Собрание сочинений в 4-х томах. Том 3
Шрифт:
– Клянусь тебе...
– Перестаньте! Я все знаю!
– А-а! Превосходно! Значит, за мной шпионят!
Она холодно ответила:
– Это, может быть, оскорбляет вас при вашей щепетильности?
– Раз человек выходит из себя, - начал Арну, ища шляпу, - а вразумить его нет возможности...
Потом он глубоко вздохнул:
– Не женитесь, любезный друг мой, нет, уж поверьте мне!
И он поспешил прочь, чувствуя потребность подышать свежим воздухом.
Тут
Г-жа Арну снова села в кресло, теперь по другую сторону камина; она кусала губы, ее трясло; она подняла руки, всхлипнула, расплакалась.
Фредерик сел на низенький стул и ласковым голосом, каким разговаривают с больными, сказал:
– Вы не сомневаетесь, что я разделяю...
Она ничего не ответила. Но, продолжая вслух свои размышления, молвила:
– Я же не стесняю его! Ему незачем было лгать.
– Разумеется, - сказал Фредерик.
– Наверно, всему виной его привычки, он просто не подумал, и, может быть, в делах более важных...
– Что же, по-вашему, может быть более важного?
– Да ничего!
Фредерик наклонился с покорной улыбкой.
– Арну все же обладает некоторыми достоинствами; он любит своих детей.
– Ах! И делает все, чтобы их разорить!
– Причиной тому его нрав, слишком общительный; ведь в сущности он же добрый малый.
Она воскликнула:
– А что это значит - добрый малый?
Так он защищал его в выражениях самых неопределенных, какие только мог найти, и, хотя и сочувствовал ей, в глубине души радовался, блаженствовал. Из мести или из потребности в любви она устремится к нему. Надежды, непомерно возрастая, укрепляли его любовь.
Еще никогда не казалась она ему столь очаровательной, столь беспредельно прекрасной. Временами грудь ее вздымалась; ее неподвижные расширенные глаза словно были прикованы к видению, возникшему перед ее духовным взором, а губы оставались полуоткрыты, как бы для того, чтобы душа могла покинуть тело. Порою она крепко прижимала к ним носовой платок. Фредерик хотел бы быть этим кусочком батиста, насквозь пропитанным слезами. Он невольно смотрел на постель в глубине алькова, рисуя в своем воображении ее голову, лежащую на подушках, и так отчетливо видел ее, что должен был сдержаться, иначе он бы сжал ее в своих объятиях. Г-жа Арну закрыла глаза, успокоенная, обессиленная. Тогда он подошел к ней ближе и, наклонившись, жадно стал вглядываться в ее лицо. В коридоре раздался звук шагов, это вернулся муж. Они услышали, как он затворил дверь в свою спальню. Фредерик знаком спросил, не должен ли он пойти туда.
Она тоже знаком ответила ему: «да», и этот немой обмен мыслями был словно соглашением, началом любовной связи.
Арну, собираясь ложиться спать, снимал сюртук.
– Ну, как она?
– О! Лучше!
– сказал Фредерик.
– Это пройдет!
Но Арну был огорчен.
– Вы ее не знаете! Теперь у нее разыгрались нервы!.. Дурак приказчик! Вот что значит быть слишком добрым! Если бы я не дарил Розанетте эту проклятую шаль!
– Не жалейте! Она вам как нельзя более благодарна!
– Вы думаете?
Фредерик
в этом не сомневался. Доказательство - то, что она дала отставку старику Удри.– Ах! Милая крошка!
И в порыве умиления Арну уже хотел бежать к ней.
– Да не стоит! Я только что от нее! Она больна!
– Тем более!
Он быстро опять надел сюртук и взял подсвечник. Фредерик проклинал себя за эту глупость и стал втолковывать Арну, что нынешний вечер он из приличия должен остаться дома с женой. Нельзя ее оставить одну, это было бы очень дурно.
– Говорю вам откровенно; это будет лишь во вред! Дело там совсем не к спеху! Пойдете завтра! Ну, сделайте это для меня.
Арну поставил подсвечник и сказал:
– Вы добрый!
III
С той поры для Фредерика началось жалкое существование. Он сделался приживальщиком в этом доме.
Если кто-нибудь бывал нездоров, он три раза в день заходил справляться, он ездил за настройщиком, измышлял тысячи поводов, чтоб услужить, и с довольным видом терпел капризы м-ль Марты и ласки маленького Эжена, который всякий раз гладил его грязными руками по лицу. Он присутствовал на обедах, во время которых муж и жена, сидя друг против друга, не обменивались ни единым словом или Арну отпускал колкие замечания, раздражавшие ее. После обеда Арну возился с мальчиком в спальне, играл с ним в прятки или носил его на спине, становясь на четвереньки, как беарнец. Наконец он уходил, она же тотчас заводила разговор на тему, служившую вечным источником жалоб: Арну.
Не безнравственность мужа приводила ее в негодование. Но, видимо, страдала ее гордость, и г-жа Арну не скрывала отвращения к этому человеку, лишенному чуткости, достоинства, чести...
– Или он сумасшедший!
– говорила она.
Фредерик искусно вызывал ее на признание. Вскоре он узнал всю ее жизнь.
Ее родители, мелкие буржуа, жили в Шартре. Однажды Арну, рисуя на берегу реки (в те времена он мнил себя художником), увидел ее, когда она выходила из церкви, и сделал предложение; ввиду его состояния родители, не колеблясь, дали согласие. К тому же он без памяти любил ее. Она прибавила:
– Боже мой, он и теперь еще любит меня - по-своему!
В течение первых месяцев они путешествовали по Италии.
Арну, несмотря на свое восхищение ландшафтами и памятниками искусства, только и делал, что жаловался на вино да устраивал пикники с англичанами, чтобы развлечься. Удачно перепродав несколько картин, он решил заняться торговлей художественными предметами. Потом увлекся производством фаянса. Теперь его соблазняли другие спекуляции, и, делаясь все пошлее и пошлее, он приобретал грубые и разорительные привычки. Она ставила ему в вину не столько его пороки, сколько все его поведение. Никакой перемены нельзя было ждать, и горе ее непоправимо.
Фредерик утверждал, что и его жизнь не удалась.
Но ведь он так молод. Зачем отчаиваться? И она давала ему добрые советы: «Работайте! Женитесь!» Он отвечал горькой усмешкой, ибо, вместо того, чтобы высказать истинную причину своей печали, он прикидывался, будто у него есть причина иная, более возвышенная, в известном роде разыгрывая отверженного Антони, что, впрочем, не вполне извращало его мысль.
Действие для некоторых людей тем неосуществимее, чем сильнее желание. Недоверие к самим себе гнетет их, боязнь не понравиться их пугает; к тому же глубокие чувства похожи на порядочных женщин; они страшатся, как бы их не обнаружили, и проходят через жизнь с опущенными глазами.