Собрание сочинений в 3-х томах. Т. I.

Фома-Ерема ответил, что Степка куда больше насолил Ковшовым и пусть Филька покажет свою удаль.

Ни до чего не договорившись, мальчишки решили, что нападать в открытую глупо и опасно. Не лучше ли забежать вперед, засесть в кустах и ждать, когда Степка приблизится? А тогда в голову ему можно запустить и дубинку, и дубовый дрючок с загогулиной.

А еще лучше, если бы Степка подался влево и вышел к крутому обрыву над рекой. Разберись потом, почему колонист свалился с кручи и насажал себе синяков и шишек...

Пока Филька и Фома-Ерема строили всякие планы, Степа мало-помалу забирал вправо и вскоре вышел на опушку леса. От нее тянулся извилистый овраг, заросший кустарником.

Степа постоял на краю оврага, поглядел на низкое, свинцовое небо — от него веяло холодом, и казалось, что вот-вот посыплется снег. Потом он порылся в карманах пиджака, наскреб хлебных крошек и, кинув их в рот, размашисто зашагал вдоль оврага.

«Проголодался, — подумал Филька. — Ну ничего! Мы тебя сейчас накормим... С лихвой!» И он поторопил Фому-Ерему.

КРАСАВЧИК

Вскоре овраг пересекла накатанная проселочная дорога. Она тянулась от самой Кольцовки и уходила далеко в поле, к озимям, на которых паслись лошади. Степа свернул на дорогу и пошел к деревне.

Навстречу ему вели коней — кто верхом, кто на поводу. Озимые посевы этой осенью хорошо разрослись, зеленели, как вешний луг, и после морозов каждый хозяин старался подкормить свою лошадь сочной зеленью.

Вот мимо Степы с топотом проскакал? верхом на лошадях ватага мальчишек. Схваченная морозом, окаменевшая земля звенела под копытами. Понукаемые свистом, гиканьем, ударами поводьев, лошади старались вовсю: мол, так и быть, лихачи-наездники, потешим вас напоследок.

Степа с завистью проводил мальчишек глазами. Неплохо бы и ему прокатиться. Скоро зима, выпадет снег, и не будет больше ни поездок в ночное, ни скачек наперегонки.

Филька остановился и сердито дернул приятеля за рукав:

— Упустили!.. Из-за тебя все! Растопшонник!

Это было любимое ругательство отца, хотя Филька и не понимал, что оно значит.

— Сам ты тюхтя, Купидон пузатый! — огрызнулся Фома-Ерема. — Любите вы с батей чужими руками жар загребать! Мы, мол, чистенькие, наша хата с краю...

— А вам... вам бы только на свечках в церкви наживаться, барышничать да самогон гнать!

— А ты видел, как мы самогон гоним?

Мальчишки, наверно, не на шутку бы поссорились, если бы Филька не показал в сторону деревни:

— Смотри!

Прихрамывая, по дороге шел Игнат Хорьков. В поводу он вел молодого саврасого жеребца Красавчика. Жеребец приплясывал, рвался из рук, искал глазами табун и заливисто, нетерпеливо ржал. Игнат оборачивался к Красавчику и грозил ему кулаком.

Повстречавшись со Степой, Хорьков остановился, и они о чем-то заговорили — по-видимому, Игнат просил колониста отвести жеребца на озимь.

— Ездок тоже! — пренебрежительно заметил Филька. — На лошади, как девчонка, трухает.

Степа тем временем подошел к жеребцу и ухватился за гриву. Игнат помог ему забраться на лоснящуюся, сытую спину лошади, дал в руки повод и шлепнул Красавчика по заду. Жеребец взбрыкнул, рванулся вперед и сразу же перешел на размашистый галоп.

Степа судорожно сжал ногами горячие бока лошади, намотал сыромятные поводья на руки и попытался попридержать резвого коня. Но застоявшийся жеребец, почуяв свободу (Игнат забыл вложить ему в рот удила), упрямо выгнул шею и только прибавил шагу.

— Теперь ему Красавчик даст жару! — фыркнул Филька, и его вдруг осенила догадка: вот она, желанная минута! Не надо ходить по следам колониста, подкарауливать, ждать...

Филька толкнул приятеля в бок.

Словно угадав его мысли, Фома-Ерема спросил:

— Пугнем? Да?

Мальчишки присели за куст. Филька торопливо снял с себя уздечку.

Жеребец приближался. Стало слышно, как у него звонко ёкает селезенка.

Упоенный скачкой и ничего не замечая вокруг, Степа пригнулся к шее лошади. Поводья были крепко намотаны на его руки.

Красавчик уже совсем рядом. Фома-Ерема, сунув пальцы в рот, оглушительно свистнул, а Филька, встав на колено, швырнул под ноги лошади звякнувшую кольцом уздечку. Жеребец шарахнулся в сторону и тяжело споткнулся. От толчка Степа перелетел через голову лошади. Сыромятные поводья намертво затянули кисти Степиных рук, и он поволочился по земле.

Храпя и кося глазами на непривычный груз, жеребец скакнул в сторону, перемахнул через канаву и бешено помчался по ржаному жнивью.

Мальчишки за кустом оцепенели.

В ту же минуту кто-то, неожиданно здесь появившийся, схватил их за плечи и яростно встряхнул:

— Негодяи! Вы что?!

Это был директор школы. Он стоял над мальчишками в высоких охотничьих сапогах, с ружьем за плечами — возвращался с охоты — и, тяжело дыша, в упор смотрел на них своими пронзительными глазами.

— Мы... мы не хотели... Зачем он руки поводом замотал... — залепетал Филька. — Ездить не умеет...

— Уздечку это не я бросил... Это Филька, — принялся оправдываться Фома-Ерема. — Я только свистнул раз... попугать хотел...

— Заберите уздечку! — холодно распорядился Федор Иванович. — И марш домой! Оврагом идите... Чтобы вас ни один человек не видел!

Филька поднял уздечку, махнул рукой Фоме-Ереме и, испуганно озираясь на директора, затрусил к оврагу.

Федор Иванович проводил их взглядом, вытер платком взмокшее лицо и вышел на дорогу. Огляделся. Со стороны деревни тянул за повод свою худоребрую клячу Прохор Уклейкин. Федор Иванович поспешил ему навстречу.

— Несчастье, Прохор Семенович! — поравнявшись со стариком, сказал директор. — Ковшов с Красавчика свалился. Поводьями ему руки захлестнуло... Одолжите мне вашу лошадь... Попытаюсь догнать.

— Да возьмите, возьмите! — Уклейкин протянул поводья. — Я в деревню побегу — людей скличу. Ах ты, беда какая! Теперь всю душу из мальчишки вытрясет.

Федор Иванович сел на лошадь и, свернув с дороги, погнал ее через поле.

Игнатова Красавчика он заметил у леска, на перелогах. Взмыленный конь стоял, настороженно прядая ушами. Вытянув затянутые поводом руки, Степа плашмя лежал рядом. Издали было видно, что он пытался встать. Но при каждом его движении жеребец испуганно всхрапывал и шарахался в сторону.