Собрание сочинений в 4 томах. Том 4. Рассказы и повести

— По-моему, он хотел бы верить. Да и что ему оставалось?

— Вот именно. Поэтому шкурный довод, сделавший Вартмана вашим осведомителем, начинает в моих глазах сильно бледнеть. Ладно. Займемся другой стороной этого же дела. По вашим словам, спасая свою шкуру, Вартман видел в вас соломинку, вцепившись в которую он мог бы эту шкуру спасти. Но разве он не понимал, что рано или поздно его дела на Украине и в Белоруссии станут известны? Допустим, он мог думать, что документы уничтожены в огне войны. Но не мог же он предположить, что война уничтожила всех свидетелей его кровавых злодеяний? На что, собственно, он рассчитывал, если только забота о собственной шкуре двигала его побуждениями? Он мог бы надеяться на какое-то снисхождение, если бы начал работать на нас много раньше. Это я понимаю. Но ведь он не мог не понимать, что, становясь нашим осведомителем перед самым концом войны, он вряд ли может рассчитывать на мягкий приговор. Не думал же он, что вы выступите в качестве его защитника?

Елизавета Яковлевна усмехнулась:

— Конечно, нет.

— Я тоже уверен в этом. И уверен еще в одном, к этому-то я вас и веду. Вартман внутренне капитулировал далеко и не столько под влиянием страха перед неизбежной расплатой. Все обстоятельства того времени неизбежно способствовали успеху вашей психологической схватки с Вартманом. Очевидно, сам он искал выхода из того положения, в котором он мог оказаться после разгрома гитлеровской Германии. Вы не только подсказали ему, каков может быть этот выход, но и указали путь к нему. Верно?

— Пожалуй.

— Разумеется, это нисколько не умаляет вашей роли в этом деле. Вартман, думается мне, принял известное нам решение и под влиянием вашего поведения у них, поведения бесстрашного.

— А что мне, нянчиться с ним было? Ведь враг!

— Понимаю. Итак, мы пришли с вами к выводу, что схватка с Вартманом была выиграна не так-то просто и легко, как это записано в стенограмме.

— Признаться, она стоила мне не одной бессонной ночи. Я много думала над тем, как мне подойти к этому фашисту, которого я ненавидела всей душой. Я бы глазом не повела, увидев, как его вешают… Нет, правда! И он отлично знал, что виселица ждет не дождется его. Не согласись он на мое предложение, я запросто отправила бы его на тот свет. Я не раз подумывала об этом. Но он был нужен, не мне, а стране, армии…

— Вот видите! А вы говорите: я предложила, а он согласился. Ведь он мог отправить вас за это предложение на виселицу.

— Он сказал так при первой моей попытке завести с ним этот разговор.

— Вы не можете вспомнить его?

— В общих чертах…

— Вы рассказывайте, а я переложу ваш разговор с ним в диалог.

— Хорошо. Это случилось на шестой день моего плена. После обеда шеф контрразведки куда-то уехал. Вартман пил кофе, а я листала немецкий журнал. Радист принес сводку: обычную вечернюю сводку о положении на фронте. Вартман отослал радиста и принялся читать, хмурясь и что-то ворча под нос. Дела у них, я это знала, были неважные. И тут я решила попробовать:

Комар.Ну что в сводке?

Вартман. А тебе какое дело? Не хватало еще, чтобы я рассказывал тебе наши секреты.

Комар (посмеявшись).Вас бьют на всех фронтах, вот и все ваши секреты.

Вартман. Откуда ты взяла?

Комар. Да хотя бы по вашему виду.

Вартман. У меня вообще сегодня плохое настроение.

Комар. С чего бы? Жена изменила? Или завод разбомбили? Но ведь вам все равно не вернуться в Берлин.

Вартман. Как ты смеешь разговаривать так со мной, паршивая девчонка?

Комар. Воспитанности у вас хоть отбавляй. Почему же эту паршивую девчонку вы не сдадите в гестапо?

Вартман. Думаем, что ты еще образумишься и примешь наше предложение, хотя твоему «Омару» мы почти не верим.

Комар. Никогда этого не будет! Никогда! Слушайте, Вартман, пока не поздно, не подумать ли вам о своей судьбе?

Вартман. С чего это мне вдруг начать думать о ней?

Комар. Да ведь дела ваши идут к петле. Наша победа близка, я уже вижу ее.

Вартман. Да ну?

Комар. Усмешка у вас вышла не очень веселая, Вартман. Уж кому-кому, а вам, думаю, ясно, что конец близок. И что тогда будет с вами?

Вартман. А что со мной будет?

Комар. Лагерь, если вы всерьез отнесетесь к моему предложению.

Вартман. Война выигрывается, когда побежденный сдается. Вам еще очень далеко до этого.

Комар. Ловлю вас на слове. Значит, вы все-таки рухнете и вопрос только во времени.

Вартман. Допустим. Почему ты думаешь, что я не уцелею?

Комар. Уж об этом мы постараемся. И я в том числе. Отыщем, где бы вы ни спрятались. Может и так статься, что вас выдадут немцы. Ведь вы, так сказать, полукровка.

Вартман. Я чистокровный немец.

Комар. Нет, вы пришлый из России немец. Ваш шеф моложе вас лет на десять, и он уже капитан, у него два Железных креста и еще какие-то гитлеровские побрякушки. А вы? За все ваши «заслуги» что получили вы? Звание старшего лейтенанта, Железный крест и место заместителя начальника контрразведки?

Вартман. Просто не понимаю, как я терплю тебя!

Комар. Зато я понимаю. Сознайтесь, Вартман, что вы терпите меня потому, что не часто вам приходилось слушать правду, которую я выкладываю вам?

Вартман. Я просто в восторге от нее!

Комар. Думаю, что вы сказали это не в насмешку. Ведь если эта правда у меня на языке, у вас она, может, еще не совсем дозрелая, на уме.

Вартман. Скажите, психолог нашелся! Какая правда?

Комар. Она в том, что вы поняли, что напрасно связались с фашистами, напрасно служите им, потому что убедились, что наш народ непобедим. Историю, думаю, вы знаете очень хорошо.

Вартман. Но мы дошли до Москвы, до Волги и Кавказа.

Комар. А где вы сейчас? И почему я часто вижу вас таким мрачным после чтения сводок с фронта? И почему вы никогда не бываете таким, когда рядом ваш шеф?

Вартман. Мало ли почему!

Комар. Ну так я скажу. Вы ненавидите, но и боитесь его. Боитесь, как бы он не догадался, что у вас на душе.

Вартман. А что у меня на душе?