Собрание сочинений в четырех томах. Том 1

Утренние занятия совершенно изменились. Они уже не были скучными и убаюкивающими. Я ждал их. Иногда мы оба слушали священника с величайшим вниманием, одним лишь коротким взглядом сосед обращал мое внимание на какую-либо примечательную историю или необычное изречение. Другого, очень определенного его взгляда было достаточно для того, чтобы пробудить во мне потребность критиковать и сомневаться.

Однако очень часто мы были плохими учениками и вообще не слушали того, чему нас хотели научить. Демиан всегда был учтив по отношению к учителям и сотоварищам: я ни разу не видел, чтобы он позволил себе обычные мальчишеские глупости, громко смеялся или болтал, вызывая недовольство учителей. При этом он умел тихо и незаметно, больше взглядами и знаками, чем словами, вовлечь меня в свои занятия — занятия, которые отчасти были очень примечательного свойства.

Он говорил мне, например, о том, кто из школьников его интересует и как он их изучает. Многих Демиан знал очень хорошо. Он говорил перед уроком: когда я подниму указательный палец, тот или этот обернется к нам или почешет в затылке и т. д. Во время урока, когда я успевал уже позабыть его слова, Макс вдруг резким движением поднимал указательный палец, я тотчас же искал глазами упомянутого ученика и видел, как тот, будто его потянули за веревочку, делал соответствующий жест. Я изводил Демиана просьбами хоть раз проделать то же самое над учителем, но он не соглашался. Только однажды, когда я, придя на урок, рассказал, что не выучил заданное и надеюсь лишь на то, что меня не спросят, он мне помог. Священник искал, кто бы из класса прочел наизусть отрывок из катехизиса; его блуждающий взгляд остановился на моем виноватом лице. Он медленно приближался, готовый указать на меня пальцем и произнести мое имя, но вдруг забеспокоился, стал теребить свой воротник и подошел к Демиану, который пристально, не отрываясь, смотрел на него, как будто хотел его спросить о чем-то. Потом священник вдруг резко отвернулся, откашлялся и вызвал другого ученика.

Я развлекался этими шутками, но постепенно стал замечать, что часто мой друг то же самое проделывает и со мной. Бывало, по дороге в школу я вдруг начинал ощущать, что Демиан идет за мной уже какое-то время, оборачивался, и в самом деле — он оказывался тут.

— А можешь ты сделать так, чтобы другой человек думал то, что ты хочешь? — спрашивал я его.

Он отвечал охотно, спокойно, по-деловому, в своей взрослой манере:

— Нет, это невозможно. У нас ведь нет свободной воли, хотя священник и говорит, что есть. Человек не может думать то, что хочет, и я не могу заставить его думать то, что я хочу. Однако, если внимательно за кем-то наблюдать, можно довольно определенно сказать, о чем он думает и что чувствует, и тогда, как правило, можно предсказать, что он будет делать в ближайшее время. Это очень просто делается, только люди об этом не знают. Конечно, нужна все же некоторая тренировка. Существуют, например, некоторые виды ночных бабочек, у которых самок гораздо меньше, чем самцов. Они размножаются точно так же, как и другие животные: самец оплодотворяет самку, и она откладывает яйца. Если ты поймал самку бабочки этого типа — ученые наблюдали это не один раз, — то ночью к ней слетаются самцы, причем даже издалека. За много километров, на расстоянии нескольких часов полета они чувствуют, что где-то в этой местности находится самка. Подумай только! Объяснения найти пытаются, но это очень трудно. Видимо, действует какое-то особое обоняние, что-то похожее на собачий нюх, который позволяет гончим находить невидимый след. Понятно тебе? Это такие вещи, которых много в природе, и никто не может их объяснить. И вот я думаю, если бы этих бабочек-самок было столько же, сколько самцов, у тех не было бы такого тонкого чутья! А возникло оно в результате долгой тренировки. Если животное или человек направляют все свое внимание на достижение цели, то в конце концов ее и достигают. Вот и все. Точно так же и с тем, о чем ты говоришь. Посмотри на кого-то очень внимательно, и ты будешь знать о нем больше, чем он сам.

У меня вертелось на языке выражение «чтение мыслей», хотелось напомнить случай с Кромером, который произошел уже давно: Но это была особенная история: ни Демиан, ни я никогда не вспоминали о том, какую серьезную роль много лет назад ему случилось сыграть в моей жизни. Как будто никогда раньше между нами ничего не происходило или как будто каждый из нас был твердо уверен, что другой совершенно забыл об этом. Несколько раз нам встречался на улице Франц Кромер, но мы даже не обменивались взглядами и не говорили о нем ни слова.

— Но что же происходит с волей? — спросил я. — Ты говоришь — ни у кого нет свободной воли. А потом говоришь, нужно только сконцентрировать свою волю на чем-то определенном, чтобы достигнуть цели. Как же это получается? Если я не являюсь хозяином собственной воли, значит, я не могу сконцентрировать ее и направить на что-то, ведь так?

Он потрепал меня по плечу, он всегда делал так, если то, о чем я говорил, было ему приятно.

— Хорошо, что ты спросил, — засмеялся он. — Всегда надо спрашивать, всегда сомневаться. Но все очень просто. Если бы такая бабочка, допустим, направила свою волю на какую-нибудь звезду или еще на что-то в этом роде, то ничего бы у нее не получилось. Да она и не пытается. Она ищет только то, что имеет для нее смысл и ценность, что ей обязательно нужно. Вот тут-то ей и удается неправдоподобное — появляется таинственное шестое чувство, неизвестное другим животным! Конечно, у человека, по сравнению с животным, куда больше и возможностей, и интересов, но и мы остаемся в замкнутом круге и не можем выйти за его пределы. Конечно, я могу что-то себе вообразить, например, пожелать непременно оказаться на северном полюсе или что-нибудь в этом роде. Но осуществить подобное желание, сконцентрировать на нем свою волю можно только тогда, когда речь идет о некой внутренней необходимости. Если это так, если ты пытаешься добиться чего-то необходимого, ты сможешь взнуздать свою волю, как хорошего коня. Если бы, к примеру, я вознамерился сейчас сделать так, чтобы наш пастор перестал носить очки, мне этого не удалось бы. Потому что это всего лишь игра. Но когда прошлой осенью я захотел пересесть на другое место, это получилось без труда. Тут же объявился кто-то впереди меня по алфавиту — до того он болел, а теперь нужно было уступить место ему, — и так как я был к этому готов, то тут же и воспользовался случаем.

— Да, — ответил я, — тогда мне это тоже показалось очень странным. С того момента, как мы стали интересны друг другу, ты все время ко мне приближался. Но как это все получилось? Сначала ведь ты не сидел со мной рядом. Ты пару дней был впереди меня. Как это потом получилось?

— Когда мне захотелось пересесть с моего первого места, я вообще еще не знал точно — куда. Знал только, что хочу сидеть на галерке. Мое желание оказаться поближе к тебе было мне самому еще не совсем понятно. Тогда к этому подключилась и твоя воля, и это мне помогло. Только оказавшись впереди тебя, я увидел, что мое желание исполнилось пока наполовину, главное было — сидеть рядом с тобой.

— Но тогда не появилось новеньких.

— Нет. Но тут я просто сделал, что хотел, и сел рядом с тобой. Мальчик, с которым я поменялся, был немного удивлен, но согласился. Пастор, правда, заметил некое изменение. Вообще, всякий раз, когда ему приходится иметь дело со мною, что-то его мучает: он знает, что имя мое Демиан и что-то тут не так, когда я с именем на букву «Д» оказался позади, среди тех, кто на «С»! Но это не доходит полностью до его сознания, потому что моя воля оказывает сопротивление, я все время ему мешаю. Все снова и снова он чувствует некое беспокойство, смотрит на меня и начинает что-то анализировать, бедняга. Но против этого есть простое средство. Я смотрю ему в глаза прямо и твердо, что переносят не многие. Люди начинают нервничать. Если ты хочешь от кого-то чего-либо добиться и смотришь не мигая ему в глаза, а он остается совершенно спокоен, то лучше откажись! С таким ничего не выйдет! Но это случается редко. Я лично знаю только одного такого человека.

— Кто это? — спросил я поспешно.

Он смотрел на меня муть сощурив глаза — как всегда, когда впадал в задумчивость, — потом отвернулся и не ответил. А я, хотя и умирал от любопытства, не смог повторить свой вопрос.

Я думаю, он говорил о матери. Он, похоже, был очень дружен с ней, но ничего про нее не рассказывал и никогда не приглашал меня к себе, так что я почти не знал, какая она.

Иногда я пытался, подражая ему, собрать всю свою волю и чего-то добиться, ибо у меня бывали желания, которые казались мне насущными. Но ничего не получалось. Говорить об этом с Демианом я не рисковал. Ведь все равно я не смог бы рассказать ему о своих желаниях. Да он и не спрашивал.

Между тем в моих религиозных воззрениях произошли некоторые изменения: я утратил былую твердость веры, хотя по своему образу мыслей, находясь под влиянием Демиана, я все же отличался от тех моих товарищей, которые демонстрировали полное отсутствие всякой веры вообще. У нас в классе были и такие. При случае они рассуждали о том, что верить в Бога смешно и недостойно человека, что истории о триединстве и непорочном зачатии могут вызвать только улыбку и торговать таким товаром в наши дни просто позор. Я ни в коей мере так не думал. Даже когда сомнения меня одолевали, я не забывал о том, что наполняло мое детство, о реальности благочестивой жизни моих родителей, исполненной достоинства и подлинности. Религия по-прежнему внушала мне глубокое почтение. Демиан приучил меня только к тому, что библейские истории и постулаты веры можно трактовать более свободно, индивидуально, вкладывая в них больше фантазии; во всяком случае, те трактовки, которые он мне предлагал, я всегда воспринимал с радостью и удовольствием. Правда, многие из них казались мне слишком резкими, как, например, история о Каине. А как-то, во время наших богословских занятий, он напугал меня одной интерпретацией, которая была, пожалуй, наиболее смелой. Учитель рассказывал о Голгофе. Я помню о том впечатлении, которое на меня, тогда еще маленького мальчика, производила история о страданиях и смерти Спасителя. Бывало, что после того как в Страстную пятницу отец читал нам о Страстях Христовых, я, потрясенный до глубины души, долго жил в этом трагически-прекрасном, призрачно-бледном и все же необычайно живом мире. А когда я слушал «Страсти по Матфею» Баха, меня охватывала дрожь от мистического ощущения таинственного мира, мрачного и могучего сияния этих страданий. Еще сегодня эта музыка и «Арктус трагикус» представляются мне символами поэзии и образной выразительности искусства.

В конце урока Демиан сказал задумчиво:

— Во всем этом, Синклер, что-то мне не нравится. Прочти историю еще раз, отведай ее: не правда ли, в ней есть что-то безвкусное. Например, эпизод с распятием, это великолепно — три креста, которые рядом стоят на холме. Но вот сентиментальная повестушка о раскаявшемся разбойнике! Сначала он был преступником и совершил Бог знает какие злодеяния, а теперь, прямо-таки тая от умиления, устраивает слезливую церемонию исправления и покаяния. Какой смысл в таком покаянии на пороге могилы? Нет, простите меня! Очередная выдумка церковников, приторная и фальшивая, приправленная патокой растроганности, и фон весьма забавный. Если бы сегодня тебе пришлось выбирать себе друга из этих злоумышленников или просто решить, кому из них двоих ты больше доверяешь, то уж, наверное, ты предпочел бы не этого слезливого вновь обращенного. Конечно же, ты выбрал бы другого, потому что он мужчина, у него есть характер. На раскаяние ему плевать, ведь в его ситуации это простая болтовня. Он идет своим путем до конца и не думает в последний момент отрекаться от дьявола, который помогал ему до сих пор. Он человек с характером, а людьми с характером часто пренебрегает Библия. Может быть, это потомок Каина. Как ты считаешь?

Я был потрясен. Мне всегда казалось, что уж историю распятия я знаю очень хорошо, и тут вдруг понял, что слушал и читал, нисколько не пытаясь вообразить ее или поразмыслить над ней. И все-таки новая мысль Демиана казалась мне роковой, она грозила разрушить понятия, за которые я держался. Нет, так нельзя обращаться с тем, что свято для меня.

Мое сопротивление он, как обычно, заметил прежде, чем я нашелся, что ему сказать.

— Знаешь, — сказал он устало, — не ломай голову над этой старой историей. Но я тебе вот что скажу: есть один момент, который позволяет выявить недостатки этой религии. Дело в том, что Господь и Ветхого и Нового Заветов, хотя и кажется прекрасным образом, не является все же тем, чем Он должен был бы быть. Это нечто доброе, благородное, отеческое, прекрасное, при этом высокое и сентиментальное — совершенно верно! Но в мире ведь есть и другое. И все это другое просто отдается на откуп дьяволу, эту часть жизни, половину ее, утаивают и замалчивают. Прославляют Отца всего живого, а вот о сексуальной жизни, без которой ничего не возникает, не говорят ни слова или, еще лучше, объявляют ее делом рук дьявола и грехом! Я ничего не имею против поклонения Богу Иегове, ни в коей мере. Но я считаю, что мы должны все прославлять и почитать как священное весь мир, а не только эту искусственно отделенную официальную половину! Значит, кроме божественной литургии, должна быть литургия и дьявольская. Это было бы справедливо. А может быть, следовало создать бога, равным образом вмещающего и демоническое начало, чтобы не опускать глаза, когда происходят самые естественные на свете вещи.