Собрание сочинений в десяти томах. Том десятый. Об искусстве и литературе

Сколько лет я владею своим кабинетом, и мне попался только один человек, сделавший мне честь поверить, что я способен судить о ценности моих вещей. Он сказал мне: «У меня мало времени, а потому покажите мне из каждого раздела только лучшее, привлекательнейшее, редчайшее!» Я поблагодарил его и заверил, что он первый из моих посетителей так ведет себя; надеюсь, что ему не пришлось раскаяться в своем доверии ко мне. По крайней мере, уходя, он казался весьма довольным. Я не хочу сказать, что это был какой-то исключительный знаток или любитель, его поведение скорее говорило об известном безразличии. Возможно, что человек, который любитодну какую-нибудь часть собрания, для нас интереснее того, кто только ценитего в целом. И все же этот заслуживает упоминания, ибо он был первым и остался последним, которому мое тайное коварство ничем не могло повредить.

Но даже и Вы, милостивые государи, не могу не признаться в этом, дали некоторую пищу моему тихому злорадству, хоть от этого не убавилось ни мое почтение, ни любовь к Вам. Начнем с того, что я удалил девочек из поля Вашего зрения, — простите, но я не мог в душе не улыбаться, когда Вы, стоя перед шкафом с редкостями, то и дело отрывались от бронзы, которую мы как раз рассматривали, и косились на дверь, больше не желавшую отворяться. Девочки исчезли, оставив вино и печение нетронутыми. Я удалил их кивком головы, так как хотел, чтобы моим редкостям уделялось нераздельное внимание. Простите мне это признание и вспомните, что на следующее утро я вознаградил Вас, продемонстрировав Вам в беседке не только нарисованные, но и живые фамильные портреты, и предоставил Вам возможность любоваться очаровательным пейзажем во время оживленной беседы с ними. Не только нарисованные, — сказал я, — но так как это длинное вводное предложение испортило мой период, то я должен снова начать его по-другому.

При Вашем появлении Вы оказали мне особую честь, решив, что я придерживаюсь одинаковых с Вами взглядов и что я умею преимущественно ценить те произведения искусства, которым Вы даете столь исключительно высокую оценку; и вправду, наши суждения по большей части оказывались тождественными; хотя здесь и там Вы обнаруживали пристрастия, порою и предрассудки; я не спорил и благодаря Вам обратил особое внимание на некоторые вещи, ценность которых недостаточно отмечал в общей массе.

После отъезда Вы остались предметом наших разговоров: мы стали сравнивать Вас с другими незнакомцами, посещавшими наш дом, и это навело нас на более общие сравнения подобных визитов. Мы открыли немалое различие во вкусах и убеждениях наших гостей, отметив в то же время, что кое-какие пристрастия повторяются; тогда мы начали делить их на разряды, в чем нам изрядно помогла книга с записанными в ней именами гостей. Так, наше коварство превратилось во внимательность. С этого времени мы уже начали брать всех наших гостей под особое наблюдение и причислять их к различным группам.

Я все время говорю — мы, так как на этот раз, как, впрочем, и всегда, втянул в это дело и моих девочек. Юлия проявила себя особенно деятельно и приходила в восторг, когда ей удавалось точно определить, куда надлежит пристроить тех, за кем она наблюдала; впрочем, женщинам от природы свойственно распознавать склонности мужчин. Каролина, со своей стороны, отказывалась причислять к лучшим ценителям тех из наших друзей, которые недостаточно живо ценили прекрасные английские гравюры на меди, развешанные в ее тихой комнатке. В число последних попали и Вы, причем надо заметить, что этот недостаток восприимчивости не особенно повредил Вам в глазах милого ребенка.

Любителей нашего толка, — а ведь естественно, что мы прежде всего говорим о таких, — можно, в сущности, отыскать немало, если не принимать в расчет некоторые предубеждения, большую или меньшую живость восприятия, рассудительность, гибкость или строгость; и я питаю самые благоприятные надежды относительно Ваших «Пропилеев», потому что не только подозреваю о существовании единомышленников, но и неоднократно встречаюсь с ними в жизни.

И, следовательно, если я в этом смысле не могу порицать Ваше серьезное отношение к искусству и строгость требований, предъявляемых Вами к художникам и любителям, то, имея в виду всех тех людей, которые прочтут Вашу работу (пусть это будут даже только те, кто видел мою коллекцию), я все же должен пожелать Вам еще кое-чего на благо искусства и его друзей: Вам следует, во-первых, выказать известную либеральность по отношению ко всем отраслям искусства, ценить даже наиболее узкого художника и любителя искусств, если только он занимается своим делом без особых претензий; второе же, что я хочу Вам посоветовать, — это всячески противодействовать тем, кто исходит от ограниченных идей и с неизменным упорством стремится превратить одну, но особо предпочитаемую и покровительствуемую им часть искусства в искусство в целом. Давайте же составим для этой цели новый вид коллекции, в которой на этот раз будут не бронза и мрамор, не серебро и слоновая кость, а экспонаты, в которых художники и знатоки, но главным образом любители смогут без труда отыскать и себя.

Разумеется, я смогу послать Вам только легкий набросок, ибо результат всегда сконцентрирован, письмо же это и без того достаточно пространно. Мое введение порядочно разрослось, а посему Вам самим придется упорядочить окончание.

Наша маленькая академия, как это часто случается, лишь позднее обратила внимание на себя самое, и вот мы открыли, что в нашей семье имеются кандидаты почти для всех этих групп.

Существуют художники и любители, которых мы окрестили подражателями,и действительно, подражание, в собственном смысле этого слова, доведенное до высокого и значительного мастерства, является их единственной целью, их величайшей радостью. К таким подражателям принадлежали мой отец и зять, и любительство одного, так же как и искусство другого, почти полностью исчерпало все возможное в этой области. Подражание не успокаивается до тех пор, пока не заменит изображение изображаемым.

Но так как для этого необходима большая точность и чистота работы, то к ним приближается еще и другая категория, которую мы прозвали кропателями.У этих главным является не копирование, а работа. Лучшей им кажется та вещь, на которой нанесено наибольшее количество точек и штрихов. Тут Вам, вероятно, придет на память коллекция моего дяди. Художник такого типа стремится бесконечно заполнять пространство, как бы наглядно убеждая нас, что материя делима до бесконечности. Подобный талант весьма ценен, когда он передает в миниатюре облик какого-нибудь достойного и почтенного лица, тем самым позволяя нам видеть глазами то, что было столь драгоценным нашему сердцу, — со всеми его внешними качествами, среди и возле других драгоценностей.

Естественная история также многим обязана этим людям.

Когда мы говорили об этом классе любителей, я не мог не вспомнить о себе и не подумать, что я с моими прежними пристрастиями составлял полнейшую его противоположность. Художников, стремящихся малым количеством штрихов создать слишком много (тогда как те, другие, многочисленными штрихами и точками создают, может быть, слишком мало), мы окрестили эскизниками.Разумеется, здесь речь идет не о тех мастерах, которые сначала, для своей и чужой предварительной оценки, делают общий набросок произведения, ими впоследствии завершаемого. Ведь это только предварительный эскиз. Эскизниками же мы по праву называем тех, кто не стремится приспособить свой талант к чему-то большему, чем набросок, и следовательно, никогда не достигает конца искусства, художественной завершенности, совершенно так же, как кропатель частенько не умеет открыть существенного его начала — фантазии и остроумия.

Эскизник, напротив, обычно обладает чрезмерным воображением; он любит поэтические, фантастические объекты и всегда немножко пересаливает в выразительности.

Его вещам редко присущи дряблость и незначительность; эти недостатки гораздо чаще сочетаются с хорошим выполнением.

За тех, в ком преобладает мягкое, изящное, обаятельное, немедленно вступилась Каролина и торжественно запротестовала против того, чтобы этот класс заклеймили насмешливой кличкой. Юлия же, напротив, охотно отдает себя и своих друзей, поэтически вдохновенных эскизников,любителей и исполнителей, на волю судьбы и на суд как строгих, так и либеральных знатоков.

От мягкотелыхмы, естественно, перешли к гравюрам и офортам старых мастеров, так как эти произведения, невзирая на их строгость, неподвижность и жесткость, все еще продолжают радовать нас известной резкостью и определенностью характера.

Затем мы вспомнили о других разновидностях, которые, впрочем, уже вмещаются в вышеупомянутые; к ним относятся: карикатуристы, выискивающие только отвратительное, физически или морально уродливое, импровизаторы, с великой ловкостью и быстротой на ходу набрасывающие свои картины, ученые художники, произведения которых непонятны без комментариев, ученые ценители, которые не могут не комментировать даже самые простые вещи, и все остальные, о которых я когда-нибудь выскажусь подробнее. На этот же раз я ограничусь пожеланием, чтобы конец моего письма, дав Вам повод улыбнуться над моей самонадеянностью, примирил Вас с его началом, где я дерзнул посмеяться над милыми слабостями моих дорогих друзей. Если моя дерзость не кажется Вам неприятной, воздайте мне тем же. Поругайте меня, покажите мне, как в зеркале, и мои чудачества. Этим Вы приумножите благодарность, но не приверженность

Вашего вечно преданного.

ПИСЬМО ПЯТОЕ

Веселая непринужденность Вашего ответа является порукой, что мое письмо застало Вас в превосходнейшем настроении и не омрачило этого драгоценного дара небес. Для меня же Ваши листки явились приятным подарком в приятную минуту.

Если счастье чаще приходит в одиночку и только редко в компании, как это свойственно несчастию, то я на сей раз столкнулся с исключением из этого правила: более желанным и многозначащим Ваше письмо не могло для меня явиться, а Ваши примечания к моим причудливым классификациям не могли быстрее принести плодов, чем именно в этот момент, когда они, подобно уже прорастающему семени, упали на плодородную почву. Итак, разрешите мне пересказать Вам историю вчерашнего дня и известить Вас о новой взошедшей для меня звезде, с которой так счастливо сочеталось созвездие Вашего письма.