Собрание сочинений в четырех томах. 4 том.

Ребята мрачно пошли на нее.

— Ты чего ржешь? — хмуро спросил Виктор.

Но девчонка только пуще залилась. Лампочки затряслись на ней, как бубенцы.

— А может, тебе морду набить, чтобы ты стихла? — предложил Андрей, и оба друга схватили ее за руки.

Она не стала ни вырываться, ни звать на помощь, ни визжать. Она только любопытными глазенками посмотрела на ребят: неужто побьют, посмеют? А ну, как это будет?

Виктор легонько толкнул ее от себя.

— И связываться не стоит, дура-а! Смотри, в другой раз не попадайся!

Она засмеялась.

— Зайцы, зайцы косые! — запела она. Но они уже пошли прочь. Как ни странно, а хоть и не отвели они душу, не избили девчонку — одну за всех, — а им стало легче. Этот день пройдет и забудется; им еще жить и жить! Ну и пусть смеются, а все-таки они не убоялись остаться одни в лаве, когда Свиридов ушел!

Они знали теперь, что в шахте, как и в жизни, есть и трудности, и радости, и хорошие люди, и злые...

8

В ту же ночь с шахты убежал Братченко. Об этом узнали только утром, когда все проснулись. Койка Братченко была не смята, на подушке лежал комсомольский билет. Не было ни письма, ни записки — только комсомольский билет на подушке. Но и так все было понятно.

Комсомольцы собрались вокруг койки. Они стояли молча, будто тут на койке лежал покойник.

«Вот и первый!» — тревожно подумал Андрей.

Светличный взял билет с подушки и медленно вслух прочел: «Братченко Григорий Антонович».

— Запомним! — жестко сказал он. — Братченко Григорий Антонович, — и вдруг с силой швырнул билет на койку. — Подлец ты. Братченко Григорий Антонович!

— Он от воздуха затосковал, — смущенно сказал Мальченко, в эти дни подружившийся с Братченко, их койки были рядом. — Все на воздух обижался. Он на свежем воздухе вырос, в степи. А тут на шахте...

— А мы что же, в пещерах жили? — зло перебил его Светличный. — Нам небось тоже свежий воздух люб. А не бегаем. Нет, видно, легко ему билет достался, легко и кинул. Только врет! Ничего, — погрозился он. — Теперь ему нигде свежим воздухом не дышать! Для него теперь везде воздух отравленным будет. Иуда!

— Надо в его организацию сообщить, — предложил Глеб Васильчиков, парень из Харькова.

— В газеты надо написать, вот что! — крикнул Виктор. — Пусть все знают!

Ребята зашумели.

— И в газеты и в ЦК комсомола.

— А если матери его написать: вот какой у вас, тетенька, сын подлец, а?

— Мать здесь при чем?

— А пускай воспитывает лучше! Не растит подлецов!

— Смалодушничал он, может, еще сам вернется, — раздался чей-то неуверенный голос.

— Вернется. Жди! — захохотал Виктор. — Такие не вертаются!

Светличный молчал. По привычке он еще вслушивался в то, как «народ шумит», — хорошо шумит, искренне! — а думал о себе. Он не мог понять поступка Братченко: билетом не швыряются. Он не мог понять и того, как можно убежать с шахты: с поста не бегают. Да и куда? Разве от себя, от своей совести убежишь?

Но невольно подумал он, что сейчас он мог бы быть не здесь, а в Харькове. В Харькове — весело. Он уехал как раз перед пленумом. Поговаривали, что его хотят вторым секретарем горкома... Многие удивились, когда узнали, что он сам вызвался ехать на уголь.

Но его никто не удерживал, не посмел удержать: он ехал по мобилизации. Это святое дело.

Был ли это только порыв, горячая минута? Собрание, правда, было жарким... И он, конечно, поддался настроению. Сейчас у койки Братченко он проверял себя.

Он вдруг вспомнил всех харьковских комитетчиков. Некоторые из них пришли в комитет с завода, другие — прямо со школьной скамьи; этих он всегда называл «гимназерами». Гимназеры как-то удивительно быстро старели, становились важными и солидными Он представил себе их здесь, в общежитии, на шахте, — и засмеялся. Нет, он поступил правильно, верно. Нельзя все других агитировать, других посылать. Надо сначала самому хлебнуть жизни, а потом... Но что с ним будет потом, он и сам не знал. Да и рано было об этом задумываться!

Он заметил, что «народ» притих и смотрит на него; ждут, что он решит. Они уж без собрания избрали его своим вожаком. Он рассердился. Зачем ему это бремя? Он сюда не в комитет приехал, а в забой. Нет уж, увольте! Тут свои комитетчики есть.

Но он сам знал, что непременно влезет, вмешается во все. Не может он не вмешаться, не такая натура! Да и что, в самом-то деде, прятаться он сюда приехал, что ли? Он воевать приехал. Еще разобраться надо, отчего у них тут прорыв, отчего тут с шахты люди бегают...

Он сказал:

— Можно и в ЦК и в газеты написать! — Сделал паузу. Потом посмотрел на всех своими колючими глазами и прибавил: — А главное, пусть каждый у себя на носу запишет. Да зарубит! Ну, кто теперь следующий? — Он давно заметил, что Андрей молчит, и уткнулся прямо в него. — Ты теперь, Воронько?

— Я не убегу... — хмуро ответил Андрей.

— Кто тебя знает! — усмехнулся Светличный, но усмешка вдруг вышла у него доброй. — Вот что, ребята! — тепло сказал он. — Надо нам, наконец, подружиться...

Вошел взволнованный Стружников, секретарь комсомольского комитета шахты. Он уже знал о происшествии.

— Как же это вы не углядели, ребята? — прямо с порога крикнул он.

В чужую душу не влезешь! — виновато пробурчал Мальченко.

— Значит, нет у вас настоящей комсомольской дружбы! — сказал секретарь. — Друг друга не знаете...

— Организации у нас и то еще настоящей нет... — отозвался Светличный.

— И в самом деле! — вскричал Виктор. — Как-то беспартийно мы живем.

— Организация на шахте есть, — обиженно сказал секретарь, — зачем держитесь особо? Надо вам скорее с нашим народом смешаться. Мы на вас сильно рассчитываем, — и он посмотрел на Светличного.

— Работать нам скорей надо! — закричал Виктор. — Что нас все как экскурсию водят! Сбежишь с тоски...

— Верно! — поддержал и Светличный. — Канителимся долго...

— Сегодня к вам придут и разобьют по профессиям, — пообещал Стружников, — А завтра уж и в шахту!

— Только я в забойщики! — торопливо выкрикнул Виктор. — Никуда больше не хочу.