Собрание сочинений в десяти томах. Том 1
Шрифт:
— Кто бы это мог быть? — сказал Труба, идя немного позади учительницы; она молчала, ускоряя шаг.
Подойдя к окнам школы, сквозь ставню которой падал теплый свет, должно быть лампы, на сухую землю, снял Труба фуражку, сказал:
— Не сердитесь на меня, милая…
Лялина, наклонив голову, чертила зонтиком по песку.
— Вы… вы… не уважаете… — вдруг молвила она и убежала, обернув в калитке не то заплаканное, не то радостное свое лицо — во мраке трудно было разобрать…
Труба, не надевая фуражки, вздохнул полной грудью и быстро пошел вниз к плотине, весело напевая.
2
Утром
Труба бродил по мастерским, где пахло железом, маслом, под стеклянным потолком висела мутная гарь; резцы пронзительно скрежетали на станках, шлепали ремни, и гулко в соседней кузнице стучал молот, словно вгоняя стержень в пуп земли.
Только немногие станки работали; испачканные копотью и железом, в бездействии стояли кучками рабочие, угрюмо опуская глаза, когда проходил инженер.
— Жарко, — сказал Труба, останавливаясь подле мастера, — вон и рабочие руки сложили… Неудобно это…
Мастер поправил картуз на мокрых, косичками от поту, волосах, вздохнул и молвил неодобрительно:
— Не ждать добра, господин инженер.
— Что так?
— Добра не ждать, говорю; часы сегодня ночью на башне били.
Труба уронил папиросу, воскликнул от неожиданности, потом рассердился на себя и, притворно смеясь, молвил:
— Ну, уж вы пугайте детей вашими глупостями, а не меня.
— Не глупости, господин инженер, помяните меня — будет беда; с утра народ на работу не стал, сговариваются…
Труба поглядел на рабочих, на мутное стекло широкого окна, закурил папироску и, чувствуя, как разбаливается голова от духоты и бездействия, вышел на волю.
Лениво бредя вдоль ветхих изб поселка, он видел баб, запиравших ставни, мужиков, которые отворачивались от него, не кланяясь, и, когда он проходил, негромко и скверно бранились.
Дойдя до плотины, Труба усмехнулся, подумав: «Милая, нежная, как полевой цветочек, и влюблена совсем».
Воспоминания вчерашней ночи были благоуханны и немного тревожны; Труба ускорил шаг к дому учительницы.
Лялина, когда он вошел, стояла посреди комнаты, держа в руках серого котенка. Она ахнула и, прижимая к груди, словно защитника своего, котенка, заморгала испуганно глазами…
Труба снял картуз и поспешно, жалея застенчивость девушки, сказал, похлопывая себя палкой по сапогу:
— Знаете, сегодня ночью часы звонили.
Лялина сморщила губы, еще быстрее заморгала и, будто ее ударили, подняла ладонь, положив ее на темя.
— Неправда, — сказала она тихо.
— Честное слово, мне мастер сказал, поэтому рабочие забастовали: ждем с минуты на минуту, станет завод… Вы не пугайтесь, право, мне жалко, что я вас испугал…
Труба подошел к ней, взяв за руку.
— Рабочие же вас не тронут…
— Я боюсь, будет несчастье, я всю ночь чувствовала, что будет, — молвила девушка в отчаянии.
— Душенька моя, — сказал вдруг Труба радостно и нежно, — вы совсем маленькая…
Он взял руку девушки и поцеловал; рука не отдернулась, только задрожали пальцы…
В это время быстро в комнату вошел
техник Петров, перепачканный известкой, паутиной, с лицом осунувшимся и желтым…— Домну потушили, — сказал он, глядя в угол, — вас управляющий зовет.
И, повернувшись, вышел…
Кивнув головой и поймав влюбленными глазами умоляющий взор Лялиной, вышел и Труба.
Тучи надвинулись над самым заводом; по улице крутился вихрь, поднимая солому, бумажки, трепля испуганным курам хвосты; баба, держа мальчика за ручку, бежала, гоня хворостиной поросенка; налетал холодный ветер, и становилось темно.
В заводской конторе горела свеча на конторке; в кресле, опустив глаза, сидел Бубнов; управляющий ходил из угла в угол; по временам останавливаясь, он ударял рукой по столу, говоря:
— Поймите, меня бесит их дурость; потушить домну из-за того, что какая-то полоумная баба что-то там слышала.
Управляющий убегал в угол, фыркал и продолжал:
— Я знаю, в чем дело; у них это новая мода пошла — забастовочки… Только шалишь, я им покажу прибавку.
Управляющий показал в окно фигу, а Бубнов молвил:
— Я говорил с мастером, он берется поддерживать легкий огонь в домне, угля завалено много. Мастера я запру на ключ, и рабочие его не тронут.
— Нерт, — сказал управляющий, — сделайте это; а то из Петербурга, знаете, неприятности… А вот и вы, Труба. Ну?
— Ну? — спросил Труба, оживленный и радостный входя в контору. — Отчего стал завод, неужели эти глупости…
— А вы чему радуетесь, — огрызнулся управляющий.
— Не глупости, — молвил Бубнов, — народ верит…
— Что звонит. Чудно. Я сейчас съезжу и привезу с башни колокол, мы его повесим на заводском дворе… Прощайте…
— Не ездите, — сказал Бубнов, — рабочие вам не дадут лодок. Народ возбужден.
— Хорошо, я поеду ночью…
Управляющего вызвали; Бубнов и Труба молча глядели в окно, за которым темнел день и деревья опустили вялые листья.
— Вся наша жизнь построена на случайностях, — молвил Бубнов, — и они имеют свои законы и логику. Может быть, для нас это случайности, так как мы ограничены в чувствах и можем воспринимать только обрывки явлений, а есть мир, которого мы составляем часть со всем, что видим, мир, где все ясно, закономерно и навеки предопределено… Там нет любви, ненависти, сожаления; там правит один закон — мудрая справедливость…
Инженеры вышли из конторы и пошли к Бубнову, где в прихожей их встретила Лялина, с тревогой спрашивая новости…
— А он сегодня ночью за колоколом едет, — молвил Бубнов, обняв Трубу за плечи, — ну, дай бог…
В этот день дождь так и не пошел. Насыщенная грозою, кровь стучала в виски. Губы пересыхали. Не хотелось зажигать света, и, сидя в темноте, говорил Бубнов:
— Мы изучили природу пара и электричества, овладели четырьмя стихиями, пробили шахты к сердцу земли, летаем по воздуху, а в душе нашей, как и прежде, растут дремучие леса. Мы знаем только то, что ощупываем, и заблуждаемся, думая, что это все сущее. Но есть люди, перед глазами которых опускается туман на видимые предметы, выявляя невидимые, открывая связи между случайностями. Каждый из нас бывал таким человеком, каждый видел сны.