Собрание сочинений в 4 томах. Том 4
Шрифт:
— И меньше — никогда!
Тамара Зибунова приобрела стереофоническую радиолу «Эстония». С помощью знакомых отнесла ее домой. На лестничной площадке возвышался алкоголик дядя Саша. Тамара говорит:
— Вот, дядя Саша, купила радиолу, чтобы твой мат заглушать!
В ответ дядя Саша неожиданно крикнул:
— Правду не заглушишь!
Однокомнатная коммуналка — ведь и такое бывает.
В ходе какой-то пьянки исчезла жена Саши Губарева. Удрала с кем-то из гостей. Если не ошибаюсь, с журналистом
— Васька мог и не знать, что ты — супруг этой женщины.
Губарев хмуро ответил:
— Но ведь Ирина-то знала.
Моя дочка говорила:
— Я твое «бибиси» на окно переставила.
Я спросила у восьмилетней дочки:
— Без окон, без дверей — полна горница людей. Что это?
— Тюрьма, — ответила Катя.
Наша маленькая дочка говорила:
— Поеду с тетей Женей в Москву. Зайду в Мавзолей. И увижу наконец живого Ленина!
— Буер? Конечно, знаю. Это то, дальше чего нельзя в море заплывать.
Сосед-полковник говорил о ком-то:
— Простите мне грубое русское выражение, но он — типичный ловелас.
В Пушкинских Горах туристы очень любознательные. Задают экскурсоводам странные вопросы:
— Кто, собственно, такой Борис Годунов?
— Из-за чего была дуэль у Пушкина с Лермонтовым?
— Где здесь проходила «Болдинская осень»?
— Бывал ли Пушкин в этих краях?
— Как отчество младшего сына А. С.Пушкина?
— Была ли А. П.Керн любовницей Есенина?!.
А в Ленинграде у знакомого экскурсовода спросили:
— Что теперь находится в Смольном — Зимний?..
И наконец, совсем уже дикий вопрос:
— Говорят, В. И. Ленин умел плавать задом. Правда ли это?
Случилось это в Таллине. Понадобилась мне застежка. Из тех, что называются «молнии». Захожу в лавку:
— «Молнии» есть?
— Нет.
— А где ближайший магазин, в котором они продаются?
Продавец ответил:
— В Хельсинки.
Некий Баринов из Военно-медицинской академии сидел пятнадцать лет. После реабилитации читал донос одного из сослуживцев. Бумагу пятнадцатилетней давности. Документ, в силу которого он был арестован.
В доносе говорилось среди прочего:
«Товарищ Баринов считает, что он умнее других. Между тем в Академии работают люди, которые старше его по званию…»
И дальше:
«По циничному утверждению товарища Баринова, мозг человека состоит из серого вещества. Причем мозг любого человека. Независимо от занимаемого положения. Включая членов партии…»
Некто гулял с еврейской теткой по Ленинграду. Тетка приехала их Харькова. Погуляли и вышли к реке.
— Как называется эта река? — спросила тетка.
— Нева.
— Нева? Что вдруг?!
Мемориальная доска:
«Архитектор Расстреллян».
Осип Чураков рассказал
мне такую историю:У одного генеральского сына, 15-летнего мальчика, был день рождения. Среди гостей преобладали дети военных. Явился даже сын какого-то маршала. Конева, если не ошибаюсь. Развернул свой подарок — книгу. Военно-патриотический роман для молодежи. И там была надпись в стихах:
«Сегодня мы в одном боюДруг друга защищаем,А завтра мы в одной пивнойДруг друга угощаем!»Взрослые смотрели на мальчика с уважением. Все-таки стихи. Да еще такие, можно сказать, зрелые.
Прошло около года. И наступил день рождения сына маршала Конева. И опять собрались дети военных. Причем генеральский сын явился чуть раньше назначенного времени. Все это происходило на даче, летом.
Маршал копал огород. Он был голый до пояса. Извинившись, он повернулся и убежал в дом. На спине его виднелась четкая пороховая татуировка:
«Сегодня мы в одном боюДруг друга защищаем,А завтра мы в одной пивнойДруг друга угощаем!»Сын маршала оказался плагиатором.
Издавался какой-то научный труд. Редактора насторожила такая фраза:
«Со времен Аристотеля мозг человеческий не изменился».
Может быть, редактор почувствовал обиду за современного человека. А может, его смутила излишняя категоричность. Короче, редактор внес исправление. Теперь фраза звучала следующим образом:
«Со времен Аристотеля мозг человеческий ПОЧТИ не изменился».
Лев Никулин, сталинский холуй, был фронтовым корреспондентом. А может быть, политработником. В оккупированной Германии проявлял интерес к бронзе, фарфору, наручным часам. Однако более всего хотелось ему иметь заграничную пишущую машинку.
Шел он как-то раз по городу. Видит — разгромленная контора. Заглянул. На полу — шикарный ундервуд с развернутой кареткой. Тяжелый, из литого чугуна. Погрузил его Никулин в брезентовый мешок. Думает: «Шрифт в Москве поменяю с латинского на русский».
В общем, таскал Лев Никулин этот мешок за собой. Месяца три надрывался. По ночам его караулил. Доставил в Москву. Обратился к механику. Тот говорит:
— Это же машинка с еврейским шрифтом. Печатает справа налево.
Так наказал политработника еврейский Бог.
Молодого Шемякина выпустили из психиатрической клиники. Миша шел домой и повстречал вдруг собственного отца. Отец и мать его были в разводе.
Полковник в отставке спрашивает:
— Откуда ты, сын, и куда?
— Домой, — отвечает Миша, — из психиатрической клиники.
Полковник сказал:
— Молодец!
И добавил:
— Где только мы, Шемякины, не побывали! И в бою, и в пиру, и в сумасшедшем доме!
Я был на третьем курсе ЛГУ. Зашел по делу к Мануйлову. А он как раз принимает экзамены. Сидят первокурсники. На доске указана тема: