Собрание сочинений в четырех томах. Том 3

— Не думаю, что он найдет нас, — ответил глашатай кратко. И тот вправду нас не нашел, мы его больше не видели.

Однажды, когда один из наших предводителей вступил со мной в конфиденциальную беседу, я набрался храбрости и задал вопрос, как все-таки обстоит дело с этим отпавшим братом. Ведь он же раскаялся и силится нас найти, говорил я, необходимо помочь ему исправить свою ошибку, и в будущем, возможно, он покажет себя вернейшим между собратьями. Предводитель ответил так:

— Если он найдет путь возврата, это будет для нас радостью. Облегчить ему поиски мы не можем. Он сам затруднил себе вторичное обретение веры, и я боюсь, что он нас не увидит и не узнает, даже если мы пройдем рядом с ним. Он сделал себя незрячим. Раскаяние само по себе не пользует нимало, благодати нельзя купить раскаянием, ее вообще нельзя купить. Подобное случалось уже со многими, великие и прославленные люди разделили судьбу нашего юноши. Однажды в молодые годы им светил свет, однажды им дано было увидеть звезду и последовать за ней, но затем пришел насмешливый разум мира сего, пришло малодушие, пришли мнимые неудачи, усталость и разочарование, и они снова потеряли себя, снова перестали видеть. Многие из них всю свою жизнь не переставали нас искать, но уже не могли найти, а потому возвещали миру, что наше Братство — всего лишь красивая сказка, которой нельзя давать соблазнить себя. Другие стали заклятыми врагами, они извергали против Братства все виды хулы и причиняли ему все виды вреда, какие могли измыслить.

Это был всякий раз чудесный праздник, когда мы встречались на нашем пути с другими частями братского воинства пилигримов; в такие дни на нашем привале бывали собраны сотни, подчас даже тысячи братьев. Ведь шествие наше совершалось не в жестком порядке, не так, чтобы все участники были распределены по более или менее замкнутым маршевым колоннам и двигались бы в одном и том же направлении. Напротив, в пути были одновременно неисчислимые маленькие сообщества, каждое из которых ежеминутно было готово раствориться в более широком единстве и некоторое время оставаться его частью, но было столь же готово идти дальше само по себе. Подчас брат шел своим путем совершенно один, и мне приходилось делать переходы в одиночестве, когда какое-нибудь знамение или какой-нибудь призыв направляли меня особой тропою.

Я вспоминаю отменное маленькое сообщество, с которым мы несколько дней пробыли вместе на пути и на привале; сообщество это взяло на себя попытку вызволить из рук мавров принцессу Изабеллу [38] и братьев, плененных в Африке. О нем говорили, будто оно обладает волшебным рогом Гюона [39] , и его членами были в числе других поэт Лаушер, состоявший со мной в дружбе, художник Клингзор; и художник Пауль Клее [40] они не говорили ни о чем другом, кроме Африки, кроме плененной принцессы, их Библией была книга о подвигах Дон Кихота, во славу которого они намеревались посетить Испанию.

38

Принцесса Изабелла — героиня поэмы Ариосто «Неистовый Роланд».

39

Рог Гюона — рог, подаренный Гюону Обероном. При звуке этого рога все пускались в пляс.

40

Лаушер — псевдоним и герой Гессе («Посмертные сочинения и стихи Германа Лаушера», 1901); Клингзор — герой повести «Последнее лето Клингзора» (см. т. 1 настоящего издания); Пауль Клее (1879–1940) — известный швейцарский художник-экспрессионист. Вместе с Луи Муайе (см. комм. к повести «Последнее лето Клингзора») совершил поездку в Тунис.

Всегда прекрасно было повстречать подобное сообщество друзей, делить с ними их торжества и духовные упражнения, приглашать их к участию в наших, слушать их рассказы о своих деяниях и замыслах, благословлять их на прощание и при этом неотступно помнить: они следуют своим путем, как мы следуем нашим, у каждого из них в сердце своя греза, свое желание, своя тайная игра, и все же они движутся, образуя вместе с нами струение единого потока, они тайными нитями связаны с нами, они несут в своих сердцах то же благоговение, ту же веру, что и мы, они давали тот же обет, что и мы! Я встречал волшебника Юпа, надеявшегося отыскать блаженство своей жизни в Кашмире, я встречал Коллофино, заклинателя табачного дыма, который цитировал излюбленные места из приключений Симплициссимуса, я встречал Людовика Жестокого, чьей мечтой было разводить маслины и владеть рабами в Святой Земле, он проходил, держа в своей руке руку Ансельма, вышедшего на поиски голубого ириса своих детских лет. Я встречал и любил Нинон, по прозванию Иноземка [41] , темно глядели ее глаза из-под темных волос, она ревновала меня к Фатмэ, принцессе моего сновидения, но весьма возможно, что она-то и была Фатмэ, сама этого не зная. Так, как мы шли теперь, в свое время шли паломники, монахи и крестоносцы, чтобы освобождать Гроб Господень или учиться арабской магии, это был путь паломничества испанских рыцарей и немецких ученых, ирландских монахов и французских поэтов.

41

Юп — Йозеф Энглерт (1874–1957), инженер и архитектор, друг Гессе; Коллофино — Йозеф Файнхальс (1867–1947), табачный фабрикант, друг Гессе; Людовик Жестокий — Луи Муайе; Ансельм — герой сказки Гессе «Ирис», Нинон — жена Гессе (1895–1968), чья фамилия Ауслендер по-немецки означает «иноземка».

Поскольку я по профессии являл собою всего лишь скрипача и рассказчика сказок, в мои обязанности входило заботиться о музыке для нашей группы паломников, и я испытал на собственном опыте, как великое время поднимает маленького индивида выше его будничных возможностей и удесятеряет его силы. Я не только играл на скрипке и руководил хоровым пением, я также собирал старинные песни и хоралы, сочинял шестиголосные и восьмиголосные мадригалы и мотеты и разучивал их с певцами. Но не об этом я намерен рассказывать.

Многие между моими собратьями и старейшинами были весьма мною любимы. Но едва ли хоть один из них занимает с тех пор мою память так сильно, как Лео [42] , человек, на которого я тогда по видимости обращал мало внимания. Лео был одним из наших слуг (разумеется, таких же добровольцев, как мы сами), он помогал в дороге нести поклажу и часто нес личную службу при особе глашатая. Этот скромный человек имел в себе так много приветливости, ненавязчивого обаяния, что все мы его любили. Работу свою он делал весело, все больше напевая или насвистывая, попадался на глаза исключительно тогда, когда в нем нуждались, как приличествует идеальному слуге. Всех зверей к нему тянуло, почти всегда с нами была какая-нибудь собака, увязавшаяся за нашим воинством из-за него; он умел также приручать диких птиц и приманивать бабочек. Что влекло его к стране Востока, так это желание выучиться понимать птичий язык по Соломонову Ключу [43] . По контрасту с некоторыми фигурами нашего Братства, при всей высоте своих достоинств и верности своему обету все же являвшими в себе нечто нарочитое, нечто чудаческое, торжественное или причудливое, этот слуга Лео поражал несравненной простотой и естественностью, краснощеким здоровьем и дружелюбной непритязательностью.

42

Лео — так звали любимого кота Гессе. О символике этого имени см. в предисловии к настоящему изданию (т. 1).

43

«Ключи» Соломона содержали мистические знаки, помогающие распознавать свойства различных животных и демонов.

Что особенно затрудняет ход моего повествования, так это необычайное разноречие картин, предлагаемых мне памятью. Я уже говорил, что мы иногда шли небольшим отрядом, порой образовывали многолюдное сонмище или целое воинство, но порой я оставался в каком-нибудь месте с единственным спутником или в полном одиночестве, без шатров, без предводителей, без глашатая. Рассказ мой дополнительно затруднен и тем, что шли мы, как известно, не только через пространства, но и через времена. Мы направлялись на Восток, но мы направлялись также к Средневековью или в Золотой Век, мы бродили по Италии, по Швейцарии, но нам случалось также останавливаться на ночь в Х столетии и пользоваться гостеприимством фей или патриархов [44] . В те времена, когда я оставался один, я часто обретал ландшафты и лица из моего собственного прошлого, прогуливался с невестой былых лет по лесистым берегам над верховьями Рейна, бражничал с друзьями юности в Тюбингене, в Базеле или во Флоренции, или был снова мальчиком и пускался со школьными товарищами на ловлю бабочек или подслушивал шорох крадущейся выдры, или же общество мое состояло из персонажей любимых книг, рука об руку со мной на конях ехали Альманзор, и Парцифаль Витико, или Гольдмунд, или Санчо Панса, или еще мы гостили у Бармекидов [45] . Когда я после всего этого нагонял в какой-нибудь долине наш отряд, слушал гимны братства и располагался для ночлега перед шатром предводителей, мне сейчас же делалось ясно, что мой возвратный путь в детство или моя прогулка верхом в компании Санчо строго необходимым образом принадлежат к паломничеству; ибо ведь целью нашей была не просто страна Востока, или, лучше сказать, наша страна Востока была не просто страна, не географическое понятие, но она была отчизной и юностью души, она была везде и нигде, и все времена составляли в ней единство вневременного. Но сознавал я это всякий раз лишь на мгновение, и как раз в этом состояло великое блаженство, которым я тогда наслаждался. Ибо позднее, когда блаженство ушло от меня, я стал отчетливо видеть все эти связи, из чего, однако, не мог извлечь для себя ни малейшей пользы или радости. Когда нечто бесценное и невозвратимое погибло, у нас часто является чувство, как будто нас вернули к яви из сновидения. В моем случае такое чувство до жути точно. Ведь блаженство мое в самом деле состояло из той же тайны, что и блаженство сновидений, оно состояло из свободы иметь все вообразимые переживания одновременно, играючи перемешивать внешнее и внутреннее, распоряжаться временем и пространством как кулисами. Подобно тому, как мы, члены Братства, совершали наши кругосветные путешествия без автомобилей и пароходов, как силой нашей веры мы преображали сотрясенный войной мир и претворяли его в рай, в акте такого же чуда мы творчески заключали в одном мгновении настоящего все прошедшее, все будущее, все измышленное.

44

Подразумеваются ветхозаветные патриархи.

45

Альманзор — мавр, герой трагедии Г. Гейне с одноименным названием, а также одной из восточных сказок В. Гауфа («История Альманзора»); Парцифаль — герой средневекового романа Вольфрама фон Эшенбаха (1170–1220) «Парцифаль», хранитель Священного Грааля; Витико — герой из одноименной трагедии Адальберга Штифтера (1805–1868); Гольдмунд — персонаж из романа Гессе «Нарцисс и Гольдмунд»; Бармекиды — визири династии Аббасидов в период расцвета Багдадского халифата, часто упоминаются не только в «Сказках тысячи и одной ночи», но и в «Западно-Восточном диване» Гёте.

Вновь и вновь, в Швабии, на Бодензее, в Швейцарии и повсюду, нам встречались люди, которые нас понимали или, во всяком случае, были нам так или иначе благодарны за то, что мы вместе с нашим Братством и нашим паломничеством существуем на свете. Между трамвайными линиями и банковскими строениями Цюриха мы наткнулись на Ноев ковчег, охраняемый множеством старых псов, которые все имели одну и ту же кличку, и отважно ведомый сквозь мели нашего трезвого времени Гансом К. [46] , отдаленным потомком Ноя и другом вольных искусств; а в Винтертуре, спустясь по лестнице из волшебного кабинета Штеклина [47] , мы гостили в китайском святилище, где у ног бронзовой Майи пламенели ароматические палочки, а черный король [48] отзывался на дрожащий звук гонга нежной игрой на флейте. А у подножия холма Зонненберг [49] мы отыскали Суон Мали, колонию сиамского короля, где нами, благородными гостями, среди каменных и железных статуэток Будды принесены были наши возлияния и воскурения.

46

Ганс К. — К. Г. Бодмер; его дом в Цюрихе друзья называли «Ноевым ковчегом».

47

Имеется в виду кабинет друга Гессе Георга Райнхарта, украшенный картинами базельского художника Н. Штёклина.

48

Черный король — так прозвали Георга Райнхарта его дети. Г. Райнхарт — см. комм. к сказке «Фальдум» (т. 1 настоящего издания).

49

Сиамский король — прозвище друга Гессе Фрица Лойтхольда (1881–1954), директора крупнейшего торгового центра в Цюрихе; на холме Зонненберг расположен фешенебельный район Цюриха; Суон Мали — дом Лойтхольдов, который находится рядом на улице Зонненберг.

К числу самого чудесного должно отнести праздник Братства в Бремгартене [50] , тесно сомкнулся там около нас магический круг. Принятые Максом и Тилли, хозяевами замка, мы слышали, как Отмар [51] ,играет Моцарта под сводами высокой залы во флигеле, мы посетили парк, населенный попугаями и прочими говорящими тварями, у фонтана нам пела фея Армида [52] и голова звездочета Лонгуса [53] , овеянная струящимися черными локонами, никла рядом с милым ликом Генриха фон Офтердингена [54] . В саду кричали павлины, и Людовик Жестокий беседовал по-испански с Котом в сапогах, между тем как Ганс Резом [55] , потрясенный разверзшимися перед ним тайнами маскарада жизни, клялся совершить паломничество к могиле Карла Великого [56] . Это был один из триумфальных моментов нашего путешествия: мы принесли с собой волну волшебства, которая ширилась и все подхватывала, местные жители коленопреклоненно поклонялись красоте, хозяин произносил сочиненное им стихотворение, где трактовались наши вечерние подвиги, в молчании слушали его, теснясь подле стен замка, звери лесные, между тем как рыбы, поблескивая чешуей, совершали торжественное шествие в глубине реки, а мы угощали их печеньем и вином.

50

Бремгартен — дворец швейцарского цементного фабриканта Макса Васнера (1887–1970) и его жены Тилли.

51

Отмар Шек (1886–1957) — швейцарский композитор, продолжатель традиций Ф. Шуберта и Г. Вольфа (см. комм. к «Сказкам», т. 1 настоящего издания), автор романсов на стихи Гессе.

52

Фея Армида — героиня «Освобожденного Иерусалима» Т. Тассо и оперы К. Глюка (1714–1787) «Армида». Упоминается в новелле Э. Т. А. Гофмана «Кавалер Глюк». Возможно, за этим образом скрывается певица Илона Дуриго (1881–1948).

53

Звездочет Лонгус — латинизированная фамилия И. В. Ланга (1883–1945), ученика К. Г. Юнга, у которого Гессе проходил курс лечения в 1916 году (прототип Писториуса из повести «Демиан»).

54

Генрих фон Офтердинген — герой романа Новалиса «Генрих фон Офтердинген», по легенде — миннезингер, принимавший участие в знаменитом состязании певцов в Вартбурге наряду с Вальтером фон дер Фогельвейце и Вольфрамом фон Эшенбахом.

55

Ганс Резом — перевернутая фамилия Ганса Альберта Мозера (1882–1978), швейцарского писателя и музыканта.

56

Она находится в кафедральном соборе города Аахена.

Как раз об этих лучших переживаниях можно по-настоящему дать понятие лишь тому, кто сам был причастен их духу; так, как их описываю я, они выглядят бедными, может быть, даже вздорными; но каждый, кто вместе с нами пережил праздничные дни Бремгартена, подтвердит любую подробность и дополнит ее сотней других, еще более дивных. То, как при восходе луны с высоких ветвей свешивались переливчатые павлиньи хвосты, как на затененном берегу между скал сладостным серебряным мерцанием вспыхивали поднимавшиеся из влаги тела ундин, как под каштаном у колодца на первой ночной страже высился худощавый Дон Кихот, между тем как над замком последние брызги фейерверка мягко падали в лунную ночь, а мой коллега Пабло [57] в венке из роз играл девушкам на персидской свирели, останется в моей памяти навсегда. О, кто из нас мог подумать, что волшебный круг так скоро распадется, что почти все мы — и я, и я тоже! — сызнова заблудимся в унылых беззвучных пространствах нормированной действительности, точь-в-точь чиновники или лавочники, которые, придя в себя после попойки или воскресной вылазки за город, сейчас же нагибают голову под ярмо деловых будней!

57

Пабло — персонаж романа Гессе «Степной волк», антипод Гарри Галлера.

В те дни никто не способен был на такие мысли. В окно моей спальни в башне Бремгартенского замка долетал запах сирени, сквозь деревья мне слышалось журчание потока [58] , глубокой ночью спустился я через окно, пьянея от блаженства и тоски, проскользнул мимо бодрствовавших рыцарей и уснувших бражников вниз, к берегу, к шумящим струям, к белым, мерцающим морским девам, и они взяли меня с собой в лунную глубину, в холодный, кристаллический мир [59] их отчизны, где они, не ведая искупления, не выходя из грез, вечно тешатся коронами и золотыми цепями своей сокровищницы. Мне казалось, что месяцы прошли над моей головой в искрящейся бездне, но, когда я вынырнул, чуя глубоко пронизавшую меня прохладу, и поплыл к берегу, свирель Пабло все еще звучала далеко в саду и луна все еще стояла высоко на небосклоне. Я увидел, как Лео играет с двумя белыми пуделями, его умное мальчишеское лицо [60] светилось от радости. В роще я повстречал Лонгуса, он сидел, разложив на коленях пергаментную книгу, в которую вписывал греческие и еврейские знаки — слова, из каждой буквицы которых вылетали драконы и вились разноцветные змейки [61] . Меня он не увидел, он в полном самозабвении чертил свои пестрые змеиные письмена, я долго, долго всматривался через его согнутое плечо в книгу, видел, как драконы и змейки вытекают из строк, струятся, беззвучно исчезают в ночных кустах.

58

Вода в психоаналитической символике К. Г. Юнга является символом бессознательного.

59

В психоаналитической символике К. Г. Юнга кристалл означает «самость», цельность личности. Фигура кристалла лежит также в основе архетипа.

60

«Самость» может являться в сновидениях в виде либо юноши, либо старца. Лео в данном случае выражает высшую «самость», связанную и с алхимическими символами.

61

Дракон — один из архетипов женского начала; змея — символ бессознательного полового инстинкта, анимы, т. е. женского начала в мужчине. С этим и связана символика данного отрывка, соединяющая сознательное в данных словах с их тайными смыслами.