Собрание сочинений в 4 томах. Том 4. Лачуга должника. Небесный подкидыш. Имя для птицы

— Налила ему в корытце — он сразу и вылакал.

Талантами не обладая, С копыт не стряхивая грязь, При жизни ты, свинья младая, В бессмертье лихо вознеслась!

— Теперь нас, значит, шестеро, — подытожил дядя Филя.

XIX

Я вышел из дома.

Все в мире было по-прежнему и все на своих местах. Картофельные грядки, деревья, времянка, сарайчик — все обыкновенное, настоящее. И на небе та же легкая, не предвещающая дождя дымка. Я посмотрел на часы и удивился, даже испугался: лишь час с небольшим прошел с той минуты, когда из-под земли вылез чешуйчатый агрегат.

Надо обдумать все это, переварить в покое, подумал я и открыл калитку. Пройдя по улице поселка, свернул на неширокую, поросшую сорной травой грунтовую дорогу и долго шел по ней; я знал, что она ведет к кладбищу. Вскоре на взгорье показалась красная кирпичная церквушка с одноярусной колокольней. Дойдя до погоста, ничем не огражденного, я долго глядел на сбегающие в низинку покосившиеся кресты. «Пчелы не жалят мертвых», — всплыла в памяти вычитанная где-то фраза. А меня пчелы будут жалить миллион лет. Люди будут рождаться и умирать, умирать, умирать, и Эла тоже умрет, а я буду жить, жить, жить, жить... Мною овладело смутное чувство вины.

— Я не виноват перед вами, — произнес я вслух, обращаясь к ушедшим. — Я не виноват. Все произошло слишком быстро.

Когда я вернулся в Филаретово, то первым, кого увидал у дома Бываевых, был Валентин. Он подкачивал камеру своего велосипеда; к багажнику он успел приторочить объемистую корзину. Валик весело поведал мне, что едет на станцию Пронино, там неплохой привокзальный буфет. Бываевы решили чин-чинарем отметить сегодняшнее событие. Тетя Лира отвалила на это мероприятие свои похоронные («смерётные») деньги.

— У тебя в передней вилке трещина, — напомнил я ему, — возьми велик у Рамушевых, на этом ты рискуешь сломать себе шею.

— Э, все равно, — отмахнулся он. — Авось целым вернусь. — Прикосновение к вечности не сделало его более осторожным.

— Может, пешком вместе сходим в Пронино? — предложил я. — Я тебе помогу покупки нести.

— Не, подмоги не треба... И вообще никакой помощи мне теперь не надо. Ты, Пауль, можешь прекратить свое шефство надо мной в смысле грамматики. Окунусь на второй год — не беда, потом наверстаю. У меня теперь впереди вагон времени. И даже не вагон, а черт знает сколько составов.

В этот момент из окна выглянула тетя Лира.

— Павлик, в одиннадцать вечера приходи! Никуда не пропадай смотри! Будем отмечать!

— Но почему в такое позднее время? — удивился я.

— Раньше нельзя. Вдруг соседи зайдут или кто. А в одиннадцать все уже спят в поселке.

XX

В назначенный час я постучался в дверь Бываевых. Послышались осторожные шаги. Тетя Лира наигранно сонным голосом, не отодвигая засова, тихо спросила:

— Кто там? Мы уже спать легли.

Я назвался, и она сразу впустила меня. Потом выглянула за дверь и, убедившись, что никого поблизости нет, что никто не видел моего прихода, снова закрыла ее на засов.

В комнате глазам моим предстал Стол. На нем стояло несколько бутылок шампанского, а посередке красовался торт. Стеклянные вазочки были заполнены конфетами «Каракум», «Белочка», «Элегия» и «Муза». Остальная поверхность скатерти была буквально вымощена тарелками и тарелочками со всякой снедью. Тут хватило бы на десятерых, а нас было только четверо, не считая Хлюпика. Песик с голубым бантом на шее — по случаю праздника — важно возлежал на сундуке. Он был уже сыт по горло.

— Богато! — сказал я, садясь за стол. — Чего только нет! Даже кальмары в банке!

— Икры нет, Павлик, — с лицемерно хозяйской скромностью посетовала тетя Лира. — Икры, вот чего нам не хватает.

— И до икры доживем! Главное теперь — не теряться! — бодро изрек дядя Филя и, подмигнув супруге, принялся открывать шампанское.

Но дело не пошло — всю жизнь он имел дело с иной укупоркой. За бутылку взялся Валик. Он долго возился, наконец пробка выстрелила в стену и рикошетировала в Хлюпика. Тот презрительно поморщился.

— Так жили миллионеры! — воскликнул Валентин, разливая вино в стаканы. — Ведь мы теперь миллионеры!

— Ну, чокнемся за вечное здоровье! — провозгласил дядя Филя. — Чур, до дна.

Мы сдвинули стаканы, выпили. Дядя Филя крякнул, но кряк получился какой-то неубедительный.

— Градусенков мало, — буркнул он, наливая себе по второй.

— Смотри, дедуля, не надерись. Шампанское — опасное вино, — полушутя предупредил Валик, откупоривая новую бутылку.

— Не указывай! Молод, чтоб учить меня!

— Сейчас молод, а через тысячелетье мы с тобой почти уравняемся, — отпарировал Валентин. — Тебе будет тысяча пятьдесят девять, а мне — тысяча восемнадцать.

— А ведь верно! Вот это да — уравняемся! — изумленно произнес дядя Филя и, опережая остальных, опрокинул в себя очередной стакан.

Тетя Лира пила и ела молча, ошеломленная значительностью события. И вдруг заплакала, стала жаловаться сквозь слезы:

— Поздно лекарство это пришло... Молодости-то через него не вернуть, всю жизнь вековечную старенькой прохожу...

— Веселья мало! — закричал захмелевший дядя Филя. — Заведу-ка я свои пластиночки.

Когда-то, работая в пункте по скупке утиля, он отобрал несколько заигранных, но совершенно целых пластинок. Он очень берег их. И вот теперь включил электропроигрыватель, поставил на него диск. Игла долго вслепую брела по какому-то шумному темному коридору. Наконец выделилась мелодия, прорезался голос певца: «Ночью, ночью в знойной Аргентине...»

— И в Аргентине побываем! Не унывай, Ларка! — воскликнул Филимон Федорович.

— Теперь это вполне реально, — подтвердил Валик, — Аргентина от нас не уйдет.

— Бомбоубежище надо копать — вот что надо в первую очередь! — испуганно объявила тетя Лира. Довоенная пластинка напомнила ей войну.

— Права ты, умница моя! — умиленно согласился дядя Филя. — Оно, конечно, войны, может, и не будет, — а мы в бомбоубежище нашем картошку хранить будем. Нам теперь хозяйство с умом вести надо! С умом!

Человек был наг рожден, Жил без интереса, — А теперь он награжден Радостью прогресса!