Собрание сочинений в 2-х томах. Т.II: Повести и рассказы. Мемуары.

— Господин поручик! — взмолились они. — Этот мерзавец хуже большевиков. На штыки его!

— Нет! — ответил Мухин. — Он подлей, конечно, но черт с ним. Обывательская интеллигентская гниль… Постучите в дверь дома напротив. Может быть, там нам повезет.

Но стучать напротив не пришлось: дверь одноэтажного домика отворилась сама и из нее выбежал кадет-подросток.

— Господа! — кричал он, махая рукой. — Сюда, сюда!.. Просим вас… Есть чай… с вареньем!

Из открытой двери выглядывала красивая, тоже очень юная, темнобровая девушка с покрытой шалью головой. Она улыбалась и тоже звала.

Выставив дозоры с обоих концов переулка, поручик Мухин с несколькими юнкерами вошли в дом. Хозяева квартиры оказались военной семьей — жена, дочь и сын полковника Яхонтова, командира одного из фронтовых полков.

В столовой — у окна стояла большая никелированная клетка с зеленым попугаем — на столе кипел самовар, лежал хлеб; в фарфоровой масленке желтело масло.

— Садитесь, господа! — предложила хозяйка, немолодая дама с седой прической. — Чем богаты, тем и рады. Не стесняйтесь. В вашей победе — будущее России.

— Спасибо, — ответил поручик Мухин, целуя руку дамы. — Но, если можно, мы сначала попросили бы чаю в каком-нибудь чайнике дня наших дозорных.

— Сейчас, сейчас! — засуетился кадетик. — Я принесу, я сам… Нет, нет, я сам отнесу. И варенья им можно, мамочка?

Здесь поручик Мухин впервые за двое суток выпил стакан горячего, крепкого и сладкого чаю. Не отказался он и от куска хлеба, намазанного сливочным маслом.

А через полчаса местонахождение отряда было обнаружено. Оба входа в переулок, как пробками, красные заткнули броневиками. Около домика Яхонтовых стали ложиться снаряды. И одним из них, гранатой, упавшей в десяти шагах от поручика Мухина, офицер был контужен и потерял сознание. Кадетик же не пожелавший оставить поручика Мухина и стоявший рядом с ним был убит осколком.

Своего беспомощного начальника и труп мальчика юнкера перенесли в дом Яхонтовых, а сами, воспользовавшись большим садом при доме присяжного поверенного Толбузина, ускользнули в соседнюю улицу и стали рассеиваться. Некоторым удалось спрятаться в домах знакомых и незнакомых людей, другие же попались в руки красным и были зверски убиты.

IX

Поручик Мухин стал поправляться только через неделю: двое суток он был в беспамятстве, пять дней не мог поднять головы с подушки — затылок разрывался от боли, офицер едва не сошел с ума.

И первые слова, с которыми он обратился к склонившейся над ним девушке, были:

— Прошу вас… сходите на Малую Бронную, тридцать два, десять… Там моя мать… Мухина… скажите ей, что я жив, что я у вас, а мой брат Миша… убежал из города… Он убит, но этого вы не говорите моей маме.

— Хорошо, — ответила девушка. — Я всё это сделаю.

Тут поручик Мухин вспомнил о восстании.

— Бой продолжается? — тихо спросил он. — Или…

— Нет, всё кончено, — тихо, почти беззвучно прошептали женские губы.

— Я так и думал: всё кончено! Впрочем, ничего не кончено, а всё только еще начинается. Но почему, или это мне только кажется, у вас пахнет ладаном?

— Этот запах остался… отпевали моего брата… Вы помните кадетика? — и она заплакала.

— Господи, неужели? — и поручик Мухин вспомнил десятилетнего мальчика, стоявшего в переулке рядом с ним. — Малыша этого: «Мама, можно им варенья?» Родная моя. Бедная. И ведь тоже у него, как и у моего Миши, — мама, мама, мама!..

Поручик Мухин попытался сесть на постели, но девушка не позволила сделать этого, положив руку ему на грудь. И он поймал эту руку и поцеловал ее. В этом поцелуе было обещание борьбы и мести.

X

Москва отдыхала, как отдыхает раненый солдат, сумевший отползти от цепи, переставший быть целью, но еще не уверенный в том, что случайный снаряд не разорвет в клочки его кровоточащее тело. Еще гремели выстрелы, еще то там, то здесь возникали стычки, но уже население столицы начинало вынужденно клониться к стопам победителя. Ведь надо же было жить, то есть думать о хлебе, о мясе, о муке, масле, керосине, а следовательно — служить. И жизнь устанавливала бесчисленные контакты между ненавистными победителями и ненавидящими побежденными.

Постепенно исчезали следы боевых дней. Слой битого стекла, покрывавший асфальт Тверской, убрали дворники метлами и совками. Подняли и привели в порядок электрические провода, оборванные снарядами и обледенелыми связками упавшие на землю. Москва оправлялась.

В первый же день победы Муралов, назначенный командующим войсками Московского округа, издал приказ об уничтожении офицерского звания, чинов и о снятии погон. Об офицерских кокардах в приказе не было упомянуто, и солдаты сами стали исправлять упущение своего начальника. Группы их ходили по улицам, останавливали офицеров, не догадавшихся убрать кокарды с фуражек, и срывали это последнее офицерское отличие. На этой почве произошло несколько убийств офицеров, не пожелавших подчиниться насилию.

В газетной, официально-деловой и обывательской речи появился новый термин: бывший офицер. Жизнь в Москве тяжело и кроваво переваливалась на другие рельсы.

В один из этих дней у Никитских ворот, мимо пепелища Троицкой столовой, проходил тот самый офицер, что тоже прибыл с фронта, пристал к Мухинской полуроте юнкеров и дрался вместе с нею в первую ночь восстания. Но теперь он был в штатском — в пальто с меховым воротником и в фетровой шляпе. Москвич и московский гренадер, он сумел спастись в то утро, когда Мухин стал отводить юнкеров от Никитских ворот. Учтя положение, он не последовал за юнкерами, а влез в разбитое окно маленького писчебумажного магазина, хозяин которого был ему хорошо знаком. Это было не актом трусости, а результатом правильного расчета: восстание не удалось, необходимо спастись для дальнейшей борьбы.

Теперь он оглядывал развалины как нечто родное, и недавняя ночь возле них не была уже ему страшна; наоборот, воспоминание о ней возбуждало даже нечто вроде игроческого азарта: пусть карта бита, но игра еще не кончена, — еще раз схожу ва-банк.

И офицер думал:

— А славный был тот поручик, что командовал юнкерами, — лихой, молодчина! Спокойный и бесстрашный. Хорошо бы его найти, если жив он остался, познакомиться поближе: вместе нам хорошо будет!

Друзья звали этого офицера на север, в Архангельск; они, имея связи с великобританским консульством в Москве, уже были информированы о том, что англичане что-то затевают. Но офицеру не хотелось на север, не хотелось к англичанам, которых он недолюбливал. Его тянуло или на юг, к Корнилову, или в Сибирь, крепкий народ которой, как он думал, никогда не пойдет под большевистское иго.

— Вот бы с тем поручиком в Сибирь! — мечтал гренадер, поворачивая на Большую Никитскую. — Боевой офицер, подходящий для тамошней обстановки. Жив ли вот он только?..

И вдруг в двух шагах от себя он увидел Мухина, идущего ему навстречу. Это был именно он, хотя и с похудевшим лицом, в беспогонной шинели и в фуражке без кокарды. Рядом с ним, ведя его под руку, шла темнобровая девушка в синей суконной шубке и меховой шапочке.

— Здравствуйте, поручик! Как я рад! Я только что думал о вас. — И гренадер протянул руку не сразу узнавшему его поручику Мухину и затем приподнял шляпу перед девушкой.