Собрание сочинений в четырех томах. Том 1

— Кажется, я гулял весь день, да и всю ночь. Мне пришлось утешать одну женщину в одной деревне, потому что от нее ушел муж. И еще я бился с одной итальянской песней, которую хотел выучить, потому что в ней фигурирует некая Терезина.

— Что это за песня?

— Она начинается так: «Su in cima di quel boschetto…» [79]

— Господи, и эту песенку тоже вы уже знаете? Да, она сейчас в моде у девчонок-продавщиц.

— О, я нахожу ее очень красивой.

79

На этой лесистой горе… (итал.)

— И женщину вы утешали?

— Да, она грустила, ее муж ушел и изменял ей.

— Вот как? Ну и как же вы ее утешали?

— Она пришла ко мне, чтобы не быть одной. Я ее целовал и лежал с ней.

— Она была красива?

— Не знаю, не разглядел… Нет, не смейтесь, не смейтесь над этим! Это было так грустно.

Она все-таки посмеялась.

— До чего вы смешны! Ну, а спать вы вообще не спали? Судя по вашему виду…

— Нет, я проспал несколько часов, в лесу, там, наверху.

Она проводила взглядом его палец, указавший на потолок зала, и громко рассмеялась.

— В трактире?

— Нет, в лесу. В чернике. Она уже почти созрела.

— Вы фантазер… Но мне надо танцевать, директор уже стучит… Где вы, Клаудио?

Красивый смуглый танцор стоял уже за ее стулом, заиграла музыка. В конце танца Клейн удалился.

Вечером он зашел за ней точно в назначенное время и был рад, что на нем смокинг, ибо Терезина оделась очень нарядно, в фиолетовое платье со множеством кружев, и выглядела как княгиня.

На берегу он повел Терезину не к рейсовому катеру, а к красивой моторной лодке, которую нанял на этот вечер. Они сели в нее, в полуоткрытой каюте Терезину ждали пледы и цветы. Крутым виражом быстроходная лодка, фырча, вышла из гавани в озеро.

Вдали от берега, среди ночной тишины, Клейн сказал:

— Терезина, не жаль ли, право, сейчас толочься в толпе? Если хотите, поедем дальше, без цели, покатаемся сколько захочется или съездим в какую-нибудь красивую тихую деревню, выпьем местного вина, послушаем, как поют девушки. Как по-вашему?

Она промолчала, и он сразу увидел разочарование у нее на лице. Он засмеялся.

— Да это мне просто так вдруг взбрело в голову, простите. Вы должны повеселиться и получить удовольствие, другой программы у нас нет. Мы будем там через десять минут.

— Неужели вас совсем не интересует игра? — спросила она.

— Увидим, сперва мне надо попробовать. Смысл ее мне пока немного неясен. Можно выиграть и проиграть деньги. Мне кажется, есть более острые ощущения.

— Но ведь деньги, на которые играют, не обязательно должны быть просто деньгами. Для каждого это символ, каждый выигрывает или проигрывает не деньги, а все мечты и желания, которые деньги для него означают. Для меня они означают свободу. Если у меня есть деньги, мне никто не может приказывать, Я живу как хочу, я танцую когда, где и для кого хочу. Я еду куда хочу.

Он прервал ее:

— Какой вы ребенок, милая барышня! Такой свободы не существует, кроме как в ваших желаниях. Завтра вы будете богаты, свободны и независимы, а послезавтра влюбитесь в какого-нибудь малого, который опять отберет у вас деньги или перережет вам ночью горло.

— Не говорите так гадко! Так вот: будь я богата, я жила бы, может быть, проще, чем сейчас, но жила бы так только ради собственного удовольствия, добровольно, а не по принуждению. Я ненавижу принуждение! И понимаете, когда я кладу свои деньги на кон, то в каждом проигрыше и каждом выигрыше участвуют все мои желания, под вопросом все, чем я дорожу и к чему стремлюсь, а это дает чувство, обрести которое иначе не так-то легко.

Клейн смотрел на нее, пока она говорила, не очень вникая в ее слова. Он безотчетно сравнивал лицо Терезины с лицом женщины, которая приснилась ему в роще.

Лишь когда лодка вошла в кастильонскую бухту, это дошло до его сознания, ибо вид освещенного щита с названием станции остро напомнил ему вывеску из сна, ту, где было написано не то «Лоэнгрин», не то «Вагнер». Совершенно так же выглядела та вывеска, была таких же размеров, такая же серая и белая, так же ярко освещена. Не здесь ли та сцена, которая его ждала? Не идет ли он к Вагнеру? Теперь он нашел, что и Терезина похожа на женщину из сна, вернее, на обеих женщин, из которых одну он заколол ножом, а другая насмерть душила его когтями. От ужаса у него побежали мурашки по коже. Неужели все это было связано? Неужели его опять вели неведомые силы? Куда же? К Вагнеру? К убийству? К смерти?

Сходя на берег, Терезина взяла его под руку, и так, рука об руку, прошли они через маленькую суматошную пристань и через деревню в казино. Здесь все приобрело тот полупрелестный, полуутомительный блеск неправдоподобия, который всегда есть в увеселениях алчного люда, когда они устраиваются вдали от городов, в тихих местах. Дома были слишком велики и слишком новы, свет слишком обилен, залы слишком роскошны, люди слишком оживленны. Между большими, темными грядами гор и широким, спокойным озером жался маленький рой ненасытных и пресыщенных людей, теснясь так боязливо, словно он ни минуты не верил в свою прочность, словно в любой миг могло что-то стрястись и его смести. Из залов, где ели и пили шампанское, сочилась сладкая, перегретая скрипичная музыка, на лестницах между пальмами и фонтанами мелькали цветы и женские платья, бледные лица мужчин над вырезами вечерних костюмов, синие лакеи с золотыми пуговицами, деловитые, услужливые и всеведущие, благоухающие дамы с южными лицами, бледными и пылающими, красивыми и больными, северные плотные женщины, крепкие, властные и самоуверенные, старые джентльмены, словно сошедшие с иллюстраций к Тургеневу и Фонтане [80] .

80

Фонтане, Теодор (1819–1898) — немецкий прозаик-реалист, автор романов из бюргерской жизни. Типичный герой Фонтане — респектабельный благополучный буржуа.

Клейн почувствовал недомогание и усталость, как только они вошли в залы. В большом игорном зале он вынул из кармана два тысячных билета.

— Ну как? — спросил он. — Будем играть вместе?

— Нет, нет, это не годится. Каждый за себя.

Он дал ей один билет и попросил ее проводить его. Вскоре они остановились у стола, где шла игра. Клейн положил свой банкнот на какой-то номер, колесо завертелось, он ничего не понял, увидел только, что его ставку смели и она исчезла. Быстро идет дело, подумал он удовлетворённо и хотел улыбнуться Терезине. Ее уже не было рядом с ним. Он увидел, что она стоит у другого стола и меняет деньги. Он пошел туда. Вид у нее был задумчивый, озабоченный и очень занятой, как у домашней хозяйки.

Он последовал за ней к игровому столу и стал наблюдать. Она знала игру и следила за ней с напряженным вниманием. Она ставила маленькие суммы, не больше пятидесяти франков, то одним, то другим способом, несколько раз выигрывая, клала банкноты в вышитую бисером сумочку, снова вынимала банкноты.

— Как дела? — вторгся он с вопросом.

Она была недовольна тем, что ей помешали:

— О, дайте мне поиграть! Я-то уж не оплошаю.

Вскоре она переменила стол, он незаметно последовал за ней. Поскольку она была так увлечена и не обращалась к нему за помощью, он прошел и сел на кожаную скамью у стены. Одиночество обрушилось на него. Он снова погрузился в размышления о своем сне. Очень важно было понять его. Может быть, впредь у него нечасто будут такие сны, может быть, это, как в сказке, знаки, которые подают добрые духи: дважды, а то и трижды тебя манят или предостерегают, и если ты так и не прозреешь, судьба идет своим чередом и уже никакая дружественная сила больше не вмешивается. Время от времени он искал глазами Терезину, видел, как она то сидит, то стоит у стола, ее желтые волосы светились среди фраков.

Как долго возится она с тысячей франков! — подумал он, заскучав. У меня это получилось быстрее.

Однажды она кивнула ему. Однажды, через час, подошла, застала его погруженным в себя и положила руку ему на рукав:

— Что с вами? Разве вы не играете?

— Я уже поиграл.

— Проиграли?

— Да. О, не так уж много.

— Я кое-что выиграла. Возьмите из моих денег.

— Спасибо, на сегодня хватит… Вы довольны?

— Да, это славно. Ну, я пойду опять. Или вы уже хотите домой?