Собрание сочинений в 3-х томах. Т. I.

Степа и Нюшка полезли под сени.

— Ты как думаешь — выстоим? — блестя глазами, шепнула Нюшка.

— Должны вроде... если, конечно, ворота выдержат, — ответил Степа.

Напор на ворота между тем начал ослабевать, крики и брань снаружи утихли.

Нюшка бросилась к воротам и припала к щели.

— Мамка, они уходят! — восторженно завопила она. — Наша взяла!

Но тут в сенях послышался топот, возня, загремело пустое ведро и раздался возмущенный голос Ковшова:

— Разбой, насилие! Я жаловаться буду!

Потом дверца из сеней распахнулась, и с высокого приступка прыгнул во двор Тимофей Осьмухин. Он бросился к воротам и принялся вытаскивать засов. Аграфена вцепилась в Осьмухина, стараясь оттащить его.

Но было уже поздно — двор наполнился мужиками. Они оттеснили Аграфену в сторону, посбивали все подпорки и, распахнув настежь ворота, начали выводить на улицу лошадей. Кое-кто прихватывал даже хомуты, вожжи и седелки.

Аграфена бегала по двору, хватала лошадей за поводья, заворачивала их обратно в стойла, отнимала у мужиков сбрую, уговаривала их не разбойничать.

Вот она вновь столкнулась с Осьмухиным, который, выведя свою лошадь из стойла, начал взбираться ей на спину. Изловчившись, Аграфена с криком ухватила его за ногу. На помощь ей подбежали Степа с Нюшкой и совместными усилиями стащили Осьмухина с лошади.

Обозленный Тимофей бросился на Аграфену и, нехорошо выругавшись, с силой толкнул ее в грудь. Аграфена отлетела в угол, ударилась головой о кормушку.

Глаза у Нюшки загорелись злым огнем.

— Мамку бить! — воинственно завопила она и, схватив метлу, начала яростно охаживать Осьмухина и других мужиков по спинам.

Не отстал от нее и Степа. Зачерпнув из кадки ведро воды, он принялся обливать мужиков, словно тушил пожар. Ребят отталкивали, хлестали поводьями...

ГЛУХАЯ СТЕНА

Наконец все утихло.

Аграфена, держась за голову, прошлась по двору, пересчитала оставшихся лошадей — не хватало одиннадцати. Из сеней выглянул Илья Ефимович.

— Отсиделся? — насмешливо встретила его Аграфена.

— Озверел народ... Под руку не попадайся! — Он покачал головой, оглядел растрепанную Аграфену, поредевший ряд лошадей, разбросанные по двору метлы и ведра. — Чисто Мамаево побоище!

Кинув на Ковшова подозрительный взгляд, Аграфена спросила, зачем он пустил мужиков во двор через сени.

— Что ты, окстись-перекрестись! — Илья Ефимович обиженно замахал руками. — Я-то при чем! Мужики силой ворвались, нахрапом... Слышала, как я кричал? — Он поднял опрокинутые ведра, поставил в угол метлы, вилы, потом сказал Аграфене, что им надо немедля пойти в правление и заявить, как все случилось. А то, не ровен час, еще подумают, что они в чем-то виноваты.

— Иди заявляй! — отвернувшись, бросила Аграфена. — И как в сенях отсиживался — тоже не забудь сказать.

Сделав вид, что не расслышал последних слов, Илья Ефимович поспешно ушел.

Аграфена обернулась к Нюшке и Степе.

Не глядя друг на друга, мрачные, нахохлившиеся, они сидели молча на соломе.

— Идите-ка вы по домам... Чего уж здесь... — устало сказала Аграфена.

Степа медленно поднялся, поправил шапку, посмотрел за ворота...

«По домам!» Легко сказать, а где он, его дом? У дяди, что ли? Или в школе... Да вот и с артелью что-то не ладится. Сколачивали ее долго, трудно, и вдруг все зашаталось, поползло... За что же ему держаться теперь, где жить? Может, и в самом деле послушать Савина да и уехать в колонию? Будет крыша над головой, учение, товарищи, новые дела...

— Да, как у тебя со школой-то? — вспомнила Аграфена, заметив, что Степа чем-то удручен.

— Да так... по-старому все.

— «По-старому»! — с горечью отозвалась Нюшка. — А у самого уже все документы в кармане. Завтра его и в столовой больше не накормят. И в общежитие не пустят.

— Вытряхнули, значит? Вчистую? — пораженная тем, что услышала, Аграфена подалась к Степе, желая по-матерински привлечь его к себе. — Ах ты, сирота-горемыка! И заступиться некому! Что же это Матвей Петрович молчит? Ведь он обещал...

— Ждем вот... на него вся надежда, — ответила Нюшка и, вскочив, виновато всплеснула руками: — Ой, мы и забыли! Нам же к Рукавишниковым надо...

На улице послышались голоса. Аграфена выглянула из ворот. Ко двору приближалась большая группа колхозников. Многие были с топорами и пилами — видно, только что вернулись из рощи.

Впереди всех шагал Егор Рукавишников. Справа от него шел Илья Ефимович, слева — Ваня Селиверстов.

— Ну как, артельщики, живы? — встревоженно спросил Егор, подходя к воротам. — Крепко досталось?

Аграфена только махнула рукой: лучше не спрашивай.

— Им от нас тоже перепало, — буркнула Нюшка и, заметив лукавый взгляд Селиверстова, улыбнулась.

— Знаю, знаю, — кивнул Егор. — Илья Ефимович уже доложил. Осаду, однако, вы держали неплохо...

— Держали, да не выдержали, — вздохнула Аграфена. — Одиннадцати коней как не бывало... Моя вина, Петрович...

— Погоди, не убивайся, — остановил ее Рукавишников. Колхозники зашумели. Раздались голоса, что надо сегодня же собрать общее собрание артели и потребовать, чтобы «самоуправщики» привели лошадей обратно.

— Да что с ними цацкаться, с бузотерами! — сказал Илья Ефимович. — Пойти да забрать коней силой. А такого, как Осьмухин, за бесчинство и в милицию отправить не грех...

— Ну нет, горячку пороть не будем, — хмуро перебил его Рукавишников.

— Дядя Егор, а это правда, что колхозы распущаются? — переглянувшись со Степой, негромко спросила Нюшка.

Рукавишников поморщился, вытащил было кисет, но тут же снова сунул его в карман.

— Слыхали, какие разговорчики пошли! — обратился он к колхозникам. — Враги уже поработали, постарались... За каждую ошибку цепляются. На любую подлость готовы... — Он достал из нагрудного кармана затертый номер газеты и, развернув ее, показал собравшимся: — Смотрите вот. Постановление Центрального Комитета нашей партии. Сегодня людей соберем, читать будем... Горькое постановление, но, как говорится, не в бровь, а в глаз. Зарвались многие низовые работнички, головы у чих закружились от успехов. Про главное забыли, про святое святых — про добровольное вступление в колхозы. Нажимать на людей стали, командовать. За цифрами погнались. Кое-где вместо артелей на коммуны начали перескакивать, принудительно мелкий скот обобществляли, курей, жилые постройки... Ну, и люди, конечно, недовольны. А кулачье и их подголоски раздували все это — любая провокация хороша, только бы честных людей с Советской властью поссорить. Вот партия и призывает нас — перегибы надо исправлять. И заметьте: враги и тут зацепились. Не успело еще постановление до людей дойти, а они уже слушок подбросили: «Колхозы распускаются, можно, мол, из артели лошадей забирать, коров, семена». Вот и в Кольцовке кое-кто клюнул на эту удочку...

— Что ж теперь с самоуправщиками-то делать? — спросил Василий Хомутов.

Не успел Рукавишников ответить, как ко двору подъехала осьмухинская пегая лошадь. Верхом на ней сидели двое мальчишек— впереди Митя Горелов, а сзади, обхватив его за живот руками, — Колька Осьмухин. Мальчишки сползли со спины лошади.

— Берите обратно... она уже здесь привыкла, — деловито сказал большеглазый худенький Колька Осьмухин, протягивая Аграфене поводья.

Аграфена недоверчиво посмотрела на мальчишек: