Собрание сочинений в 4 томах. Том 4. Рассказы и повести
Шрифт:
— Ничего не помню, — с виноватой улыбкой признался Антон Ильич.
— Вот я и спрашиваю: впервой это у тебя?
— Бывало. Начисто память отшибает.
— А что говорят доктора?
— Контузия.
— А, да! Но ведь эдаким манером ты и на работе можешь ляпнуться. Не дай бог, прямо на полотно.
Антон Ильич ничего не сказал.
Ходики пробили два раза.
— Мне ж в обход, — спохватился Антон Ильич.
— Лежи, чего там! Люба за тобой присматривала, а я в обход сходил. Все в порядке.
— Навек спасибо.
—
— А вот и чай готов, — сказала Люба.
— Все-таки я встану. — Антон Ильич с крехтом поднялся с постели. — Прошу прощенья, что заставил вас обоих… около себя…
— Да что вы, Антон Ильич! — весело возразила Люба. — Может, вам в постель чаю? Я сейчас…
— Этого еще не хватало, — проворчал Антон Ильич. — Голову мутит, а так… так все прошло.
— Ну и хорошо! — обрадовался Петр Семенович. — Давай, Любовь Митревна, собери на стол. Я привез кой-чего. Закусим, выпьем, оно и того…
— Да и у меня есть запасец. Бабуня напекла, нажарила. — Улыбка у Любы была такая милая, такая женственная и ласковая, что Антон Ильич почему-то вздохнул.
— Сколько ж вам лет? — справился он, отводя глаза от ее тоненькой фигуры, от молодой, высокой груди, ясно вырисовывавшейся под халатиком. На чистом лбу ни одной морщины. «Да и рано, конечно!» — подумалось Антон Ильичу. Подбородок остренький, вроде как у лисички, легкий румянец на щеках, умилительные ямочки… А бездонные, томные, с поволокой глаза снова заставили Антон Ильича вздохнуть. «С чего бы это я?» — не понимал он.
Оказалось, что Любе двадцать четыре, живет и работает в совхозе «Первомай» маляром, чуть ли не единственным в этой округе. Каждый, кто нуждается в ремонте избы или там казенного какого-нибудь помещения, — к Любе с поклоном.
Все это объяснил Петр Семенович.
— Нарасхват дивчину. Еле уговорил ее сюда. Помнишь, рассказывал про красавицу. О ней было говорено.
— Вы уж скажете! — Легкая краска смущения сделала лицо Любы еще привлекательней.
Сели.
Только теперь Антон Ильич заметил, как чисто и светло стало в избушке. Клопиные следы аккуратно залеплены бумажными кружочками, пол отмыт, окна протерты, а посуденка так и поблескивает на полке слева от печки.
— Это что ж, вы постарались? — обведя взглядом избушку, спросил Антон Ильич.
— Да ведь все равно делать было нечего. Вы спали, — деликатно обошла Люба неприятность, случившуюся с обходчиком, — вот я и…
— Долго я… после того…
— Я уж за доктором хотел. — Соленый огурец как-то особенно аппетитно хрустел на зубах Петра Семеновича, глаза замаслились от выпивки. — Когда мы прибыли, Любовь Митревна?
— Около десяти что-то. — Люба пила чай с непередаваемым изяществом, и все движения ее были ловкими, быстрыми и незаметными. Бесшумно скользила она от стола к печке и обратно.
— Это значит, четыре часа отгрохал?
— Ты уж лучше не вспоминай, — остановил Антон Ильича начальник. — Ну-ка, Любовь Митревна, хлебни беленькой.
Люба отпила крошечный глоточек, закашлялась,
рассмеялась.— Да ну ее! — И отпихнула чашку с водкой.
В жар бросило Антон Ильича. «Видел я ее! Господи помилуй, да видел же… И как она чашку отпихивала…»
Петр Семенович опорожнил Любину чашку, легонько похлопал девушку по спине.
— Красавица девка, Антоша, а? И пропадает, ни за что пропадает Любовь Митревна в молодых своих годах. И-э-эх, Любушка, Любушка, поспешил я жениться…
— Незамужняя, выходит? — мимоходом осведомился Антон Ильич.
— Переборчива очень. — Петр Семенович подмигнул Любе. — Толкутся возле нее парни, будто мошкара в теплый вечер. Люба на ту мошкару платочком махнет, она и разлетится. Страдают из-за нее парни.
— Нужны они мне! — небрежно обронила Люба и вздернула носик. Вот единственное, что портило ее лицо, — нос. Был он приплюснут у самой переносицы, и ноздри удались чуть шире, чем надо бы.
— Вот в том и вопрос, кто тебе нужен — Петр Семенович уже клевал носом.
Смолчала.
— Ну что ж, пора нам. — Петр Семенович доел ветчину, хотя и без того в животе у него явственно бурчало. — Все потребное для ремонта мы перетащили в сарай для дров, Антоша. А завтра пришлю Любовь Митревну пораньше. — И раззевался, раззевался. — Ух, в сон клонит.
— Я в обход в шесть ухожу.
— Ну, так к девяти и жди. — Петр Семенович снял с гвоздя полушубок. — Поехали.
— Ты на станции оставишь ее ночевать?
— Нет, зачем? — вступила в разговор Люба. — Я в совхоз.
— Пешком? Восемнадцать километров, на ночь глядя?
— Да я привыкла.
— Ноги-то у нее целехоньки, — усмехнулся Петр Семенович, впрочем не слишком весело.
— Пустое, — взбунтовался Антон Ильич, отбирая у Любы ватник. — Поживет здесь, пока не окончит ремонт.
— Да как же вы тут… вдвоем? — Петр Семенович хихикнул.
— Господи, да неужели обижу! Да господи! — вырвалось с чувством у Антон Ильича. — Да она мне почти во внучки…
— Постель-то одна! — Было ясно, что Петру Семеновичу не хотелось оставлять Любу у обходчика.
— Да я на полу. То ли бывало на войне.
— Ну, это уж пускай решит Любовь Митревна, — сердито сказал Петр Семенович.
— Вон сиверко поднялся, метели жди к ночи, куда ж вам, Любовь Митревна? — жалобно взывал к девушке Антон Ильич. — Да вы, ради бога, не подумайте чего-нибудь такого…
— А я и не думаю!
Согласилась.
— Только передайте бабуне, Петр Семенович, прислала бы с оказией постель, бельишко, еще кое-что. Да я лучше записку…
Пока Люба занималась письмом, Петр Семенович поманил за собой Антон Ильича. Тот накинул новехонький полушубок — от него чудесно пахло овечьим загоном — и вышел следом за начальником.
— Ты, браток, — увещевал тот обходчика, — обрати внимание на свои обмороки. Ляпнешься, говорю, пропадешь…
— Ничем мне доктора не помогли и не помогут, у скольких перебывал, — мрачно сказал Антон Ильич.