Собрание сочинений в 4-х томах. Том 4

– Ничего, ровным счётом ничего, - пробормотал мэр и, взяв со стола одну из картонных частей, спросил: - Что это?

– Ланитная мышца, - ответил Бувар.

Фуро молчал, криво усмехаясь; втайне он завидовал друзьям, занятия которых были выше его понимания.

Оба анатома притворились, будто продолжают свои исследования. Люди, соскучившись во дворе, вошли, толкаясь, в пекарню, и стол задрожал.

– Ну это уже чересчур!
– воскликнул Пекюше.
– Избавьте нас от зрителей!

Стражник выпроводил любопытных.

– Превосходно, - заметил Бувар, - нам не нужны посторонние.

Фуро понял намёк и спросил, имеют ли они право, не будучи врачами, держать у себя модель трупа. Впрочем, он обо всём напишет префекту.

– Что за край! Глухая провинция! Можно ли быть такими неучами, болванами, ретроградами?

Сравнив себя с другими, друзья возгордились; они лелеяли честолюбивую мечту пострадать ради науки.

Доктор тоже зашёл к ним. Он раскритиковал манекен, сказав, что он далёк от природы, но воспользовался случаем и прочёл им целую лекцию.

Бувар и Пекюше слушали его как зачарованные; по их просьбе г-н Вокорбей дал им несколько книг из своей библиотеки, предупредив, однако, что ни одной книги они не дочитают до конца.

В словаре медицинских наук их поразили необычайные случаи родов, долголетия, тучности, запоров. Как жаль, что им не пришлось видеть знаменитого канадца Бомона, обжор Тарара и Бижу, женщину, больную водянкой, из Эрского департамента, пьемонтца, у которого кишечник действовал раз в двадцать дней, Симона де Мирпуа, умершего от окостенения, и ангулемского мэра, нос которого весил три фунта!

Изображение мозга вдохновило их на философские размышления. Они прекрасно различили внутри его полушарий septum lucidum - прозрачную перегородку и шишкообразную железу, похожую на бурую горошину; но там были, кроме того, ножки, желудочки, дуги, канатики, бугры, узлы, какие-то волокна, Паккионовы грануляции, тельца Пачини, словом, такая путаница, разобраться в которой не хватило бы целой жизни.

Иной раз в пылу увлечения они полностью разнимали модель, а потом не знали, как собрать её разрозненные части.

Работа была нелёгкая, особенно после обеда, и друзья тут же засыпали, Бувар - опустив голову и выпятив живот, Пекюше - облокотясь на стол и положив голову на руки.

Нередко, именно в эту минуту, дверь в пекарню приотворялась, и на пороге появлялся г-н Вокорбей, окончивший свой утренний обход.

– Ну, как подвигаются дела с анатомией, дорогие собратья?

– Превосходно, - отвечали они.

Тогда врач задавал друзьям вопросы просто так, ради удовольствия смутить их.

Когда Бувару и Пекюше надоедал какой-нибудь орган, они переходили к другому; так они рассмотрели и отбросили сердце, желудок, ухо, кишечник, ибо картонный человек им опротивел, несмотря на все старания им заинтересоваться. Наконец доктор застал друзей, когда они заколачивали ящик с манекеном.

– Браво, я давно этого ожидал!

Ей-богу, в их возрасте поздно браться за ученье! Усмешка, сопровождавшая эти слова, глубоко оскорбила Бувара и Пекюше.

По какому праву этот господин считает их неспособными к наукам? Разве анатомия - его личное достояние, разве он какое-то особое существо, на голову выше остальных?

Итак, они приняли вызов и даже не поленились съездить за книгами в Байе.

Для пополнения знаний друзьям недоставало физиологии, и букинист достал им трактаты Ришерана и Аделона, широко известные в ту пору.

Все общие места о возрасте, поле, темпераменте показались им глубоко поучительными; они очень обрадовались, узнав, что в зубном камне живут три вида микробов, что вкус зависит от языка, а чувство голода - от желудка.

В своём стремлении усвоить пищеварительный процесс они сокрушались, что не умеют жевать жвачку - оказывается, этим свойством обладали Монтегр, г-н Госс и брат Берара; они стали жевать медленно, размельчая и увлажняя пищу слюною, мысленно сопровождали её на всём протяжении пути вплоть до конечного результата, и всё это с редкой добросовестностью и чуть ли не с благоговением.

Им захотелось, кроме того, вызвать искусственное пищеварение; они положили кусочки мяса в склянку с желудочным соком утки, две недели таскали эту склянку под мышкой и достигли только того, что насквозь провоняли тухлым мясом.

Соседи не могли понять, зачем они бегают по дороге в мокрой одежде под палящими лучами солнца. Таким способом они хотели проверить, уменьшается ли жажда при увлажнении кожи. Друзья возвращались домой, тяжело дыша, и оба - с отчаянным насморком.

Они быстро покончили со слухом, голосом, зрением, но на детородных органах Бувар задержался.

Сдержанность Пекюше в этом вопросе всегда его удивляла. Невежество друга оказалось столь поразительным, что Бувар забросал его вопросами, и Пекюше, краснея, признался ему во всём.

Шутки ради приятели затащили его некогда в публичный дом, но он сбежал оттуда, так как хотел сохранить себя для женщины, которую полюбит впоследствии. Счастье так и не улыбнулось ему, и, несмотря на жизнь в столице, он в пятьдесят два года оставался девственником то ли из ложного стыда и недостатка в деньгах, то ли из боязни заразиться, из упрямства или по привычке.

Бувар никак не мог этому поверить, затем громко расхохотался, но тут же пересилил себя, заметив слёзы на глазах Пекюше; в самом деле, любовь не миновала старого холостяка, и он не раз увлекался то канатной плясуньей, то свояченицей знакомого архитектора, то конторщицей и, наконец, молоденькой прачкой и уже собирался на ней жениться, когда узнал, что она ждёт ребёнка от другого.

– Никогда не поздно наверстать упущенное. Полно, не горюй! Я всё беру на себя... если хочешь, - сказал ему Бувар.

Пекюше возразил со вздохом, что теперь об этом нечего и думать, и они снова занялись физиологией.

Правда ли, что с нашего кожного покрова непрестанно испаряется влага? Доказательством служит тот факт, что с каждой минутой вес человека уменьшается. Если сумма ежедневных выделений организма равняется по весу тому, что он поглощает, здоровье будет находиться в состоянии полного равновесия. Санкториус, открывший этот закон, посвятил пятьдесят лет жизни тому, что каждый день взвешивал принимаемую им пищу, все свои выделения и себя самого и отдыхал лишь тогда, когда записывал полученные цифры.