдохновенный холм» (1913).

– Sia ti… Sta lungo… – кричали гондольеры, приближаясь к небольшим поперечным каналам.

И в голове Жан-Ноэля неожиданно зазвучали строки сонета Дю Белле, который покойный Пимроуз нередко читал наизусть:

Взгляни, Маньи, на славных сих венецианцев.На их дворцы, Сан-Марко, гордый Арсенал,На корабли в порту, на лавочки менял,Профит банкиров, барыши негоциантов… [67]

…А потом погребальный кортеж поплыл по лагуне, воды которой в оттенках своих как будто хранили отблеск вечности.

67

Дю Белле Жоашен (1522–1560) – французский поэт, один из создателей «Плеяды», автор знаменитого произведения «Защита и прославление французского языка» (1549). Несколько лет прожил в Риме, где подружился с Оливье де Маньи (1529–1562) – поэтом, также входившим в состав «Плеяды». Перу Дю Белле принадлежит цикл сонетов об Италии; некоторые из них посвящены Маньи. Перевод М. Мушникова.

Глава IV Во дворцах Трианона

1

Сразу же по возвращении из Италии Жан-Ноэлю предстояло идти на военную службу.

В предыдущем году он пользовался отсрочкой как учащийся. Но, так как он не позаботился перед отъездом записаться на посещение занятий, отсрочка утратила силу. Придя домой с вокзала, он обнаружил повестку о немедленном призыве на срочную службу.

До сих пор он имел дело с призывной комиссией лишь однажды – полтора года тому назад, когда оформлял отсрочку.

Никогда Жан-Ноэль не представлял себе, как много рабочего люда, ремесленников, служилой бедноты проживает в шестнадцатом районе Парижа. Неимоверное число пролетариев, работающих на буржуазию, ютится в узких темных улочках богатых кварталов! Только крупные скопления людей – обязательные или возникающие стихийно, – какие случаются на призывных пунктах или в дни революционных событий, позволяют получить представление об этом.

Жан-Ноэль с удивлением увидел, что молодые рабочие были так же смущены, встревожены и бледны, как и нервные отпрыски парижских буржуа. Даже фанфароны бравировали лишь для того, чтобы скрыть тайный страх. Правда, озорники отпускали циничные шуточки по адресу каждой смазливой девчонки. Но тут можно было увидеть и молоденьких беременных женщин, пришедших проводить своих мужей или своих несовершеннолетних любовников. Старики со слезами на глазах растроганно смотрели на новобранцев, в которых они узнавали свою молодость. Бродячие торговцы, расставив лотки под каштанами, продавали жестяные значки, ленты и безделушки с полупристойными надписями.

Все это походило на довольно грустное народное гулянье, когда людям не до веселья.

Прождав больше часа, толпа призывников хлынула в подъезд здания, на фронтоне которого было начертано: «Равенство и Братство», и поднялась по широкой каменной лестнице; затем молодые люди, понурив головы, продефилировали мимо прибитых к стенам мраморных досок, где были выгравированы имена граждан, павших за Францию.

Двадцать лет в семье и в школе этим юношам старательно вдалбливали понятие о стыде, и вот оно внезапно было перечеркнуто громким приказом представителя власти: «Всем раздеться!» Жан-Ноэль с изумлением обнаружил, что большинство из этих двадцатилетних новобранцев (а их было человек триста) отличается каким-нибудь телесным недостатком, изъяном или уродством: у одного искривлен позвоночник, у другого – прыщи на плечах, у третьего – раннее ожирение… Снимая брюки, все инстинктивно поворачивались лицом к стене. Вместе с другими обнаженными представителями будущего национального воинства Жан-Ноэль переходил от одного жандарма к другому; первый жандарм в гетрах из черной кожи закрыл ему один глаз, чтобы проверить зрение, второй поставил на весы, третий измерил рост, с шумом опустив ему на голову металлическую пластинку антропометра, а четвертый подвел его к большому столу. За этим столом восседали генерал в пенсне, положивший перед собой свое кепи, украшенное дубовыми листьями, какой-то невыразительный полковник и несколько именитых граждан, которые что-то записывали.

Военный врач – майор с тремя нашивками – единственный среди этого сборища человек, в чьих глазах еще светилась искра интеллекта, – спросил Жан-Ноэля о его образовании.

– Бакалавр, – ответил молодой человек.

– Читать и писать умеете? – продолжал спрашивать майор, в точности придерживаясь параграфов лежавшего перед ним вопросника.

– Да.

– Ездить на велосипеде?

– Да.

– Ездить верхом?

– Да.

– Водить машину?

– Да.

В заключение он попросил Жан-Ноэля покашлять и пощупал у него пах.